Эрагон.Наследие - Паолини Кристофер - Страница 144

Серый свет дня постепенно померк, сменившись су­мерками, а потом и темной, беззвездной ночью. Эрагон подбросил в костер дров; собственно, костер служил им единственным источником света; его желтое пламя каза­лось просто большой свечой в этом огромном, полном гул­кого эха, старинном доме. Отблески костра отражались в полированных плитах пола, сверкавшего, как гладкий лед; резкие, как клинки, цветные лезвия, вмурованные в плиты пола, постоянно отвлекали Эрагона от его основ­ного занятия.

Ужинать он не стал, хоть и был голоден. Он чувство­вал, что слишком напряжен и не сможет спокойно перева­ривать пищу. Кроме того, ему казалось, что полный желу­док замедлит работу мысли. Он давно заметил, что лучше всего голова работает, когда в желудке пусто.

И Эрагон решил не есть до тех пор, пока не узнает свое истинное имя. Или до тех пор, пока не придется улетать с острова.

Прошло еще несколько часов. Они с Сапфирой почти не разговаривали, но он чувствовал ее настроение и ос­новное направление ее мыслей, как и она — его мысли и настроение.

Когда Эрагон, потеряв надежду, решил лечь спать — с одной стороны, он устал и хотел отдохнуть, а с другой стороны, надеялся, что во сне ему что-нибудь откроется, — Сапфира вдруг взвыла и, вытянув правую лапу, громко по­стучала ею об пол. От этого в костре подскочили и рассы­пались горящие ветки, и к почерневшему потолку взвился целый сноп ярких искр.

Эрагон в тревоге вскочил на ноги, выхватывая Брисингр и напряженно вглядываясь во тьму, лежавшую за пределами ограждавшей их каменной стенки. Но мгнове­нием позже он понял: Сапфира вовсе не встревожена и не рассержена; она была вне себя от восторга.

«У меня получилось! — воскликнула она, аркой изгибая шею и выпуская в соседнюю комнату струю синего пламе­ни. — Я узнала его, свое истинное имя!»

И она произнесла что-то на древнем языке. В глубине души Эрагона словно колокол ударил, и он заметил, как че­шуя Сапфиры словно вспыхнула, освещенная неким ярким внутренним светом — в эти мгновения казалось, что ее че­шуя сделана из звездной пыли.

Имя Сапфиры было поистине великолепно, но была в нем и некая затаенная печаль, ибо оно называло ее последней самкой в роду. В этом имени Эрагону слыша­лись ее любовь и преданность, которые она испытыва­ла к нему; в нем также чувствовались многие черты ее характера, свойственные ей как незаурядной личности. Большую их часть он узнавал, но некоторые — нет. Ее не­достатки были столь же очевидны, как и ее достоинства, но в целом впечатление было прекрасное: огонь, красота, величие.

Сапфира, вздрагивая от восторга, пошевелила крылья­ми и гордо заявила Глаэдру:

«Теперь я знаю, кто я такая!»

«Молодец, Бьяртскулар! — похвалил ее Глаэдр, и Эра­гон почувствовал, как сильно он за нее рад. — Твоим име­нем действительно можно и нужно гордиться. Но я не стану снова повторять его даже тебе самой, пока мы не окажемся… у той скалы, которую здесь искали и нашли. Ты теперь должна быть очень осторожна, должна тща­тельно скрывать свое имя — особенно теперь, когда ты его узнала».

Сапфира моргнула и снова пошевелила крыльями: «Да, учитель». Охватившее ее возбуждение ощущалось почти физически.

Эрагон сунул Брисингр в ножны и подошел к ней. Она склонила к нему голову, а он погладил ее и прижался лбом к ее твердой колючей чешуе, чувствуя, как острые края че­шуи впиваются ему в пальцы и в кожу на лице. Горячие сле­зы текли у него по щекам.

«Почему ты плачешь?» — с тревогой спросила Сапфира.

«Потому что… мне так повезло, что мы с тобой единое целое!»

«Ах, маленький брат…»

Они еще немного поговорили — Сапфире не терпелось обсудить то, что она о себе узнала, да и Эрагон слушал ее с удовольствием, хотя душу его и терзало горькое чувство собственной беспомощности. Ведь он-то свое истинное имя угадать так и не сумел!

Затем Сапфира свернулась клубком на своей половине и заснула, оставив Эрагона предаваться печальным мыс­лям у гаснущего костра. Глаэдр не спал, и порой Эрагон об­ращался к нему с вопросами, но по большей части старый дракон предпочитал хранить молчание.

Медленно текли часы, и Эрагона все сильней охва­тывало отчаяние. Его время истекало — в идеале они с Сапфирой должны были бы улететь обратно еще вче­ра, — однако, сколько он ни старался, ему не удавалось правильно описать свой характер с помощью слов древ­него языка.

Было уже далеко за полночь, когда дождь прекратился.

Эрагон решил прервать свои мучительные попытки, вскочил — он был слишком возбужден, чтобы спать, да и просто сидеть был уже не в силах, — и сказал Глаэдру:

«Пойду прогуляюсь».

Он ожидал, что тот станет возражать, однако старый дракон сказал лишь:

«Оставь здесь оружие и доспехи».

«Почему?»

«Что бы тебе ни встретилось, ты должен предстать перед ним один и безоружный. Ты не сможешь понять, из чего ты сделан, если станешь полагаться на чью-то помощь или хотя бы на помощь оружия».

Слова Глаэдра показались Эрагону весьма разумными, но все же он колебался. Затем отстегнул меч и кинжал, снял с себя металлическую кольчугу и положил все это на пол. Потом натянул сапоги, накинул плащ, по-прежнему влажный, и на всякий случай подтащил седельные сумки поближе к Сапфире, особенно ту, где хранилось сердце сердец Глаэдра.

Когда Эрагон уже готовился перепрыгнуть через коль­цо камней, окружавших их «лагерь», Глаэдр сказал ему:

«Делай все, что нужно, но будь осторожен».

Снаружи Эрагон с удовольствием увидел куски чистого звездного неба. Даже луна светила достаточно ярко в про­светы меж облаками, и окрестности были хорошо видны. Он немного постоял, качаясь с пятки на носок и не зная, в какую сторону направиться, а потом рысцой побежал к центру разрушенного города. Через несколько секунд мрачное настроение вернулось к нему, охватив его с новой силой, и он перешел на быстрый бег.

Слушая собственное дыхание и стук сапог по мощеным улицам, Эрагон спрашивал себя: «Кто же я?»Но ответа не получал.

Он бежал, пока хватало дыхания, но, даже начав за­дыхаться, все-таки еще немного пробежал, а потом, когда стали отказывать не только легкие, но и ноги, остановился возле заросшего сорняками фонтана и оперся руками о его бортик, восстанавливая дыхание.

Вокруг высились громады полуразрушенных зданий: темные и нахохлившиеся, они выглядели точно гряда ста­рых, осыпающихся гор. Фонтан находился в центре про­сторной площади или двора какого-то дворца, превратив­шегося в груду каменных обломков.

Эрагон рывком оттолкнулся от края фонтана и медлен­но сделал круг. Вдалеке слышалось утробное пение лягушек-быков, и этот странный гулкий хор звучал особенно мощно, когда выступали наиболее крупные особи.

Внимание Эрагона привлекла потрескавшаяся камен­ная плита в нескольких шагах от него. Он подошел ближе, взялся за ее край и с некоторым напряжением приподнял. Хотя мускулы у него на руках горели от напряжения, он от­нес плиту на край площади и бросил в траву.

Она приземлилась с мягким, но приятным стуком.

Эрагон быстро вернулся к фонтану, расстегнул плащ, надел его на какую-то статую и подбежал к следующему ка­менному обломку с острыми краями, явно отколовшемуся от крупной плиты. Он подсунул под его край пальцы, при­поднял и взвалил на плечо.

Примерно час он возился с расчисткой площади. Не­которые куски были такими большими, что ему пришлось воспользоваться магией, чтобы поднять их, но в основном он справлялся и собственными силами. Работал он мето­дично, двигаясь взад-вперед и останавливаясь, чтобы по­добрать любой кусок мусора, который попадался ему на глаза, большой или маленький.

Вскоре он весь взмок и с удовольствием снял бы рубаху, но у обломков порой были такие острые края, что он впол­не мог порезаться, а у него и так хватало ссадин и порезов и на груди, и на плечах, и на руках.

Тяжелая работа помогала прояснить мысли, поскольку требовала крайне мало умственных усилий и позволяла со­средоточиться на чем-то главном.