Музыка горячей воды - Буковски Чарльз - Страница 25

– Она тебя любила?

– Говорила, что да.

– Знаешь, целоваться и танцевать не так уж и плохо.

– Пожалуй. Но ты б ее видела. Она танцевала так, словно в жертву себя предлагала. Напрашивалась на изнасилование. Очень действенно. Мужики такое просто обожают. Ей было тридцать три, двое детей.

– Она просто не думала, что ты затворник. У всех мужчин разные натуры.

– О моей натуре она никогда не задумывалась. Я же говорю, если она не шевелилась, не вертелась постоянно, ничего и не происходило – так она думала. Ей было скучно. «Ой, это – тоска, то – скучища. Завтракать с тобой – тоска. Смотреть, как ты пишешь,- тоска. Мне нужна драка».

– Да и это нормально.

– Наверное. Только знаешь, скучно бывает только скучным людям. Им нужно все время себя подстегивать, чтобы ощутить какую-то жизнь.

– Вот ты, к примеру, пьешь, да?

– Да, я пью. Я тоже не могу смотреть жизни в глаза.

– И проблемы с ней были только в этом?

– Нет, она была нимфоманка, только сама этого не знала. Утверждала, что сексуально я ее удовлетворяю, но вот сомневаюсь, что я удовлетворял ее духовную нимфоманию. До нее я только с одной нимфой жил. Нет, у нее были и хорошие качества, но вот нимфомания обескураживала. И меня, и моих друзей. Они меня отводили в сторону и говорили: «Да что это с ней, блядь, такое?» А я отвечал: «Ничего, она ж сельская девчонка».

– А она сельская?

– Да. Но обескураживало другое.

– Еще тоста?

– Не, нормально.

– Что обескураживало?

– Ее поведение. Если в комнате с нами был какой-нибудь мужчина, она к нему подсаживалась как можно ближе. Если он нагибался загасить окурок в пепельнице на полу, она с ним вместе нагибалась. Потом он голову повернет куда-нибудь посмотреть – и она то же самое делает.

– Совпадение?

– Я тоже так думал. Но слишком уж часто. Мужик встанет по комнате пройтись – она с ним идет. Он обратно – и она не отстает. Все время, слишком много случаев, и, говорю же, очень обескураживало меня и моих друзей. Но вряд ли она сознавала, как себя ведет,- это у нее было подсознательное.

– Когда я была маленькой, у нас по соседству жила одна женщина с дочерью пятнадцати лет. Дочь была совершенно неподконтрольна. Мать ее за хлебом пошлет, а та возвращается с хлебом через восемь часов – и успела поебаться с шестерыми.

– Ну, матери, видимо, стоило печь хлеб самой.

– Видимо, да. Девчонка ничего не могла с собой поделать. Как увидит мужчину – вся дергается. Мать ей в конце концов яичники вырезала.

– А так можно?

– Да, но это куча бумажной волокиты. Ничем ее больше не приструнишь. Она бы всю жизнь беременной проходила… Так что ты имеешь против танцев? – продолжала Луиз.

– Большинство танцуют от радости, оттого, что им хорошо. А она доходила до непристойности. У нее один любимый танец был – назывался «Белый пес наседает». Мужик вокруг ее ноги обовьется ногами и тазом дрыгает, будто пес на случке. А еще один любимый назывался «Пьяный» – тогда они с партнером в конце валялись на полу и друг на друге.

– И она говорила, что ты ее к танцам ревнуешь?

– Да, так и говорила: мол, это у тебя ревность.

– Я в старших классах тоже танцевала.

– Вот как? Слушай, спасибо тебе за завтрак.

– На здоровье. У меня в старших классах был партнер. Мы лучше всех в школе танцевали. У него было три яичка; я считала, что это признак мужественности.

– Три яйца?

– Да, три яйца. В общем, танцевать мы еще как умели. Я подавала сигнал – трогала его за руку,- и мы оба подпрыгивали, вертелись в воздухе и приземлялись на ноги. А однажды мы танцевали, я до него дотронулась, и подпрыгнула, и развернулась, да только приземлилась не на ноги. А на задницу приземлилась. А он стоял, зажав рот рукой, и смотрел на меня: «Ох, боже праведный!» – сказал, а потом развернулся и ушел. И не помог мне подняться. Он был гомосексуалист. Больше мы с ним не танцевали.

– Ты что-то имеешь против гомосексуалистов с тремя яйцами?

– Нет, но больше мы не танцевали.

– А Лита, она на этих танцах просто умом двинулась. Ходила во всякие стремные бары и просила мужчин с нею потанцевать. И они, само собой, танцевали. Думали, ее в койку заташить легко. Уж и не знаю, еблась она с ними или нет. Наверное, временами да. Беда с танцующими мужиками или с теми, кто в барах ошивается, в том, что восприятие у них – что у ленточных червей.

– А ты откуда знаешь?

– Они пленники ритуала.

– Какого ритуала?

– Когда энергию пускают не на то. Генри встал и принялся одеваться.

– Детка, мне пора.

– Что такое?

– Мне просто поработать надо. Я же все-таки писатель.

– Сегодня вечером по телевизору пьеса Ибсена. В восемь тридцать. Придешь?

– Конечно. Еще пинта скотча осталась. Смотри одна не выпей.

Генри влатался в одежду и спустился по лестнице, сел в машину и уехал к себе и к пишущей машинке. Второй этаж, окна во двор. Каждый день, пока он печатал, соседка снизу лупила в потолок шваброй. Писать ему было трудно – ему всегда было непросто: «Белый пес наседает»…

Луиз позвонила в 5.30 вечера. Она пила скотч. И уже напилась. У нее слова слипались во рту. Она несла околесицу. Читательница Томаса Чаттертона* и Д. Г. Лоуренса. Прочла девять его собственных книжек.

* Томас Чаттертон (1752-1770) – английский поэт, автор псевдосредневековых стихов.

– Генри?

– Да?

– Ой, такое чудо случилось!

– Ну?

– Ко мне зашел черный парнишка. Он красивый] Он красивее тебя…

– Само собой.

– …красивее нас с тобой. Ну.

– Он меня так возбудил! Я сейчас с ума сойду!

– Ну.

– Ты не против?

– Нет.

– Знаешь, как мы день провели?

– Нет.

– Мы читали твои стихи!

– О?

– И знаешь, что он сказал?

– Нет.

– Он сказал, что стихи у тебя великолепные!

– Ну нормально.

– Слушай, он меня так возбудил. Я даже не знаю, что теперь делать. Ты не приедешь? Сейчас? Я хочу тебя видеть сейчас…

– Луиз, я работаю…

– Слушай, ты ничего против черных мужчин не имеешь?

– Нет.

– Мы с этим парнишкой уже десять лет знакомы. Он на меня работал, когда я была богатой.

– То есть когда жила со своим богатым мужем?

– А позже мы увидимся? Ибсен в восемь тридцать.

– Я тебе скажу.

– Ну вот надо было этому подонку ко мне припереться? Мне ведь было так хорошо, пока он не заявился. Господи. Так возбудил, мне нужно тебя видеть. Я с ума сойду. Он такой красивый.

– Я работаю, Луиз. Тут у меня пароль – «квартплата». Попробуй понять.

Луиз повесила трубку. Снова она позвонила в 8.20 – насчет Ибсена. Генри ответил, что еще работает. Он и работал. Потом начал пить и просто сидеть в кресле – он просто сидел в кресле. В 9.50 в дверь постучали. Бубу Мельцер, рок-звезда номер один в 1970 году, в данное время – безработный, живет на прежние авторские отчисления.

– Привет, детка. Мельцер вошел и сел.

– Чувак,- сказал он,- ты прекрасный старый кошак. Я не могу тебя в себе изжить.

– Кочумай, детка, кошаки теперь не в моде, на гребне псы.

– Мне тут помстилось, что тебе надо помочь, старик.

– Дежа, а когда было иначе?

Генри вышел на кухню, отыскал два пива, чпокнул их и вынес обратно.

– Я сейчас без пизды, детка, а для меня это все равно что без любви. Я их не разделяю. Я не такой умный.

– Мы все дураки, Папаша. И нам всем нужна помощь.

– Н-да.

У Мельцера с собой был маленький целлулоидный тюбик. Он аккуратно выстукал из него два беленьких пятнышка на кофейный столик.

– Это кокаин, Папаша, кокаин…

– А-хха-а.

Мельцер залез в карман, вытащил купюру в 50 долларов, свернул эти 50 потуже и вправил себе в ноздрю. Зажав пальцем вторую, сгорбился над пятнышками на столике и вдохнул. Затем извлек 50 долларов из носа, вправил во вторую ноздрю и всосал второе пятнышко.

– Снежок,- сказал он.

– Так Рождество ж,- ответил Генри.- Уместно. Мельцер вытряс на кофейный столик еще два