Мы просто снимся бешеной собаке... - Вечер Дмитрий - Страница 35

       А в следующую секунду  в наш гиперлет врезалась плазменная ракета, пущенная откуда-то с земли. Раздался взрыв. Гиперлет загорелся, потерял управление и стремительно понесся вниз. Я поняла: Это Конец! Повернулась к Эрмитажнику, чтобы сказать последнее: «Прощай!» Он протянул мне руку. Но внезапно засветился зеленым светом, стал почти прозрачным. И вдруг… Исчез! Я лечу в горящем гиперлете с мертвой инопланетянкой на борту навстречу дворцам, каналам и мостам древнего города и думаю о том, что вся моя жизнь - это просто сон. Который снится… Бешеной… Собаке.  

31.

      - Ты знаешь, Эрм… Мне сейчас вспоминается время, когда мне было двадцать шесть лет, и я еще жил в Сибири, в небольшом городке под названием Красноярск. К тому времени со старшей сестрой мы уже совсем не переносили друг друга. С родителями тоже были проблемы. Из-за музыки. И вообще из-за всего. Поэтому я жил отдельно. Снимал две комнаты с печкой в деревянном бараке недалеко от центра города. Стояла весна. Днем я работал в парикмахерской мужским мастером… Ирония судьбы: волосатый неформал каждый день стриг человек по десять гопников под три миллиметра! Иногда и больше, чем по десять. Иногда… И под ноль. А по вечерам я играл песни под гитару на пешеходном виадуке у набережной реки Енисей. В центре города рядом со зданием городской администрации. Такое музицирование под открытым небом у нас в Красноярске называлось «стрит». За полгода до этого «стрит» стал причиной моего увольнения из другой парикмахерской. Одна перезрелая тетка, приходившая к нам ровнять свои три волосины, как-то спалила меня на мосту и рассказала  обо всем владелице моей «цирюльни». О том, что я в центре города чуть-ли не на паперти стою с протянутой рукой. И хозяйка предложила выбор: либо я ухожу с улицы, либо из салона. И я ушел… На «стрит».  А весной, опять встав за кресло с ножницами в руках уже в другом месте и помня горький опыт предыдущей жизни, я продолжал играть на мосту, но исключительно в черной бандане надвинутой на лоб, длиннополой черной кожаной куртке и темных очках. Этакий поиздержавшийся байкер, заложивший своего железного коня в местном ломбарде. Поскольку моя новая парикмахерская была в центре города - вполне возможно, что некоторые люди, проходившие мимо меня по мосту, в другое время заруливали ко мне же и постричься. И мучительно искали ответ на вопрос: где же они меня встречали? Да только тщетно. Маскировка была безотказной. Некоторые из клиентов клялись, что где-то уже слышали мой голос! Но никак не могли вспомнить где… И слава богу, блин! Слава богу… Иначе мне пришлось бы их всех убить.

      Красноярск меня тогда уже поддостал. Очень устаешь жить в одном месте двадцать шесть лет. Где тебя каждая собака знает, окликает по имени-отчеству и в любой момент попросит закурить… Я давно уже мечтал свалить. Естественно - в Питер! А куда еще? Все гопники хотят жить в Москве. А все неформалы грезят о колыбели русских революций! Как сказала один раз моя мама: «И что вы туда все ломитесь, как будто там медом намазано?» Да не медом там намазано, а русским роком!... Умом-то понимаешь, что в Питере такое-же дерьмо, что и в Сибири. Ведь люди-то везде одинаковые… Да только сердцу не прикажешь. Ему хочется праздника! Леденец под подушку и сказку на ночь... Про доброго дядю Шевчука, который подойдет к тебе на Дворцовой или на Невском в переходе. Улыбнется так ла-а-асково... Потреплет по плечу и скажет: «Эх, Димон… Где ж ты пропадал? Я уже и группу тебе собрал. И студию для записи подготовил. И гастроли расписаны на год вперед. А ты все не едешь и не едешь... Зачем обижать старика? Ведь ты же последняя надежда русского рока! Трое нас осталось, настоящих рокеров: я, ты да Славка Бутусов.»

      Наступил май… Жизнь пролетала мимо. А я стоял на мосту и махал ей вслед черной банданой. Город меня все больше парил. Хотелось послать его в сторону хрена. Хотя и понималось, что он все равно туда не пойдет. Хотелось в Питер... К Шевчуку и Бутусову. Или хотя бы… К Сашке в Сочи! К маленькой девочке с глазами цвета неба. Прошлым летом она разбила мне сердце и увезла его с собой в крепко сжатом влажном от слез кулачке. Мы познакомились за неделю до ее переезда в Сочи. Жили рядом столько лет, а встретились в последние дни! Мы не собирались влюбляться. Это же глупо. Влюбиться… И потерять… Навсегда. И все равно мы встречались с ней каждый день. Этой последней недели. В первый же вечер мы поцеловались. На следующий день мы признались друг другу в любви. И всю неделю ходили, взявшись за руки. И не могли поверить в то, что все это скоро кончится… «Милая моя! Да я не верю в это! Ведь ты придумала все, чтобы подшутить надо мной… Ты никуда не уезжаешь! Ну скажи, что это шутка!» «Это правда, Дим… Я хочу лечь прямо здесь. И сдохнуть.» Я сидел на ступеньках заброшенного кирпичного дома. Она - у меня на коленях. Мы смотрели друг другу в глаза. И не могли поверить в то… Что это конец. Она уехала в Сочи и пропала. Светлая улыбка ангела. Легкие пряди пшеничных волос. Глаза - как синее небо, в котором можно потеряться… Насегда.

      Ни в Питере, ни в Сочи меня никто не ждал. Поэтому я просто ловил кайф от жизни. И думал о смерти. С этим благословенным красноярским «стритом» я постепенно превратился в законченного алкоголика. Мои вечерние выступления с репертуаром, состоящим исключительно из русского рока и одной душераздирающей песни Бори Моисеева: «Где же ты, где?», пользовались все большей популярностью у населения. Количество членов клуба «На виадуке у Димона» быстро росло. Люди подходили. Знакомились со мной и моими друзьями. Покупали пиво себе и остальным... И с каждым надо было выпить! И почесать языком… Сейшены заканчивались далеко за полночь. А потом начинались непременные after party. Где-нибудь на берегу местной речуги или на Стакане - самом известном тусовочном месте красноярских неформалов тех лет, находившемся в небольшом скверике в центре города, под самым носом у Центрального РОВД. Менты на Стакан заходить не любили... Может боялись, а может уважали. Поэтому бухали мы обычно до упора. То есть до зари… Домой я приползал буквально «на бровях». И провалявшись в алкогольной коме пару часов, утром вставал с жестоким похмельем. Хорошо было проснуться в выходной!… А если предстояла поездка на работу в парикмахерскую?! Вот тогда и наступал звездец. Я опохмелялся джин-тоником или пивом, чтобы хоть немного прийти в форму… И меня так развозило «на старых дрожжах», что каждая стрижка приравнивалась к выходу на ремонтные работы в открытый космос. А если в следующий раз я отказывался от утренней дозы алкоголя… То тогда это уже были ремонтные работы без скафандра!

      Мой лучший друг Бюргер вообще забыл, как я выгляжу трезвый! Я приезжал к нему потрещать о жизни... Мы набирали пива. Иногда портвейна. И шли в парк. Или просто находили где-нибудь лавочку. Бюргер был немного тяжеловат в общении. Он все время гнал свою волну. И рассказывал исключительно о себе любимом. Как и я впрочем… Но у Бюргера был какой-то уж совсем жестокий авторитарный архетип. Поэтому самая удобная линия поведения с ним выглядела так: поддакивать и со всем соглашаться. А когда он уставал изливать собственные монологи, наступал благоприятный момент. И я начинал рассказывать ему о своих делах. В общем дуэт у нас получался неплохой. Я знал, что он никогда меня не предаст и не подставит. А если что - поддержит и деньгами… И словом. И делом. А сам я любого бы порвал за Бюргера. Для меня это был редкий случай близких отношений с парнем. Близких - в смысле дружеских… А не то, что ты подумал.

      - Да я ничего такого и не подумал! У меня ведь тоже был лучший друг Бюргер. Он в Питере на Ваське торговал гиперлетами. Странное совпадение… Ты не находишь, Вечер?

      - Шутить изволишь? Само собой, что твоего Бюргера я целиком и полностью содрал со своего. Царствие небесное им обоим.

      - Да понял я, понял! Не тупее некоторых.

      - Это радует… Замечу так же, что у Бюргера имелась в наличии очень классная мама. Она была в курсе моих беспонтовых отношений с предками и старшей сестрой. Понимала, как мне хреново живется. У нее всегда находились для меня доброе слово, пирожок с капустой или бутер с колбасой. Когда я заходил к Бюргеру, его мама приветливо общалась со мной. Она спрашивала: «Как дела?» И улыбалась, глядя в глаза… И от этой мимолетной доброты на душе теплело и понемногу начинало оттаивать мое обледеневшее в вечной зиме родительского дома… Сердце. Наверное Бюргер немного ревновал меня к матери. Все время пытался нас развести. Чтобы мы так много не трепались. Он это делал так странно. И конечно… Зря... Через несколько лет у меня появилась возможность уехать в Питер на ПМЖ. А наша дружба с Бюргером к тому времени почти сошла на нет. Он тогда уже работал на блатном заводе холодильников каким-то там ведущим технологом по лучевой сварке. И даже являлся начальником сварочного бюро. Правда в состав этого бюро входил только один человек… Он сам! Но это уже были незначительные детали. Главное, что карьера Бюргера поперла вверх! Он завел себе мажорных коротко стриженных друзей и длинноногую подружку, которой было наплевать на неформалов и рок-музыку. Потом он и сам постригся и начал ходить по выходным в боулинг-клуб. А я… Так и остался Дмитрием Вечером, вечным бродягой и бойцом андеграунда, гитаристом-неудачником, верящим только в одно предназначение - в свою мечту стать рок-звездой! Мы с Бюргером все меньше понимали друг друга. Ему стало неинтересно со мной. К тому же я тогда совсем бросил пить, и единственная алкогольная ниточка, которая связывала нас… Лопнула.  Совместные попойки и разговоры за жизнь прекратились. И общаться нам стало вообще как-то… Не в кайф. Однажды я позвонил ему и сказал, что уезжаю в Питер навсегда. И он как-то… Потух. Мы даже не попрощались по-человечески. Последний наш разговор получился абсолютно ни о чем. И закончился он… Ничем. А с ним и закончилась… Наша дружба.