Серебряная ветка - Сатклифф Розмэри - Страница 15

— Не зря. Но с таким же успехом это можно было сделать на сытый желудок.

— Пища готова, — ответил Эвикат. — Теперь можете наполнить ваши желудки.

Судя по всему, у него были свои причины для такой таинственности, но, опять же судя по всему, он не собирался ничего объяснять до поры до времени. И лишь когда они уселись вокруг котла с готовящейся похлебкой, уже после того как расправились с масляной лепешкой и полосами копченой оленины, Эвикат заговорил:

— Зачем я привел вас сюда, к валуну? Не все ли равно, какой предлог выдумать. Важно было привести вас сюда и показать причину… тем, кому это очень интересно.

— А почему именно сюда? — не отставал Флавий.

— Даже пикт не спрячется в низкой траве и не расслышит из ивняка, что говорится около камня. В Олбани мало таких мест, где ты знаешь, что за скалой или в вереске не прячется коротышка пикт.

— То есть тебе надо что-то сказать нам так, чтобы никто не подслушал?

— Да, и сказать вот что… — Эвикат отрезал лоскут сушеного мяса и бросил его любимой собаке. — Слушайте и внимайте. На Валу и к северу от Вала рыщут люди Аллекта.

Юстин, который только собрался положить в рот кусок лепешки, уронил руку на колени, Флавий невольно вскрикнул:

— Тут? Да что ты говоришь, Эвикат?

— Ешьте, ешьте. Глаз видит дальше, чем слышит ухо. Да, я говорю то, что знаю. В Олбани появились люди Аллекта, они заводят с пиктами разговоры о дружбе, дают обещания — и требуют обещаний взамен.

— Какие обещания? — Юстин отрезал тонкую полоску от мяса.

— Они обещают пиктам помощь против нас, дальриадов, если раскрашенный народ поможет Аллекту свергнуть императора Караузия.

Наступившую долгую тишину прорезал пронзительный крик сапсана в вышине.

— Выходит, мы все правильно угадали про Аллекта. Выходит, мы были правы! — произнес наконец Флавий с еле сдерживаемой яростью.

— Вот как? — отозвался Эвикат. — Я ничего про это не знаю. Но уверен в одном: если ему удастся свергнуть Караузия, это будет означать гибель для моего народа. — Он вдруг замолчал, как бы с удивлением прислушиваясь к собственным словам. — Мой народ… Это говорю я, человек без племени и без родины. Видно, я все-таки храню в сердце верность моему племени.

— И что же, неужели раскрашенный народ согласится? — спросил Юстин.

— Чует мое сердце, согласится. Испокон веков между пиктами и моим племенем была вражда и недоверие, пока Караузий не заключил договор. Благодаря договору вот уже семь лет у нас мир. Но раскрашенный народ боится нас, потому что мы не такие, как они, и еще потому, что на западных островах и среди береговых скал мы стали сильными. А когда пикт боится, он ненавидит.

— Но Орлов пикты тоже ненавидят, — возразил Юстин. — А ты говоришь, пикты договорятся с Аллектом.

— Да, они боятся Орлов и боятся дальриадов, — подтвердил Эвикат. — Не менее охотно пикты объединились бы и с нами, чтобы загнать легионы в море. Но они знают: даже вместе мы все-таки недостаточно сильны. Поэтому, если представится случай, они объединятся с более могущественными Орлами и прогонят нас. И так и так одним врагом у них станет меньше,

— Аллект и Орлы не одно и то же, — вставил Флавий.

— Будут заодно, если Караузия убьют. — Эвикат переводил взгляд с одного слушателя на другого. — Вы же знаете, что такое Вал и что такое когорты, которые стоят на Валу: они будут за всякого, кто носит пурпур, лишь бы выпивки было вдоволь. А вы уверены, что в других местах Орлы другой породы?

Никто не ответил ему. Но немного погодя Флавий сказал:

— Твой народ знает про все это?

— Вот уже пятнадцать лет я не разговаривал с людьми моего племени, но они, конечно, знают. Но хоть и знают, что они могут сделать? Пойти войной на раскрашенный народ сейчас, пока еще не поздно, — значит нарушить договор. И тогда, кто бы ни носил пурпур — Караузий или Аллект, — на нас, маленький народ, падет гнев Рима. — Эвикат нагнулся, будто желая зачерпнуть похлебки. — Предупредите его! Предупредите вашего императора. Кажется мне, он вас послушает. Мы среди вереска, кое-что знаем. Потому я вас и привел сюда и говорю слова, за которые грозит смерть. Скажите Караузию, откуда дует ветер. Предупредите его!

— Разве может жук предупредить всемогущего Юпитера? Однажды жук сделал такую попытку, и его раздавили, — с горечью отозвался Флавий. Он откинул голову назад, и глаза его устремились вдаль, поверх границы холмов, обрывавшихся к югу, ближе к Валу. — Как нам передать ему твои слова?

— Больных в крепости сейчас мало, — неожиданно для себя проговорил Юстин. — Да и в Л-Лугуваллии, если что, есть полевой лекарь. Пойду я.

Флавий быстро повернул голову, но не успел открыть рот, как Эвикат перебил его:

— Нет, нет, если уйдет любой из вас — это будет дезертирство. Начнутся расспросы. А обо мне никто не станет спрашивать. Напиши ему все, что я сказал, и дай записку мне.

— Ты… ты отнесешь сам?! — удивился Флавий. — Зачем тебе совать голову в волчий капкан на чужом пути?

Эвикат погладил уши большого пса:

— Не из любви к вашему императору, чтобы уберечь от гибели мой народ.

— И ты готов так рисковать ради племени, которое тебя прогнало?!

— Я нарушил законы моего племени и заплатил установленную цену, — просто ответил Эвикат. — Только и всего.

Флавий долго молча смотрел на него, затем сказал:

— Хорошо. Это и твой путь, — и добавил: — Знаешь, что с тобой сделают приспешники Аллекта, если ты попадешься с письмом?

— Догадываюсь. — На лице Эвиката мелькнула мрачная улыбка. — Но ведь ваши имена любой может прочесть в письме, значит, риск мы разделим поровну.

— Ладно, решено. — Флавий в свою очередь потянулся за похлебкой. — Но тогда времени терять нельзя. Письмо должно отправиться сегодня же.

— Это не трудно. Пусть кто-то из вас придет сегодня вечером на петушиный бой в старом рву. Один ваш опцион выставляет своего красного петуха и вызывает на бой всех желающих. Вам это известно? Многие придут: и британцы, и римляне. И там никому не покажется странным, если мы вступим в разговор.

— Молю богов, чтобы на этот раз он ним поверил, — тихо и очень серьезно проговорил Флавий.

Юстин проглотил последний кусок лепешки, не ощущая вкуса, поднялся и затянул пояс, который ослабил, когда садился есть. Взгляд его вновь обратился к грубому алтарю, на стертые фигуры и корявую надпись, с которой они соскоблили мох.

Флавий поймал направление его взгляда и, внезапно достав из пояса серебряный сестерций, сунул в землю перед алтарем. — Мы тоже нуждаемся в милости богов, — сказал он.

Эвикат тем временем собирал остатки пищи и завязывал горловину мешка с едой, как всегда поступал после привала на охоте. Внимание Юстина привлекло что-то яркое на краю зарослей — там по-осеннему пламенел кизил. Юстин направился к кустам, долго и придирчиво выбирал и наконец отломил длинную ветку с алыми листьями. Что-то зашуршало в темной глубине ивняка, — возможно, просто лиса. Но когда он повернулся, чтобы идти назад, у него возникло ощущение, что в спину ему глядят отнюдь не лисьи и не кошачьи глаза.

Остальные поджидали его, держа под уздцы лошадей, но сперва Юстин согнул ветку наподобие гирлянды, встал на колени и положил ее на пострадавший от времени алтарь. Потом все трое сели на лошадей, свистнули собак и двинулись по кочкам. Впадина между холмами снова опустела, если не считать кружащего сапсана да какой-то твари, прошуршавшей в зарослях. А позади кизиловая ветка как кровь алела на мшистом камне, под которым неизвестный легионер в отчаянии взывал к небесам сто или двести лет назад.

Вечером у Флавия в комнате они, устроившись за столом и сдвинув головы, в круге света, падавшего от светильника, принялись сочинять письмо. Они едва успели закончить и запечатать таблички, как раздался стук в дверь. Они обменялись взглядом, Юстин зажал табличку в руке, а Флавий крикнул: «Входи!»

— Комендант, — вошедший квартирмейстер поднял руку в знак приветствия, — я принес новые списки на продовольствие. Если бы ты мог уделить мне час, мы бы обсудили их.