Фан-клуб - Уоллес Ирвин - Страница 3

Пока он шел к тротуару, гнев его принял более общий характер, выходя далеко за рамки именно этой стервы.

Дело было не только в так называемых светских женщинах, с их презрительным отношением к тем, кого они считали ниже себя. Вся эта классовая система была неправильной. Шивли ни черта не понимал в политике, да и плевать ему было на нее, но он лучше любого политика понимал, что происходит с планетой. Беда в том, что горсть людей имеет слишком много, а остальное население не имеет почти ничего и никогда не сможет войти в число первых. Беда в том, что богатые типы богатеют — по части денег и по части «норок» — и снимают пенки, а для остальных предназначены остатки и поскольку таким, как Шивли, не позволено лезть куда не следует, то им приходится довольствоваться низкосортными и перезрелыми задницами.

Черт побери.

Он подошел к двойным стеклянным дверям Всеамериканского Кегельбан-Эмпориума. Сквозь них видна была часть кегельбана из тридцати двух дорожек, и все они были заняты игроками. Наверху ярко светилась стеклянная вывеска «ЛАНТЕРН-БАР. КОКТЕЙЛИ» и красная стрелка, указывающая направо.

Слава Богу хоть за это, подумал он. Оставались-таки кое-какие радости. Три-четыре кружки пива, а там и настроение поднимется.

Кайл Шивли пошел в бар.

В коктейль-холле, в кленовом кресле лениво развалился Адам Мэлон, не сводя мечтательных глаз со свечи, мигающей внутри красного фонаря на его столе. Одной рукой он рассеянно поигрывал маленьким желтым блокнотом, который брал с собой всегда, даже на работу. Еще когда он был студентом-второкурсником в Джуниор-колледже и занимался по классу английской литературы, он узнал, что у большинства знаменитых писателей была привычка делать заметки на тот случай, если придет вдохновение и они смогут их использовать в будущем рассказе. Например Генри Джеймс и Эрнест Хемингуэй. Они всегда записывали свои мысли и наблюдения. С тех пор вот уже шесть лет Адам Мэлон не расставался с маленьким блокнотом и карандашом в кармане.

Обычно Адам Мэлон не часто посещал бары. Его не тянуло к спиртному. Он немного выпивал в дружеских компаниях, а иногда и дома позволял себе немного вина или глоток виски, потому что читал, будто в меру употребляемый алкоголь стимулирует воображение. Большинство американских писателей — лауреатов Нобелевской премии — Синклер Льюис, Эрнест Хемингуэй, Уильям Фолкнер — были пьющими, и, очевидно, спиртное скорее воспламеняло, нежели гасило их творческие способности. Впрочем, Мэлон знал, что он не нуждается в виски для стимуляции своего воображения. Он запросто придумывал самые заковыристые сюжеты. В течение дня он непроизвольно мечтал о том и о сем, не давая себе ни часу передышки. Трудно было лишь ухватить все эти фантазии и перенести на бумагу в связной и увлекательной манере. Перенести черное на белое, как говаривал Мопассан, — в этом вся загвоздка.

Нет, он пришел в бар не ради выпивки, хотя на столе перед ним и стоял стакан с наполовину приконченным виски. Этим вечером он пришел сюда, потому что ему не хотелось оставаться одному и он уже видел старые фильмы, которые крутили по телевидению, и лучшие из тех, что шли в кинотеатрах по соседству, а на кинотеатры первого разряда у него не было денег. Вдобавок, иногда он чувствовал перед собой вину за то, что слишком много свободного времени проводит в своей комнате, окруженный четырьмя стенами и фантазиями, рождающимися у него в мозгу. Писателю следует выходить, встречаться с людьми, приглядываться к событиям, входить в их гущу и набираться опыта. Бар — великолепное место для общения, замечательная сцена для случайной встречи с незнакомцами или наблюдения за жизнью. Единственное, чего ему хотелось, это разрешения для ему подобных открыто курить «травку». Несколько «косячков» способны развеселить больше, чем коктейль из виски с лимоном, который он потягивал.

Мэлон вошел в кегельбан и забрел в коктейль-холл полчаса назад, потому что он показался ему оживленным и кишел посетителями, к тому же, он уже посещал его пару раз раньше и это делало бар знакомым. Он уселся за одиночный столик, поближе к стойке, потому что в этот вечер ему хотелось просто наблюдать, не участвуя в событиях. Некоторое время он следил за входящими и выходящими завсегдатаями, большей частью мужчинами постарше него (то есть старше двадцати шести), а также за парочками, входящими в бар под ручку, шепчась и пересмеиваясь, а затем покидающими его нетвердой походкой.

Устав от всего этого, Мэлон ушел в себя, пытаясь выстроить каркас короткого рассказа, который замыслил написать. Но вскоре он размечтался и машинально уставился на танцующее внутри красного фонаря пламя свечи, действующее на него гипнотически.

Очнувшись от забытья, он попытался оживить свой интерес к происходящему. Выпрямившись в кресле, он сделал глоток «Джека Дэниэльса» и обежал взглядом полутемную комнату. Освещение было скрытым и потому ненавязчивым. Глаза его задержались на молодом человеке и женщине, изучающих названия песен на «джук-боксе», затем перешли на толпящихся у стойки завсегдатаев. Стойка была внушительной, футов тридцати в длину, и когда Мэлон вошел, некоторые табуреты еще были пусты, но теперь он заметил, что все они заняты, кроме одного. Свободен был ближайший к нему табурет.

Мэлон поразмышлял, не покинуть ли свой стол и не перейти ли вместе со стаканчиком на пустой табурет у стойки. Едва он решил поменять свою позицию, как в бар вошел высокий мускулистый человек с вытянутым, аскетическим и злым лицом и остановился между Мэлоном и пустым табуретом. С хозяйским видом новый посетитель развернул табурет к себе сиденьем, бросил на него свое тощее тело и крутанулся к стойке. Он щелкнул пальцами, обращая на себя внимание пожилого бармена, дружелюбного и работящего чернокожего с высоким лбом и жесткими кудряшками волос. Тот мгновенно заметил его.

— Как настроение сегодня вечером, мистер Шивли? — спросил бармен.

— Привет, Эйн. — Во время последнего посещения Мэлон узнал, что «Эйн» — сокращение от прозвища бармена «Эйнштейн», а прозвали его так, потому что он готов был решить любую проблему клиента, невзирая на ее сложность.

— По правде говоря, — поделился новоявленный, — настроение у меня сегодня очень поганое.

— На этот случай у нас полно лекарств, мистер Шивли. Что бы вы хотели?

— Чего бы я хотел, так это кусок задницы, но придется ограничиться добрым холодным пивом.

Мэлон за своим столом навострил уши. Этот Шивли непрост. Мэлон перевернул страничку своего блокнота. Последняя фраза Шивли была находкой. Мэлон чуть помедлил, прикидывая, записал бы ее или нет Генри Джеймс, засомневался, но все-таки зачиркал в блокноте.

Шивли, горбясь, нависал над стойкой, ожидая повторной кружки пива. Когда она появилась, он шумно схлебнул пену, сделал большой глоток и был, наконец, готов обсудить свои горести с любым умником, согласным его выслушать.

Он посмотрел на мужчину на табурете справа от него. Кандидат не слишком заманчив. Пожилой, тухловатый бизнесмен; лысеющая макушка с седоватой щеткой волос, низкосидящие на остром носу очки в металлической оправе, поджатые губы и куриная грудь, облаченная в синий, консервативного покроя костюм и белую рубашку с галстуком-бабочкой. Служащий похоронного бюро, решил Шивли, с этаким бледным лицом и манерами привычного неудачника. Но черт с ним, попробовать можно.

— Эй, приятель, — сказал Шивли, протягивая руку. — Меня зовут Шивли.

Казалось, старина испугался. Придя в себя, он оделил Шивли вялым, коротким рукопожатием.

— Здравствуйте. Я… мое имя Бруннер, Лео Бруннер.

— Как полагаете, Бруннер, прав я был, когда ответил бармену на его вопрос о том, чего бы мне хотелось?

Бруннер явно смутился: «Я… не уверен, что слышал ваш разговор».

— Он спросил меня, чего бы мне хотелось, и я сказал, что желал бы получить кусок задницы, но ограничусь пивом. — Шивли ухмыльнулся. — Это наша с ним обычная шутка. Но я-то серьезен. А вы как насчет этого, Бруннер?