Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - Раскина Елена Юрьевна - Страница 18

Никто, кроме Марты, не заметил, как драгунский лейтенант Хольмстрем, сам не совсем твердо державшийся на ногах, приблизился к танцующим и отозвал трубача Йохана Крузе в сторону.

— Йохан, мне, право, неловко, в день твоей свадьбы… Но приказ есть приказ, — отнюдь не командным тоном начал офицер, и у Марты упало сердце. Значит, то неизбежное и страшное, во что ей так не хотелось верить, случилось так скоро!

Марта плохо помнила, как Йохан долго и как-то отчаянно целовал ее, сжимая в ладонях ее лицо, прежде чем опрометью умчаться за своей фанфарой и палашом. В полубессознательном состоянии она твердила себе только одно: надо улыбаться, во что бы то ни стало светло и ободряюще улыбаться ему! А в ушах словно уже звонили по тысячам полегших на кровавых полях погребальные колокола — не мелодично и звонко, как привычные звоны мариенбургского собора, а тяжеловесно, жутко и угрюмо, как звонят колокола русских церквей… Опять же, если верить рассказам пастора Глюка: сама Марта в Московии ни разу не была. Впрочем, как говорят, безумный царь Петр теперь срывает там колокола с храмов, чтобы лить из их меди пушки взамен потерянных под Нарвой и стрелять из этих пушек в ее Йохана.

Марта опомнилась, только когда затихли его шаги. Все так же визжала скрипка, все так же на разные голоса распевали «Лиго» танцующие парни и девушки.

— Сударыня, умоляю, не беспокойтесь! Трубачу на баталии угрожает куда меньшая опасность, чем рядовому во фрунте, — мягким, утешающим голосом уговаривал ее лейтенант Хольмстрем. — Трубач неотлучно находится при ротном командире, а тот, в свою очередь, дефилирует перед фрунтом только при атаке в палаши. Я лично буду присматривать за вашим супругом! И я даю вам слово, фрекен Марта…

— Герре лейтенант, не обещайте того, чего не можете исполнить, — со слезами воскликнула Марта. — Если вы так добры ко мне, скажите лучше, что произошло? Неужели беда так велика, что нельзя было подождать хотя бы конца нашей свадьбы, а не забирать мужа у жены в их первую же ночь?

— Помилуйте, фрекен Марта, это военная тайна, мой язык скован узами долга! — энергично замотал головой офицер. Он хотел было ретироваться, но Марта мертвой хваткой вцепилась в желтые обшлага его мундира, так, что затрещало по швам крепкое немецкое сукно:

— О, герре лейтенант, заклинаю вас слезами, которые проливает где-то в разлуке ваша молодая жена! Я должна знать, куда вы забираете моего Йохана! Когда я могу надеяться вновь увидеть его?

Хольмстрем быстро оглянулся по сторонам. Нет, он решительно не мог отказать, когда такая соблазнительная женщина так горячо просила его. Да и потом, к чему скрывать в сумерках то, что и так станет достоянием гласности при свете дня. Несколько фривольно обняв Марту за талию, он увлек ее в сторону и, заговорщически наклонившись к ней, зашептал:

— Прибыла срочная эстафета из главной квартиры генерала Шлиппенбаха. Он объявил немедленный сбор всех регулярных и ландмилиционных [10]войск по Лифляндии. Московский фельдмаршал Шереметев, тот самый, который, если вы помните, фрекен Марта, уже потрепал нас этой зимой при Эрестфере, с восемнадцатью тысячами войска перешел из Ингерманландии в Ливонию и творит страшное разорение. Его нерегулярная конница проникает повсюду. Смутьяны и бунтовщики из здешней черни бегут к Шереметеву толпами с семьями и всем имуществом. Генерал Шлиппенбах решился наконец дать укорот дерзкому варвару и привести край в повиновение шведской короне. Всем войскам отдан приказ не медля ни часа сниматься с квартир и маршировать к мызе Пла…

Лейтенант опомнился и легонько хлопнул себя по губам ладонью:

— Ах, милая фрекен, я, похоже, и так наговорил много лишнего! Умоляю, не выдавайте меня ротному командиру, а то старик снова заставит меня постыдно стоять во главе второй шеренги, когда начнется дело!

— Я не плачу злом за добро, герре лейтенант! — немного опомнившись от потрясения, Марта мягко, но решительно освободилась из полуобъятий лейтенанта, которые в любую секунду грозили перейти в объятия. — Так вы думаете, скоро будет генеральное сражение?

— О, фрекен Марта, вы равно наделены и прелестью Венеры, и прозорливостью Афины! — галантно поклонился офицер. — Верьте моему слову, ближайшие недели станут свидетелями баталии, в которой решится спор шведского льва и русского вепря за ваше уютное лифляндское болотце! Слава Всевышнему, лето в разгаре, и снег более не помешает действиям нашей кавалерии, как тогда, при Эрестфере. Так что, я надеюсь, к осени вы вновь увидите вашего Йохана, моего славного боевого товарища, увенчанного лаврами победы и нагруженного ворохом русских соболей из покоренного Новгорода!

Хольмстрем приосанился и лихо закрутил усы. Марта позволила себе слегка улыбнуться и облегченно вздохнуть. Действительно, русские соболя, переливающиеся серебристым блеском, подобным отражению луны в ночных водах, представлялись пределом ее честолюбивых девичьих мечтаний. Даже знатные дамы могут позволить себе лишь узенькую оторочку на капотах из меха этих драгоценных зверьков… Но, в конце концов, Бог с ними, с соболями. Лишь бы самонадеянные предсказания лейтенанта сбылись и Йохан возвратился к ней живой и здоровый! Даже пускай не здоровый, а израненный, больной и истощенный, как, она слыхала, частенько возвращаются солдаты даже из самых победоносных походов… Она сумеет вылечить и выходить своего героя! Только бы живой и не искалеченный!

Призывные звуки кавалерийского «аппеля» [11]резко и властно перекрыли мирное пиликанье скрипочки пастора Глюка. Тут Марта снова увидела своего Йохана. Успев облачиться в полную форму, он стоял, освещенный пламенем костра, закинув голову и поднеся к губам свою зловеще блиставшую фанфару. В своем блестящем мундире, с длинным кавалерийским палашом на перевязи из лосиной кожи, он показался Марте удивительно красивым мужественной красотой войны, несмотря на то, что сердце ее рыдало от предчувствия разлуки. Тотчас со всех сторон стали сбегаться уппландские драгуны. На ходу застегивая пуговицы мундиров, выпуская из ладоней нежную девичью ручку, бросая недопитую кружку пива, они шли на зов, словно приведенные в действие силой волшебства заколдованные души или, скорее, словно лишенные души заводные механизмы. Лейтенант Хольмстрем отдал отрывистую команду. Звякнули шпоры, загремели сапоги. Среди ошарашенных, безмолвных гостей самого мирного из всех земных торжеств — торжества бракосочетания — возник чеканный квадрат солдатского плутонга. Не задерживаясь даже на прощальный взгляд, драгуны споро и твердо промаршировали в городские ворота. Их ждали верные боевые кони и стремительный ночной марш навстречу славе или смерти или тому и другому вместе — кто сейчас разберет? Привычное дело — дело солдатское…

Уже заходя в ворота, Йохан, шагавший в первой шеренге, вдруг на мгновение выскочил из строя, обернулся и отчаянно замахал Марте рукой. «Я должна улыбаться ему! — шептала она, не замечая, как пастор Глюк по-отечески заботливо обнял ее за плечи, а подружка Катарина, всхлипывая, бормотала что-то беспомощно-утешительное. — Что бы ни случилось, только улыбаться!» И она улыбалась так, как, наверное, улыбались, поднимаясь на эшафот, благородные дамы старинных времен, рассказы о которых она так любила слушать. А вот он, кажется, плакал… Или это пламя костра блеснуло, отразившись в его глазах?

Рота Уппландского полка покинула Мариенбург еще до рассвета, прогрохотав по мостовым размашистой рысью тяжеловесных ганноверских лошадей. На улицах никто не провожал драгун: добропорядочные горожане поспешно скрылись по домам, словно почувствовав приближение грозы. Или, быть может, не один лейтенант Хольмстрем успел шепнуть городским знакомым об опасной близости московского войска? Лишь кое-кто из молодежи, не пожелавшей прервать праздник и допивавшей пиво у затухающих костров, встретил выезжавших из ворот шведских солдат пьяными выкриками. Среди пожеланий доброго пути и военной удачи явственно прозвучала и угроза: «Езжайте, не возвращайтесь! Надоела нам шведская корона!»