Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв. - Автор неизвестен - Страница 6

Стояла весна — самое приятное время для прогулок. Повсюду стремительно проносятся стайки ласточек, они резвятся парами в порыве весенней любви.

А вот золотистая иволга кличет к себе подругу, кругом зеленеет целый лес деревьев. Настала пора куковать кукушкам. Лучшее время в году!

Сыну уездного правителя, юноше Ли, минуло тогда шестнадцать лет. Обликом он был что Ду Мучжи [21], талантов — целое море и умен необыкновенно. Стихи сочинял, как Ли Тайбо [22], а искусством каллиграфии владел, словно Ван Сичжи [23]. Однажды зовет он к себе слугу и говорит:

— Я полон вдохновения, меня охватил весенний восторг! Расскажи-ка мне, какие места у вас самые красивые!

Хитрец-слуга почтительно ответил:

— Молодому баричу, погруженному в науки, вроде ни к чему искать красот природы.

— Ты невежда, — говорит ему на это юноша. — Издревле мастера слова любуются прекрасными горами и реками, как говорится, ветер и луна сотворили изящную словесность! Небожители — и те многое познали оттого, что любили оглядываться вокруг. Что же в этом недостойного? Вот, например, Сыма Сянжу [24]поплыл на юг, к рекам и озерам, и, когда он переправлялся через Янцзы, в свирепых волнах яростно бушевал ветер. Разве с давних времен не воплощалось в литературные творения все, что случалось в поднебесье, — страшное, радостное и прекрасное? Ли Тайбо, сын неба среди поэтов, развлекался на реке Цайшицзян, при осенней луне на реке под Красной стеной гулял Су Дунпо [25]. Поэт Бо Лэтянь [26]наслаждался лунной ночью на реке Сюньянцзян, а на террасе Мунчан, что на горе Соннисан в уезде Поын, отдыхал великий государь Сечжон [27]. Вот и я должен развлечься!

Слуга понял, чего от него хочет хозяин, и принялся рассказывать о самых красивых местах.

— Сперва я расскажу вам про столицу. Там за воротами Багряных Туманов есть кумирни Семи Звезд и Синих Лотосов, беседка Чистого Меча. А в Пхеньяне — беседка Чистого Сияния, башня Великого Единения и гора Пионов. Уезд Ёнян славится террасой Веселых Небожителей, а уезд Поын — вершиной Мунчандэ в горах Сонни. В уезде Аный знаменита терраса Необыкновенная, а в Чинчжу — башня Высящаяся Скала. Красива и башенка монастыря на южном склоне в Мильяне. Как они все выглядят, я не знаю, но уж если говорить о нашей провинции Чолла, то здесь очень хороши беседка Рассеянного Аромата в Тхэине и башни Холодного Ветра и Холодной Лазури — одна в Муджу, другая в Чончжу. Но вот в Намвоне места! За восточными воротами в густом лесу очень красива Обитель Созерцания, пройдете через западные ворота — там стоит кумирня бога войны Гуань-вана, она сохранила величавую строгость древнего героя. За южными воротами хороши башня Простора и Прохлады, мост Сорок и Ворон и павильон Горы Бессмертных, а если выйти за северные ворота, там, как говорится,

пик поднимается ввысь. Хороши там и горы Кёронсан, их причудливые вершины будто парят в небе. Куда прикажете, туда и пойдем.

— Я выслушал тебя, — ответил ему юноша. — Башня Простора и Прохлады и мост Сорок и Ворон, по-моему, чудесные места. Пойдем, полюбуемся ими!

А теперь взгляните на барича! Он отправляется к отцу и почтительно говорит:

— Сегодня дивный день, повсюду распустились цветы. Позвольте мне уйти ненадолго, я хотел бы, как говорится, при ветре и луне почитать стихи, над рифмами подумать и город осмотреть.

Отец с радостью отпустил его.

— Иди, полюбуйся южной природой, обдумай темы стихов.

— Исполню все, как вы велите, — ответил юноша и, выйдя, приказал слуге:

— Эй, оседлай-ка осла!

Слуга, услышав приказание, принялся седлать. А какое убранство он на него надел! Пурпурного цвета сбруя, вся в алых кисточках, кнут с коралловой рукоятью, как говорится, под нефритовым седлом и при золотой плетке. Тут и золотые удила, и узорная уздечка, сплетенная из красных и зеленых нитей, в гриву вплел красную кисть, похожую на кулак, надел зеленое седло и стремена из серебра. Сиденье обтянуто тигровой шкурой, а спереди и сзади — шлея с колокольчиком — звенит, будто монах творит молитвы, перебирая жемчужные четки. Осел готов и ждет повелений!

А теперь взгляните на юношу! Он так хорош, как говорится, лицом — нефрит, осанкой — небожитель! Волосы длинные, прямые, искусно причесаны, напомажены и очень красиво стянуты тонким шелком, расшитым камнями реальгарами. На нем надета куртка сончхонского шелка на подкладке и белые шаровары из полотна, строченные двойным швом, носки подвязаны шелковой синей тесьмой, а шелковая жилетка на подкладке украшена янтарными пуговицами. Шелковый карман у кушака привязан тонким китайским шнуром. На халат без рукавов из китайского зеленого шелка надет другой, с длинными рукавами, и на груди завязан черной шелковой лентой. В белых башмаках с острыми носами, загнутыми, как перец, юноша подошел к ослу и, придержав его, вдел ногу в стремя и вскочил в седло, подхлестнул осла и выехал со двора, а вслед за ним слуга-мальчишка. Когда они миновали ворота, юноша прикрылся от солнечных лучей круглым китайским веером с резными украшениями из золота. Весело едут они по широкой государевой дороге на юг от города. Разве осанкой юноша не похож на Ду Мучжи, который пьяным вошел в Янчжоу? Он красив как Чжоу Юй [28], для которого красавица, играя, нет-нет да нарочно сфальшивит, чтобы он к ней обернулся. А кругом такая красота, что можно только стихами сказать:

Юноша быстро поднялся на башню и огляделся по сторонам. Вид великолепный! Все окутано низким туманом, прямо утренний Чичэн! Поздняя весна вся в зелени деревьев, ивы и цветы овевает восточный ветерок. Как сказано в стихах:

Будто стоишь на башне Юэян или террасе Гаосу и видишь, как реки княжеств У и Чу струятся в озеро Дунтин и прямо перед глазами — уезд Пэнцзэ, что к северо-востоку от озера Яньчи. А в другой стороне все белым-бело, красным-красно, и среди этого пышного цветения резвятся попугаи и павлины. Он полюбовался горами, реками: рядом с изогнутыми соснами, покорная весеннему ветерку, колышется листва дубов, стремительно мчатся речные воды, а по берегам — улыбки цветов. Тут же высятся стройные сосны с пышными кронами. Цветущая пора густых теней и благоуханных трав! Пьянящая картина персиков, пионов, кориц и сандалов! И все это словно опрокинулось в реку Ёчхон, величавую, как Янцзы. Юноша бросил взгляд в другую сторону — а там красавица, как весенняя птичка-щебетунья, радуется весне, то азалию сорвет и украсит волосы, то возьмет в рот рододендрон. Вот она нефритовой ручкой приподняла край юбки, в прозрачных струях горного ручья омыла руки и ноги, набрала в рот воды, полощет зубки и вдруг, быстро подняв камушек, погрозила иволге на ветке ивы. Уж не та ли это иволга, о которой поется в стихах: