Шоковая волна - Девис Дороти - Страница 5

Но Хиггинс отнюдь не был дураком. Он тут же сказал:

— Что ж, это устранит главный загрязнитель атмосферы. Лори, соединись с Борком. Узнай, может ли он приехать ко мне на ленч. — Он посмотрел на часы. — Я пошлю за ним вертолет.

Пока Лори звонила по телефону, Хиггинс объяснил мне, что Хью Борк это декан новой, только что созданной Школы науки и технологии.

— Они теперь так тесно связаны. Я не люблю элитные группы. Все знаменитые физики ушли, когда иссякло субсидирование. Известные имена. После Эйнштейна о ком еще вы слышали? Я хочу, чтобы вы познакомились с Борком. Это человек-находка. — Хиггинс ждал результатов телефонного разговора Лори.

Стол с телефоном стоял за диваном. Лори пересказывала Хиггинсу то, что говорил ей декан.

— Он на ленче в Бюро фермеров, должен выступить там.

— Дай мне самому договорить с ним.

Хиггинс обошел стол и поудобней уселся на его край. Он говорил с деканом по-приятельски, как в клубе, с чуть заметными отеческими нотками в голосе. Он спросил Борка, что тот собирается говорить собранию упрямых республиканцев. Хиггинс, продолжая разговор, добавил себе виски из графина и сообщил Борку о моем приезде и задании. — Я хотел бы, чтобы вы познакомились, пока она здесь. Хочу, чтобы она написала о моих мыслях и чувствах по отношению к университету. Когда ты сможешь увидеть ее, Хью? — Помолчав, он обратился ко мне. — В половине пятого вас устроит?

Я согласилась.

— Хью, ты знаешь что-нибудь о русских, превращающих энергию в электричество? Форбс рассказал ей об этом в поезде.

— Теперь мне кажется, что как бы я ни описывала эту сцену, все читалось бы как пародия. Именно таким мне казались и сам телефонный разговор и реплики Хиггинса. Без сомнения, это чувство усугублялось еще моим полным невежеством в науке, да и тем огромным контрастом между такими фигурами как Хиггинс и Форбс. Разговор по телефону продолжался, хотя Хиггинс теперь больше молчал и слушал, что говорили на другом конце провода.

Лори снова наполнила мой бокал. Мне хотелось спросить ее, как давно она работает у Хиггинса, но поскольку я не знала ни ее статуса, ни должности, то благоразумно предпочла не задавать таких вопросов. У Лори было недоброе лицо. Такое впечатление создалось у меня при первом взгляде. Но это было, пожалуй, не так, просто она умела контролировать его выражение. Любой, кто попробовал бы чем-то удивить ее, так никогда бы и не узнал, удалось ли ему это.

— Вы живете в Нью-Йорк Сити, миссис Осборн?

— Миль пять к северу.

— Когда мой муж был жив, мы часто бывали в Нью-Йорке. Вы слыхали о моем муже?

— Нет.

Я не была уверена, что она поверила мне. Помню, что Хиггинс, представляя ее, назвал лишь ее имя, и мне это показалось невежливым с его стороны.

— Фамилия Мюллер вам что-то говорит?

— Возможно, скорее что-то напоминает, — ответила я. — Да, что-то очень далекое.

— Его обвиняли в растрате государственных денег пятнадцать лет тому назад. Он повесился перед началом суда.

Я отпила глоток виски и промолчала, подумав, зачем мне эта информация. Не было ли это частью его, Стива Хиггинса, политической легенды: работодатель с сердцем большим, чем его грехи.

Лори продолжила свои объяснения:

— Я всегда сама сообщаю это таким персонам, как вы, например. Так никто не застанет меня врасплох каверзным вопросом. Меня этому научил Клинт Мак-Доуэлл, наш сотрудник по связям с общественностью. Он называет это вакцинацией.

Закончив разговор, Хиггинс снова уселся в кресло-качалку и спросил:

— Знаете, кто первым открыл способ, которым теперь похваляются русские? Томас А. Эдисон. Что вы скажете на это?

Я что-то пробормотала в ответ.

— А теперь с чего начнем: с хронологии или психологии?

— И с того и с другого. Например, расскажите мне, как мальчишке из трущоб Ист-Молайна удалось за двадцать восемь лет стать владельцем такого огромного поместья, как «Эрмитаж» с его шестьюстами акрами земли?

— Умение предвидеть и перепродажа заложенной недвижимости. Это было в 1930 году.

Хиггинс был убежден, или во всяком случае утверждал это, что его ценнейшим качеством и капиталом была его любознательность. Он попробовал себя во множестве разных дел, ибо чертовски хотел знать, как их следует вести и каковы их секреты.

— Это относится и к моему первому, и, пожалуй, единственному незаконному бизнесу: контрабанде спиртного в годы «сухого закона». Однако я не был просто бутлегером, ибо все деньги, добытые таким нечестным путем, я вкладывал в производство спиртного. Биржевой крах 1929 года и отмена Восемнадцатой поправки о введении «сухого закона» помогли мне продать свой бизнес фирме, чье виски славилось еще с тех времен, когда жажда к бурбону начала сменяться жаждой власти. Вы окольными путями пытались узнать, на какие деньги я купил «Эрмитаж»? Вот вам мой ответ.

Я, как каждый ирландец, жаден до земли, Кэйт, а этот большой ее кусок в те времена был не по зубам слабаку. Бы небось помните или хотя бы слышали о пыльных бурях, засухах и демпинговых ценах на молоко из-за неустойчивых цен на корма? О возросшем спросе на землю и нехватке ее. Вот вам ситуация. Я стал горячим сторонником «Нового курса» Рузвельта.

Я проучился семестр в школе Управления сельским хозяйством и, вернувшись домой, применил все, чему меня там учили. Я распахал те сто акров, что были под хлопком, и остальные, что были под зерновыми, я перестал доить коров, резал свиней и закапывал их мясо в землю, а по ночам сидел на крыльце, положив ружье на колени, потому что соседи грозились убить меня.

Мой собственный отец, привезший меня из Ирландии трехлетним мальцом, отрекся бы от меня, если бы мог. Он сказал бы мне, что мои действия это вопиющее попрание человеческой морали, какую когда-либо знала история, кроме разве того, что сотворили англичане во время картофельного голода. Я помню, как по воскресеньям он сидел перед радиоприемником и слушал проповеди отца Кофлина: «Задай им, отец! Задай им по первое число!» — выкрикивал он. Помимо запах древесных опилок, всегда сопровождавший отца. Он был продавцом льда, крепким мускулистым мужиком, но спина его все больше горбилась. Когда он умер, я в первые минуты не осознал потери, до того мне было безразлично, где он и что с ним. Но вот я вошел в заднюю комнату его дома и увидел простой деревянный гроб, почувствовал запах свежеоструганных досок. Тут горе и свалило меня.

Знаете, Кейт, я прошел весь круг. Фермеры нынче совсем не те, что были в прежние времена, и субсидии, которые до сих пор получают некоторые из земельных магнатов, и в их числе я, вопиют о возмездии.

Так вот каков Стив Хиггинс, когда он в ударе и поэтизирует собственное прошлое, причем сознательно и ничуть не стыдясь этого!

Я не удержалась и поинтересовалась: политикой он занялся тоже из любознательности?

— Каждый житель Южного Иллинойса — политик. Знаете, Кейт, мы, как и ирландцы, рождаемся политиками. Это наш протест против колониального статуса, — это было его первым ядовитым замечанием в адрес Чикаго, но, как потом оказалось, не последним. — Да, я занялся политикой, потому что был любопытен. Нет ничего более сложного, чем человеческая личность. Или более простого, если тебе удастся узнать ее суть.

На ленче присутствовало человек двадцать помощников Хиггинса и их референтов. Лори пояснила, что так бывает ежедневно, в чем я сама могла убедиться, глядя в окно столовой на то, как на летном поле садятся и взлетают частные самолеты. Лори председательствовала на другом конце стола, что позволило мне похвалить ее меню. Потом Хиггинс лично показал мне кухню в своем доме.

Договариваясь о новой встрече, Хиггинс спросил у меня, остановилась ли я в отеле «Марди-Гра», а потом добавил:

— Возможно, вы пожелаете переехать в мой номер там?

— Спасибо, но мне вполне удобно в нынешнем.

— Что ж, хорошо, — согласился он. — У меня в отеле есть свой номер, на всякий случай.

— И, конечно, со скидкой, — добавила Лори.