Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу


Гулд Джудит - Навсегда Навсегда

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Навсегда - Гулд Джудит - Страница 31


31
Изменить размер шрифта:

Боже, как ему было хорошо! Впервые за многие годы. Потому, что все неожиданно изменилось. Жизнь снова стала безоблачной. Час назад посыльный принес ему огромную сумку с биркой «Лично».

Как ему и было обещано, в ней находились восемь видеокассет. Запретив секретарю впускать кого-либо в кабинет, заперев дверь, Честерфилд уселся за стол и, чувствуя, как скачет в груди сердце, с помощью ножниц раскрыл кассеты. Размотав пленку, он принялся яростно разрезать ее на куски.

Когда с пленкой было покончено, он с удовлетворением сгреб плоды своего труда в мусорную корзину и улыбнулся. Все. Теперь его никто не сможет шантажировать. Пленки превратились в мелкие безопасные обрезки.

Наконец можно было вздохнуть с облегчением. С шантажом покончено. И шепчущий голос больше никогда не побеспокоит его.

Опустив приготовленный жетон, он протиснулся через турникет и, весело размахивая портфелем, спустился вниз. Устроившись поближе к краю платформы, он достал «Уолл-стрит джорнал», развернул его наполовину и погрузился в чтение.

Вскоре послышался грохот выезжающего из пасти тоннеля поезда, и рельсы отразили огни прожектора, сверкающего, как глаз Циклопа. Сложив газету, Честерфилд зажал ее под мышкой, поджидая приближающийся поезд. Он не заметил, как кто-то вложил в газету красную розу.

По мере приближения поезда грохот переходил в гром, и как раз в тот момент, когда завизжали перед остановкой тормоза, кто-то сзади сильно толкнул Честерфилда.

Раскинув руки, он летел вниз, на рельсы. Ему хотелось крикнуть, что все не так, что это какая-то ошибка! Но не успел издать ни звука. Тысячевольтовый разряд пронзил его тело, как только оно коснулось третьего рельса. И тут же, как будто этого разряда было недостаточно, чтобы предать его смерти, подоспевший поезд подмял под себя уже бездыханного Честерфилда.

Воспользовавшись паникой, Дух, никем не замеченный, спокойно отошел от платформы. «С такими гонорарами я смогу отойти от дел уже через год. Если, конечно, заказы будут поступать регулярно».

Свет в помещении был выключен, и в люминесцентном свечении телемониторов и компьютерных дисплеев фигура доктора Васильчиковой походила на странную зеленоватую тень из научно-фантастического фильма. За консолями, расположенными под углом друг к другу, сидели молодые помощники доктора, юноша и девушка. Они могли быть ее внуками, каковыми, впрочем, не являлись. На обоих лежал тот же зловещий зеленоватый отблеск. Доктор прохаживалась перед ними вперед и назад, как светящееся зеленое привидение.

— Температура тела Объекта номер один, — голос доктора был отрывистым, с сильным славянским акцентом.

— 97.152 по Фаренгейту, — четко ответила девушка.

— Объект номер два?

— 97.380, — отрапортовал юноша.

— Так-так, очень хорошо, — в бормотании доктора Васильчиковой слышалось крайнее возбуждение. Она даже позволила себе улыбнуться, что случалось довольно редко. Возбуждение, подобно ароматному крепкому вину, бродило в ней, но сейчас было не время почивать на лаврах. Уже достаточно того, что ее теория получила подтверждение, что ее попытки понизить температуру тела Эрнесто де Вейги и Зары Бойм на долю градуса увенчались успехом. И что еще более важно, эта температура держалась на том же уровне вот уже несколько недель. Недель!И еще никогда два ее объекта не чувствовали себя так хорошо.

Внезапно губы ее сжались, к радости успеха примешивалась горечь. Как мучило ее это — невозможность опубликовать результаты своих исследований, рассказать о своих многотрудных достижениях миру! Как омрачало это радость открытия!

Только подумать! Ей всегда казалось, что она была выше этой маленькой человеческой слабости — тщеславия. Годами она работала только для удовлетворения исследовательского интереса, ею двигала любовь к науке, наслаждение самим процессом исследования. Но сейчас…

Сейчас, когда ей уже за восемьдесят и отпущенное ей время истекает, она обнаружила в себе эту жажду, это стремление к тем сладким, осязаемым, реальным плодам, которые должны были бы вызреть в изобилии на древе ее трудов, — получение причитающегося от равных ей, воздаяние ей должного теми, кто способен оценить ее успехи, — может быть, даже выдвижение на Нобелевскую премию. А самое главное, сознание, что другие ученые всегда будут пользоваться ее открытиями, ссылаться на ее труды, развивая то, что было начато ею, таким образом занося ее имя в книгу вечности, своими ссылками и примечаниями обеспечивая ей истинное, единственно возможное бессмертие!

Но довольно. К чему мечтать о невозможном? Она никогда не сможет опубликовать свои исследования, и на то есть множество причин.

Во-первых, имена Объектов должны были оставаться в абсолютной тайне; во-вторых, исследование проводилось с привлечением спорной методологии; кроме того, приходилось принимать во внимание и тот немаловажный факт, что большинство людей мыслит очень консервативно.

Но злость и презрение по отношению к человечеству вспыхнули и разгорелись язвящим огнем. И к ним — как будто только этих причин было недостаточно — прибавлялось ее прошлое…

Теперь ей казалось, что сама комната, напичканная до предела современнейшим оборудованием, издевалась над ней: сверхчувствительные микрофоны, усиливавшие звук ровного дыхания, доносившегося из процедурной, насмешливо фыркнули, выпустив из динамиков скрежещущий звук. Все — соединенные с датчиками на теле обоих Объектов дисплеи, обеспечивавшие постоянную информацию о температуре тела, артериальном давлении, пульсе и ЭКГ, десятки компьютерных экранов, на которые можно было вызвать ошеломительную медицинскую и биологическую информацию, по объему сопоставимую с многотомными энциклопедиями, — все это вдруг стало мелким и несущественным, потеряло свое значение.

Потому что какое значение могло иметь все это, если никто никогда не узнает о ее работе?

Она ощущала иронию ситуации. Она, раскрывшая тайну источника молодости, стареет, дряхлеет, ссыхается, как чернослив, и скоро умрет, умрет от старости. Она, повернувшая время вспять, заставившая жизненные часы своих благотворителей вращаться в обратную сторону.

Тем временем Заре казалось, что она, освобожденная от земного веса, парит во мраке. Во мраке, в который ежедневно, в одно и то же время, она с жадностью возвращалась.

Лежа с закрытыми глазами, не шевелясь, она представляла себе, что провода датчиков, опутавшие ее обнаженное тело, — это восхитительно сексуальные воспроизводящие органы каких-то неземных существ, обнимавших ее своими нитевидными щупальцами.

Она испытывала почти непристойное наслаждение, и для этого было несколько причин.

Из надетых наушников с лазерного диска доносилось пение Лили Шнайдер «Dov'e l'Indiana bruna?», наполняя ее слух неземными звуками «Лакме» Делиба, записанной на несовершенном оборудовании еще в 1946 году, но безупречно чистой теперь, после реставрации. Боже, как чисто, как совершенно!

Через пластиковую трубку капельницы, к которой она была присоединена, втекал в ее кровь эликсир молодости — гормоны, клетки, измененные протеины ДНК, в дополнение к гормонам роста, которые она получала три раза в неделю.

Кроме этого, ее наслаждение проистекало от сознания того, что она красива, молода, что у нее нет морщин, что тело ее совершенно, что оно останется совершенным навсегда.

В процедурной, где лежали Зара и Эрнесто, не было окон. Помещение не имело ничего общего с прохладной стерильностью клиники. Напротив, в нем царила спокойная роскошь. Мягкие толстые ковры, направленный на картины Пикассо в позолоченных рамах свет, отражаемый бордовыми стенами. Не было в помине больничных кроватей: она и Эрнесто лежали на серых кожаных кушетках, специально изготовленных для них по размерам их тел.

Именно в этой простой и в то же время изощренной комнате, где воздух контролировался компьютерами, которые поддерживали не только температуру, но сам состав воздуха, постоянно обогащая его кислородом, Зара чувствовала абсолютный покой. Отсюда мир казался совершенным во всех отношениях.