Роман лорда Байрона - Краули (Кроули) Джон - Страница 56

«Мисс Делоне… Катарина! — пробормотал он и шагнул ей навстречу. — Э-э… здравствуйте!»

«Милорд, — произнесла мисс Делоне ледяным тоном, ей несвойственным (хотя Али и не слишком удивило, что она способна к таковому прибегнуть), который вселит в его сердце странные опасения и еще более необычное сочувствие. — Я пришла известить вас, что наша последняя встреча осталась не без последствий».

«Не без последствий? — переспросил Али. — Каких последствий? И о какой встрече вы говорите? Чашечку чая — или бокал вина? Вы пришли так неожиданно — надеюсь, не случилось ничего такого, что может сильно вас расстроить?»

При этих словах гостья внезапно задрожала от волнения — вызванного то ли гневом, то ли обидой, то ли отвращением, но мгновение казалось, будто она готова взорваться, как только что брошенная ручная граната. Затем — ужасный вид? — она овладела собой и заговорила прежним ледяным голосом. «Не без последствий, — повторила она. — Если я выражаюсь недостаточно ясно, то скажу прямо: у меня будет ребенок».

Комичная, но неоспоримо присущая мужчинам черта: заслышав из уст женщины подобное сообщение, они мгновенно проникаются участливостью, вместе с тем всполошившись сверх всякого разумения — приволакивают кресло и насильно в него усаживают — готовы исполнить любое желание — голос приобретает мягкость; все это мужчина проделывает обычно, за исключением одного-единственного обстоятельства: когда у него рождается подозрение, что ему собираются предъявить привилегию отцовства, которое он намерен отвергнуть; в этом случае не найти существа бессердечней и безжалостней. Али уловил, что претензия адресована ему — причем от лица той, чью прямоту, чистосердечие и правдивость он никогда не ставил под сомнение, но тем не менее ни малейшего основания для такой претензии он не в состоянии был допустить — и даже вообразить. А потому застыл на месте, одолеваемый то озабоченностью, то отчуждением, не в силах молвить ни слова. «Я не понимаю, — выговорил он наконец, — о чем вы говорите».

«А, так теперь вы меня прогоните? — Голос Катарины казался острее ножа. — Не верю, что вы так поступите: вы не могли настолько перемениться».

«Вы должны меня простить, — сказал Али. — Мне неизвестно, что вы подразумеваете — я понятия об этом не имею».

«Не смейтесь надо мной, — жалобно воскликнула Катарина, и холодная невозмутимость, которую она до того старалась сохранять, разом спала с нее, как расстегнутое одеяние. — Не смейтесь! Если вы сейчас от меня откажетесь, я не знаю, куда мне деться — собственно, и некуда — мне нет места в этой стране — на этой земле! Клянусь вам, что не останусь на ней — и не из-за позора, хотя это и достаточная причина, а из-за того, что вы меня отвергаете — это слишком чудовищно!» Катарина упала к ногам Али и, словно отчаявшийся ребенок, униженно обхватила его колени. «Нет-нет! — вскричал Али. — Нет, не делайте этого!» Он опустился рядом с Катариной, чтобы поднять ее с пола, однако она настолько ослабла, что не могла стоять даже с его помощью, и ему пришлось устроиться на ковре рядом, точно они были дети, занятые игрой. Али ладонями обхватил щеки Катарины, залитые слезами, и, глядя ей в глаза, попытался умерить ее смятение — столь невероятное для той, кому, как он считал, ни разу в жизни не доводилось плакать — и уж конечно, не переживать такого взрыва горя! «Скажите мне, — проговорил он, — что, по-вашему, случилось — скажите все, поскольку вас наверняка кто-то обманул, и поверьте, я сделаю все, что смогу, лишь бы вам помочь и выяснить истину — большее мне не под силу».

«Я пришла к вам потому, что вы меня позвали», — ответила мисс Делоне и вынула из ридикюля сложенный лист, который Али узнал еще до того, как она развернула его наполовину, хотя бумагу, потертую от многократного перечитывания, испещряли следы слез: это было то самое письмо, отправленное им Сюзанне — отчаянное послание, на которое та не ответила; ответом служило, как он полагал, ее молчание. Теперь Катарина прочитала вслух: «Я был неправ, думая, что могу жить без тебя — и не стану, если ты мне это предпишешь» — и еще: «Где и когда мы увидимся, решать тебе» — и так далее. При этих словах в глазах у Али помутилось, и он почувствовал, будто меч рассекает его надвое — но не на две половины, а на два отдельных существа.«Ответьте мне, разве это не ваша рука? — продолжала Катарина, протягивая ему письмо. — Вы не скажете "нет", не можете сказать!»

«Кто доставил вам это письмо? Оно пришло по почте? Каков был адрес?»

«Не по почте — его принес мне посыльный: он настаивал, что должен вручить его лично, и ему было приказано, по его словам, дождаться ответа».

«Я никого к вам не посылал, — произнес Али. В голосе его слышалась не уверенность человека, непричастного к делу и отстаивающего свою правоту, но безмерная ошеломленность происшедшим, полнейшая растерянность перед коллизией, не подлежащей разрешению: он походил скорее на безвольную вещь под напором неодолимой силы. — И что вы ответили?»

Катарина взглянула на него как на помешанного. «Вы знаете, что я ответила! — вскричала она. — Знаете! Что мой визит к вам не причинит мне зла — что вины за собой я не почувствую: не помню, какими словами я это изложила — столь же бессвязными, как и ваши, обращенные ко мне, — написала, что не знаю, где мы могли бы встретиться, помимо общественных мест. На следующий вечер мне принесли новую записку: в ней стояло только название улицы и номер дома — и указан час, довольно поздний, — О Господи, прости мне!»

Туда, рассказывала Катарина, она и направилась, с одной лишь верной служанкой: их впустили, служанке было велено дожидаться ее возвращения. Катарину провели в полутемную спальню — с опущенными шторами — свет не был зажжен — и там она ожидала Али, трепеща от страха и надежды!

Али онемел — понимая, что может вмешаться и перебить рассказчицу вопросами не более чем зритель, следящий за театральным действием с напряженным волнением, затаив дыхание, в то время как участники драмы разыгрывают на сцене свои предрешенные судьбы; не более чем наши непорочные души, скрытые в телесном обиталище, наблюдают за произносимыми нами роковыми словами и за поступками, которых нельзя воротить.

Скоро кто-то вошел в комнату — как и откуда, Катарина не уловила, словно это был некий призрак или маг, и простерся рядом с ней. Вошедший только назвал ее имя, но Катарина не сомневалась — а почему, она и сама не знала, — что это был Али: так слепой пес узнает своего хозяина; так птица, несомая вихрем, находит путь к родному гнезду! Катарина предполагала поговорить с Али — напомнить о высоких жизненных целях; о неизмеримой ценности, придаваемой каждой душе ее Творцом и Судией; о том, что отчаяние — это временное помрачение разума, наваждение, от которого предстоит непременно очнуться; о том, что Разум и Соразмерность вернут ему обладание собой; все это и многое другое Катарина намеревалась сказать и репетировала этот монолог про себя, как неуверенный актер свою роль, по пути в этот дом и пока ожидала Али, но он только нежно приложил палец к ее губам, а потом встретился с ними своими губами — и все было тотчас забыто. Однако он нарушил молчание еще трижды: « Fide in Sane» [34]— и «Без тебя я ничто». И наконец — когда все преграды пали, все уступки были сделаны — «Помни Психею».

Все это Катарина пересказала теперь Али — обрывками фраз, как если бы обо всем этом ему было известно и он нуждался только в намеке и кратком напоминании, однако Али не знал решительно ни о чем и смотрел на нее, разинув рот и тараща глаза, будто пойманная в сеть форель, и Катарина в конце концов отступила от него — побледнев, охваченная ужасом. «Не смотрите на меня так! — воскликнула она. — Что вы этим хотите дать понять? Не станете же отрицать все это… О, мне надо было зажечь тогда лампу вопреки вашему приказанию — заставить вас признаться, что это вы!» Тут Катарина в порыве чувств бросилась Али в объятия, умоляя сказать, что после всего ею отданного, а им взятого, он ее никогда не покинет и не станет презирать, что он ее любит — и все произошедшее проистекает именно из этого источника.