Враг божий - Корнуэлл Бернард - Страница 51

– Буду молиться об этих несчастных. – Я отвернулся от Сэнсама и окунул перо в чернильницу, чтобы продолжить рассказ об Артуре, моем предводителе, миротворце и друге.

Настали чудесные годы. Игрейна, которая слишком много слушает поэтов, называет их временем Камелота. Мы – не называли. То были лучшие годы Артурова правления, когда он преобразовывал страну, как считал нужным, и когда Думнония более всего отвечала его идеалу народа, живущего в мире с соседями и с собой. Вот только в воспоминаниях эти годы предстают много лучше, чем на самом деле, потому что следующие были намного хуже. Послушать истории, которые рассказывают вечерами у очага, и может показаться, будто мы создали в Британии совершенно новую страну, назвали Камелотом и населили лучезарными героями. На самом деле мы просто правили Думнонией как могли, правили справедливо и никогда не называли ее Камелотом. Я само слово-то впервые услышал два года назад. Камелот существует только в фантазии поэтов; в наглей Думнонии даже в те золотые годы случался недород, свирепствовали моровые поветрия и вспыхивали войны.

Мы с Кайнвин перебрались в Думнонию, и в Линдинисе родился наш первый ребенок. Мы назвали дочку Морвенной в честь матери Кайнвин. Морвенна появилась на свет с темными волосами, потом посветлела и стала как мать. Златокудрая красавица Морвенна.

Мерлин не ошибся. Как только Ланселот обосновался в Венте, Гвиневера объявила, что ей наскучил новый дворец в Линдинисе. Там слишком сыро, объявила она, слишком холодно зимой, а с болот у Инис Видрина постоянно дует промозглый ветер. Она сразу собралась и переехала в Зимний дворец Утера, что в Дурноварии. Однако Дурновария почти так же далеко от Венты, как и Линдинис. Гвиневера убедила Артура, что надо готовить дворец к тем далеким дням, когда Мордред займет престол и по праву короля потребует назад свое достояние. Артур предоставил выбор ей. Сам он мечтал об основательном доме с частоколом, хлевами и житницами, однако Гвиневера предпочла римскую виллу к югу от Виндокладии – как и предсказывал Мерлин, на самой границе Думнонии с землями белгов, новыми владениями Ланселота. Вилла стояла на холме над заливом, и Гвиневера назвала ее Морским дворцом. Она нагнала толпы каменщиков, чтобы восстановить виллу, и наполнила ее статуями, ранее украшавшими дворец в Линдинисе, даже мозаичный пол оттуда перевезла. Сперва Артур тревожился, что Морской дворец расположен слишком близко к владениям Кердика, но Гвиневера уверяла, что мир, заключенный в Лондоне, будет прочным. В конце концов Артур, видя, как нравится ей вилла, сдался. Ему было все равно, где жить, поскольку он редко наведывался домой. Он постоянно был в седле, объезжал дальние уголки Мордредова королевства.

Сам Мордред переехал в разоренный Линдинисский дворец. Мы с Кайнвин – его опекуны – поселились там же, и с нами шестьдесят копейщиков, десять конных гонцов, шестнадцать служанок и двадцать восемь рабов. У нас были кастелян, мажордом, бард, два егеря, медовар, сокольничий, привратник, свечник и шесть поваров, каждый со своими рабами; кроме этих домашних рабов были и другие, которые обрабатывали поля, подстригали деревья и чистили канавы, – целая армия. Вокруг дворца вырос городок, населенный горшечниками, башмачниками и кузнецами – ремесленниками, живущими трудами своих рук.

Как все это не походило на Кум Исаф! Мы спали под черепичной крышей в комнате с белеными стенами и колоннами у дверей; стол нам накрывали в пиршественной зале, способной вместить сто человек. Впрочем, мы частенько предпочитали есть в комнатке рядом с кухней – я терпеть не могу остывшую еду. Если шел дождь, мы могли прогуливаться по крытой аркаде внешнего двора, летом, когда воздух под черепичной крышей невыносимо накалялся, купались в водоеме посередине внутреннего дворика. Разумеется, все это было не наше: дворец и обширные угодья вокруг принадлежали королю, шестилетнему Мордреду.

Кайнвин привыкла к роскоши, пусть и не к такой, во всяком случае, постоянное присутствие рабов и служанок не смущало ее, как меня; она умело и без суеты руководила большим хозяйством. Кайнвин управлялась со слугами, давала распоряжение поварам и вела счета, но я знал, что она скучает по Кум Исафу. По вечерам моя любимая порой садилась с куделью и пряла, покуда мы разговаривали.

Очень часто речь у нас заходила о Мордреде. Мы надеялись, что слухи о его дурном характере сильно преувеличены. Увы, все оказалось чистой правдой. Если был на свете несносный ребенок, то это Мордред. Он начал пакостить в тот же день, когда его привезли от Кулуха и сняли с телеги. Я возненавидел его всей душой, да простит меня Бог, возненавидел ребенка!

Король был всегда мал для своего возраста, но, если не считать увечной ноги, крепко сбит и мускулист. Круглое личико портил уродливый нос картошкой, темно-русые волосы от природы курчавились и торчали в две стороны от пробора так, что другие ребятишки за глаза называли его Щеткой. У него были странно взрослые глаза, уже в шесть лет настороженные и подозрительные, и с годами их взгляд ничуть не смягчился. Хотя мальчик отличался острым умом, учиться он не желал. Наш бард, молодой и рьяный Пирлиг, должен был наставлять его в грамоте, счете, пении, игре на арфе, умении перечислить имена богов и собственную королевскую генеалогию, однако Мордред вскоре исчерпал терпение учителя. «Ничего не хочет делать! – жаловался мне Пирлиг. – Даю ему пергамент – рвет, даю перо – ломает. Бью его – кусается. Вот, посмотри!» Бард показал худое, искусанное блохами запястье с красными воспаленными следами королевских зубов.

Я поручил Эахерну, крепкому воину-ирландцу, следить за порядком на занятиях. Это помогло. Первая же трепка убедила Мордреда, что против силы не попрешь, и он нехотя подчинился дисциплине, хотя учиться все равно не стал. Можно заставить ребенка сидеть смирно, но нельзя принудить его к учебе. Мордред пытался запугать Эахерна, говорил, что станет королем и отплатит за побои. Эахерн снова хорошенько его вздул и сказал, что к тому времени переберется в Ирландию. «Захочешь мне отомстить, о король, – объявил Эахерн, сопровождая свои слова очередной затрещиной, – приезжай в Ирландию с войском, и я всыплю тебе по-взрослому».

Мордред был не просто шкодливым мальчишкой – с этим мы справились бы. Нет, он старался причинить боль, даже убить. Раз, когда ему было десять лет, мы нашли пять гадюк в темном подвале, где держали бочонки с медом. Никто, кроме Мордреда не мог их туда запустить. Он явно рассчитывал, что змея укусит слугу или раба. В холодном погребе змеи стали снулые, и мы легко их убили, а вот через месяц служанка и впрямь умерла, поев грибов, которые оказались поганками. Мы не знали, кто подменил грибы; все думали, что Мордред. Кайнвин как-то заметила, что в этом щуплом детском теле таится расчетливый взрослый ум. Она, как и я, не любила Мордреда, но старалась быть с ним ласковой и считала, что мы напрасно его бьем.

– Он только озлобляется.

– Да, наверное, – признал я.

– Так зачем вы его бьете? Я пожал плечами.

– Потому что он не понимает хорошего обращения. Когда Мордреда только привезли в Линдинис, я дал себе слово, что не стану его бить. Благие намерения испарились в первые же дни, а к концу года при одном взгляде на мерзкую недовольную рожу, нос картошкой и щетинистые волосы мне хотелось уложить мальчишку поперек колен и отхлестать до крови.

Даже Кайнвин в конце концов подняла на него руку. Я через весь дом услышал ее крик. Мордред нашел иголку и тыкал ею Морвенне в голову. Он как раз собирался проверить, что будет, если воткнуть иголку в глаз, когда на детский плач прибежала Кайнвин. Она так двинула Мордреда, что тот волчком отлетел через полкомнаты. С тех пор мы никогда не оставляли детей без присмотра служанок, а Мордред добавил Кайнвин к списку своих врагов.

– В нем злой дух, – объяснил Мерлин. – Помнишь ночь, когда он родился?

– Еще бы! – воскликнул я, ибо, в отличие от него, был тогда рядом.

– Помогать при родах пригласили христиан, ведь так? А Моргану позвали, когда уже случилась беда. Какие меры предосторожности приняли христиане?