Книга и братство - Мердок Айрис - Страница 68

Отец Макалистер поднялся по двум ступенькам на кафедру, встал спиной к стене, лицом к немногочисленной пастве, которая вежливо повернулась к нему, притоптывая замерзшими ногами, с которых на каменный пол сыпался снег. Отец Макалистер был высок, но сейчас весь сгорбился от холода, руки спрятаны под сутаной, голова ушла в плечи. Она была у него поразительная: крупная, с жесткими темно-русыми волосами с проседью, вздымавшимися над высоким лбом, свирепым очертанием губ и темными властными глазами, которые сейчас неотрывно смотрели на скамью, где сидели друзья Роуз. Джерард, все мысли которого были о Дженкине, вздрогнул от оглушительного голоса отца Макалистера и прислушался к его темпераментной речи:

— Гордого очами и надменного сердцем не потерплю! Так говорит Господь, Бог наш. Что же еще говорит Бог? О, слушайте! Он говорит, что Он близок к сокрушенным сердцем и смиренных духом спасет — сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже. Блаженны плачущие, ибо они утешатся, блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Благодать Божия, о друзья мои, будет на униженных, на угнетенных и постыженных, но на надменных обрушит проклятие Божие и унизит их. Бог ненавидит высокомерие и поражает его — высокомерие этого века грубой силы, высокомерие машин, власть материальных благ, власть угнетателей, кои повсюду с нами, — высокомерие тех, кто владеет богатством, высокомерие тех, кто думает, что образование и интеллект возносят их недостижимо. Как горько они заблуждаются и как велико будет их падение! Господь не с ними, Господь с бедными, с сокрушенными сердцем, кто в смиренных слезах познает, что они ничто. О да, грех требует наказания, грех сам по себе наказание, но в страхе нашем и в посрамлении нашем есть самое действие благодати. Пред лицем Божьим наша душа трепещет, как мотыльки в огне, но в страхе Господнем есть начало мудрости и осознание греха, и только лишь это одно, мои дорогие друзья, способно открыть наши слепые глаза и очистить наши почерневшие души. Грех оскверняет светлый образ Божий, и так грешник может почувствовать, что он не знает Бога, даже и что Бога нет. Но, пребывая во грехе, ждите терпеливо в сознании, в истине и в вере и взывайте к Духу Святому: «Гряди, Господи! Гряди, Господи!» И Он непременно приидет. И вот Богу Отцу, Богу Сыну и Богу Духу Святому воздаем мы славу и весьма справедливо по Его могуществу, величию, власти и силе, ныне и вовеки. Аминь.

— Думаешь, он метил в нас? — спросила Роуз Дженкина, когда они вышли наружу.

— Да!

— Это наглость, делать подобные намеки, даже если он прав, — заметил Джерард.

— Он тут, наверное, не слишком популярен? — предположил Дженкин.

— Напротив! Прошлым летом послушать его приходили даже из соседнего прихода.

— Мазохизм всегда был одной из притягательных черт христианства, — пробурчал Джерард.

— Он не кажется образованным, — сказала Роуз, — но очень красноречив и искренен. Сначала я подумала, что он просто пустомеля. Он сильно отличается от мистера Амхерста!

— Мне понравилось! — заявил Дженкин. — А тебе, Тамар?

Они спели «За тех, кто в море грозовом», всегда вышибавшую слезу у Роуз, после чего Роуз принялась болтать с мисс Марджоли, с Джулией Скроптон, которая играла на фисгармонии, с племянницей Аннушки, Мейвис, которая была обручена и скоро выходила замуж, и мистером Шеппи, который должен был прийти в понедельник проверить канализацию. Священник не появлялся.

Снаружи церковь выглядела столь же непритязательно, что и внутри, украшенная лишь выступами в виде фантастических голов, но место, где она стояла, было прекрасно: на небольшой возвышенности, окруженная березами, при ней было кладбище со старыми надгробиями от семнадцатого до девятнадцатого века. Дом священника был снесен, и отец Макалистер жил в небольшом современном доме в деревне.

Они условились, что возвращаться будут длинной дорогой через деревню, чтобы присоединиться к Гулливеру и Лили в «Пайке», даже выпить там, а ланч съесть холодным в любое время, когда заблагорассудится. Приходские, все до одного знакомые Роуз, вразброд двинулись к деревне, а Роуз и ее гости задержались, чтобы полюбоваться видом старых деревенских домов, частью Римской дороги, крышами Боярса и высоким лесом в снежном убранстве за ними. Все поспешно снова надели пальто, перчатки, шарфы и (кроме Джерарда) головные уборы. Тамар надела маленькую, плотно сидящую на голове фетровую шляпку. Она не ответила на вопрос Дженкина о проповеди, может, не слышала. Солнце сияло по-прежнему, снег приятно скрипел под ногами; они шагали к деревне: впереди Роуз под руку с Аннушкой, следом Джерард и Дженкин с Тамар между ними.

Не успели они далеко отойти, как услышали позади торопливый топот: отец Макалистер. Они остановились, поджидая его.

Священник снял свое облачение и надел пальто. Он бежал, придерживал одной рукой длинные полы сутаны. На голове торчал черный берет. Он выглядел сейчас моложе, раскрасневшийся от морозца, слегка небритый. Подбежав, он остановился и протянул к ним голые ладони, словно прося извинения или желая благословить их. Твердым властным голосом с легким шотландским акцентом он обратился к Роуз:

— Мисс Кертленд, извините — но не могли бы вы представить меня этой юной особе?

Не оборачиваясь к Тамар, он указал на нее.

Удивленная Роуз ответила:

— Да, конечно. Знакомьтесь: мисс Херншоу. Тамар, это отец Макалистер.

Священник продолжал, все так же не глядя на Тамар:

— Не возражаете, если я поговорю с мисс Херншоу несколько минут — то есть если она согласится?

Роуз, раздраженная неожиданной задержкой и желая оберечь Тамар, сказала:

— Видите ли, мы должны сейчас встретиться с друзьями…

Но тут вмешалась Тамар:

— Я пойду с ним. Вернусь к ланчу, вы меня не ждите… я не надолго.

Она повернулась и пошла обратно к церкви. Священник последовал за ней.

— Нет, правда! — возмутилась Роуз. — Что все это значит? Нахальство какое! Чего ему надо от нее?

— Он видел ее лицо, — сказал Дженкин. — И заметил, ее что-то мучает.

— Его это не касается! Он только расстроит ее!

Роуз была возмущена и обеспокоена. Она понимала, что Тамар нездорова, и пыталась помочь ей. Теперь вот этот назойливый пастор увел ее.

— Я подожду ее здесь, — сказала Роуз.

— Лучше будет, если она пройдется домой одна, — предложил Дженкин.

Поколебавшись, они продолжили путь к деревне. Подойдя ближе, они увидели Лили и Гулливера, которые шли навстречу, скользя на утоптанном снегу.

Тамар первой вошла в церковь и уселась на прежнее место, отец Макалистер подошел и уселся рядом, глядя на нее. Снял берет и пальто.

— Не хотите освободиться от пальто?

Тамар не стала раздеваться, только расстегнула пуговицы пальто, сняла с головы маленькую синюю фетровую шляпку с узкими полями и взглянула на отца Макалистера пугливыми зелеными глазами с карими крапинками. Потом провела рукой по коротким шелковистым волосам, отводя их назад, и спросила:

— Так зачем вы меня позвали?

— Здесь нет никого, — заговорил священник. — Мы здесь одни. Не считая Божественного Присутствия.

— Что вы хотели мне сказать?

— Ты пребываешь в скорби. Выглядишь так, будто оплакиваешь кого-то. Потеряла любимого человека?

— Нет.

— Тогда что же?

— С какой стати я должна вам рассказывать?

— Я слуга Божий. Говоря со мной, ты говоришь с Богом.

— Я не верю в Бога.

— Осторожнее со словами, — сказал отец Макалистер. — Мы в присутствии того, что свято, Христа распятого и Христа воскресшего. Христос спасает — это реальность нашей жизни. Познала ли ты Христа ребенком?

— Нет. Только… ну… в школе… но, нет…

— Ты крещена, проходила конфирмацию?

— Нет, моя мать не любит всего этого, относится с неодобрением. Не понимаю, почему вы…

— Отринь гордыню, дитя, я ничто, слуга, инструмент, раб. Но я и нечто, орудие любви. Ты нуждаешься в любви. Вера не важна. Важна нужда. Скажи мне твое имя, я не расслышал, когда мисс Кертленд произнесла его.