Враг божий - Корнуэлл Бернард - Страница 7

– О боги, разумеется, нет! Силурия – самая жалкая дыра на земле. Чахлые долины, каменистые пляжи и уродливый народ – ничего больше. – Мерлин поежился. – Они топят углем вместо дров и оттого черны, как Саграмор. А уж про мытье, сдается, там и слыхом не слыхивали. – Он вытащил застрявший в зубах кусок мяса и бросил одному из псов, промышлявших среди гостей. – Ланселоту быстро прискучит Силурия! Не поверю, что нагл красавчик долго усидит среди прокопченного мужичья. Бедная маленькая Кайнвин, если она переживет роды, в чем я сильно сомневаюсь, останется одна с грудой угля и орущим младенцем. На том ее жизнь и кончится, – с явным удовольствием продолжал Мерлин. – Случалось тебе, Дерфель, залюбоваться девушкой в расцвете красоты, чей лик затмевает самые звезды, а через год, взглянув на нее же, провонявшую молоком и детскими какашками, подивиться, что ты в ней прежде находил? Вот что дети делают с женщинами!.. Смотри на нее, Дерфель, смотри сейчас, она никогда не будет снова так хороша. Кайнвин впрямь была хороша и, что хуже, казалась счастливой. В тот вечер она надела белое платье и серебряную цепь со звездой. Золотистые волосы покрывала серебряная сетка, в ушах блестели серебряные капельки. Ланселот ничуть ей не уступал. Его называли первым красавцем Британии, и справедливо, если считать красивым смуглое, узкое, почти змеиное лицо. На нем была черная, с белой полосой куртка, золотая гривна на глее и золотой обруч на длинных черных волосах, густо намасленных и прилизанных. Острая бородка тоже лоснилась от масла.

– Она сказала мне, что, может, и не выйдет за Ланселота. – Говоря это, я чувствовал, что напрасно обнажаю сердце перед недобрым стариком.

– Ну конечно, – беспечно отвечал Мерлин, знаком подзывая раба, который нес к почетному столу блюдо со свининой. Он сгреб пригоршню ребрышек на колени грязного белого одеяния и тут же впился в одно из них зубами. – Кайнвин, – объявил старик, обглодав ребрышко почти дочиста, – романтическая дура. Она вообразила, что выйдет замуж по любви. Одни боги ведают, как девке могла прийти в голову подобная блажь! Теперь, разумеется, – продолжал он с набитым ртом, – все изменилось. Она увидела Ланселота и потеряла голову. Может, она и свадьбы дожидаться не станет? Сегодня же ночью, у себя в спальне, с ним и спознается? А может, и нет. Она такая правильная. – Это прозвучало осуждающе. – Возьми ребрышко. Тебе пора жениться.

– Ни одна девушка мне не нравится, – мрачно отвечал я. За исключением Кайнвин, конечно, но кто я такой, чтобы тягаться с Ланселотом?

– А жена и не должна нравиться, – презрительно отвечал Мерлин. – Артур думал иначе, вот и выставил себя дураком. Мужчине, Дерфель, нужна смазливая девка в постели, но только болван не видит, что девка и жена – разные вещи. Артур считает, что тебе надо жениться на Гвенвивах.

– Гвенвивах! – повторил я чересчур громко. Гвиневера терпеть не могла младшую толстуху-сестру. Я не испытывал к Гвенвивах особой неприязни, но и помыслить не мог, чтобы жениться на этой бесчувственной дурнушке.

– А почему нет? – в притворном возмущении проговорил Мерлин. – Отличный брак, Дерфель! Ты – сын саксонского раба, а Гвенвивах как-никак принцесса. Нищая, разумеется, и страшна, как дикая свинья, зато как она будет признательна! – Он осклабился. – А вспомни ее бедра, Дерфель! Вот кому не составит труда разродиться! Будет выплевывать щенят, как косточки!

Интересно, думал я, кто предложил этот брак: Артур или Гвиневера? Скорее всего, Гвиневера. Она сидела, вся в золоте, рядом с Кунегласом, и на лице ее явно читалось торжество. В тот вечер невероятная красота Гвиневеры была еще ослепительней. Возможно, ей шла беременность, однако другое объяснение представляется мне более вероятным: Гвиневера упивалась торжеством над людьми, некогда презиравшими ее, нищую изгнанницу. Теперь, благодаря Артурову мечу, она могла распоряжаться ими, как Артур распорядился их королевством. Именно Гвиневера изо всех сил поддерживала Ланселота, она убедила Артура пообещать ему трон Силурии. Идея женить его на Кайнвин тоже принадлежала ей. Теперь, по всей видимости, она решила наказать меня за враждебность к Ланселоту, повесив мне на шею свою невзрачную сестру.

– Что-то я не вижу счастья на твоем лице, – заметил Мерлин.

Я не поддался на провокацию и спросил:

– А ты, господин? Ты счастлив?

– Тебе-то что? – беспечно проговорил он.

– Я люблю тебя как отца, – отвечал я.

Мерлин загоготал так, что чуть не подавился куском свинины, но даже это не умерило его веселья.

– Как отца!.. Ну, Дерфель, какой же ты сентиментальный болван. Я вырастил тебя лишь потому, что считал избранником богов. Может, я и не ошибся. Порою боги выбирают себе самых нелепых любимчиков. Ну-ка скажи, преданный сын, готов ли ты оказать мне услугу?

– Какую, господин? – спросил я, заранее зная ответ. Ему нужны были спутники в походе за Котлом.

Мерлин понизил голос и наклонился к моему уху, хотя вряд ли кто-нибудь слушал наш разговор в разгар пьяной пирушки.

– Британия, – сказал он, – страдает от двух хворей, однако Артур и Гвиневера видят только одну.

– Саксов. Мерлин кивнул.

– Если изгнать саксов, Британия все равно останется недужной, ибо мы рискуем утратить своих богов. Христианство распространяется быстрее, чем саксы, а для богов христиане ненавистнее любого захватчика. Если новую веру не остановить, боги покинут нас навсегда, а что Британия без них? Однако если мы обуздаем богов и вернем их в Британию, и саксы, и христиане рассеются сами собой. Мы боремся не с той болезнью, Дерфель.

Я взглянул на Артура, который внимательно слушал Кунегласа. Артур был религиозен, но не фанатичен, и терпимо относился к тем, кто верит в других богов. Я понимал, что ему не понравятся слова Мерлина о борьбе с христианами.

– И никто не желает слушать тебя, господин?

– Есть такие, кто слушает, да их мало, – проворчал он. – Артур считает, что я выжил из ума. А ты, Дерфель, тоже так думаешь?

– Нет, господин.

– И ты веришь в магию?

– Да, господин. – Я видел успехи магии, как видел и ее неудачи. Магия не всегда удается, но я в нее верил.

Мерлин наклонился еще ниже к моему уху.

– Тогда приходи сегодня ночью на Долфорвин, – прошептал он, – и я исполню твое заветное желание.

Арфист тронул струну, призывая бардов начать пение. Порыв холодного ветра ворвался в открытую дверь. Задрожало пламя сальных свечей и тростниковых светильников. Голоса пирующих смолкли.

– Заветное желание, – снова прошептал Мерлин. Когда я обернулся, его уже рядом не было.

Гроза бушевала всю ночь. Боги ярились, а меня призвали на Долфорвин.

Я ушел с пира до раздачи даров, до пения бардов, до того, как воины пьяными голосами затянули Песнь Нуифре. Я слышал ее у себя за спиной, идя мимо того места, где Кайнвин рассказала мне о сне на ложе из черепов и непонятном пророчестве.

Я был в доспехах, но без щита. На боку висел мой меч, Хьюэлбейн, на плечах – привычный зеленый плащ. Ночью всякий выходит с опаской, ибо ночь принадлежит злым духам, однако меня призвал Мерлин, и я знал: ничто мне не грозит.

Идти было легко: от городских стен на восток к горному кряжу, у южного основания которого лежал Долфорвин, вела дорога. Впрочем, путь неблизкий – четыре часа в кромешной тьме под проливным дождем. Наверное, меня вели боги, поскольку я не заплутал во мраке и не встретил в ночи опасности.

Я знал, что Мерлин где-то впереди, но, несмотря на молодость, не мог ни догнать его, ни хотя бы услышать. Слух различал лишь отзвуки далекого пения, а когда они стихли, остались плеск реки по камням, стук дождя по листьям, визг пойманного лаской зайца да крик барсучихи, зовущей своего самца. Я миновал два поселения: в отверстия из-под крытых папоротником крыш сочился свет догорающих очагов. Из одной лачуги меня неприветливо окликнули; я ответил, что иду мимо с миром, и селянин успокоил лающего пса.

Я сошел с дороги, чтобы отыскать тропу, ведущую на Долфорвин, и наверняка заблудился бы в густой дубраве, но тут грозовые облака разошлись, и лунный свет, пробившись через мокрые листья, лег на каменистую тропку, вьющуюся посолонь вкруг царского холма. Никто здесь не жил. Меня окружали дубы, камень и загадка.