Утопленная книга. Размышления Бахауддина, отца Руми, о небесном и земном - Бахауддин Валад - Страница 8

Есть те, кто разделяет себя и других на противоборствующие группы и отдаются спорам и дискуссиям (6:159). Ты — не с ними. И это будет тебе ясно явлено воочию. Желание, питающее твой интерес к вещам, — это ветер или летающий конь, который возносит тебя, а потом сбрасывает. Не в твоей власти влиять на исход происходящего и выбирать место падения. Твоя религия, вера, покорность [Божьей воле] — все это разные формы псевдоуверенности в том, что ты наконец-то стоишь на твердой почве, недосягаемый для ураганов и волн, вздымающих судно и бросающих его об рифы.

Каждый, кто произносит «Я верую», может оказаться лжецом в одном из двух или в обоих случаях — либо он на самом деле зависит от тех или иных способов наслаждения, либо лелеет горечь страданий. Помни и прими предостережение стиха:

 Твои глаза — моя религия,

Эти черные волосы — вера моя.

Воззови к Аллаху, милостивому присутствию (17:110). В глубине этого призыва сокрыто величие твоей жизни, какими бы превратностями не была она окрашена. Искусство, что воздвигает города с их стройными минаретами, приходит как дар из  того присутствия и оттуда же исходит сила, воздвигающая горы и небеса, распахнутые вширь (51:47).

1:271

Почему мы не плачем

Кто-то заметил: Стоило Аббасу, властителю Эфиопии, и Омару услышать только один богоявленный стих Корана, как их тут же схватывало рыдание, а мы можем прочесть целую главу или даже всю книгу от начала до конца, не испытывая никакого волнения. Почему мы не плачем? Даже каменные изображения животных в святилище женщин-ясновидящих заплакали, когда к ним приблизилось огненное присутствие молодого Мухаммада. Нет ли какого-то уродства в том, что, не видя Друга, мы теряем с ним связь, не испытывая страстного томления? Может, жизненные невзгоды иссушили наши сердца настолько, что, когда пламя Божественной любви касается  ас, мы не в состоянии залиться слезами, как сырые поленья, что выделяют свою влагу в огне? Вместо этого мы высыхаем и потому мгновенно обращаемся в серый пепел. Разве не мирские амбиции, именуемые жадностью, умерщвляют нашу чувствительность? Любящие идут путем любви, даже когда их семьи разорены, и львы и тигры пожирают их. Все, что появляется, должно уйти, остается лишь присутствие Господа, — жизнь и процветание в Нем одном.

1:272

За пределами поиска наслаждения

В каком бы состоянии ты ни был, — помни, что ты в присутствии. В предвкушении наслаждения — особенно в этом состоянии — я обнаружил, что нет большего блаженства, чем соединение любовного пыла с легким прикосновением. Что может быть слаще этого? Когда ты охвачен экстазом, вспоминай того, кто дал тебе эти услаждающие формы и влечения. Даже в припадке безумия помни, вспоминая о том, как сила землетрясения низвергает горы и раскалывает каменные стены. Позволь этой глубинной энергии превозмочь твой  припадок.

Когда тебя пугает некто, имеющий власть и ущемляющий тебя, — в этих страхах, точно так же, как при полном простирании во время молитвы, — вкушай присутствие.

Любезная нам детская непосредственность исходит из суматошной путаницы в желаниях ребенка, так и беспорядочно развешанная на стенах чеканка и каллиграфия украшают наше жилище. В нашей любви и вожделении плоти — в их  качественном оттенке — мы прославляем источение света в образы.

1:275-276

Открой мне меня

Я утратил путеводную нить своей осознанности. Увяз в неопределенности и молю Бога: свершай то, что свершаешь. Но какое из моих «Я» молит об этом? Их много, одни колеблются, другие тверды. И я молюсь: прошу, открой мне того меня, который жаждет Твоего присутствия.  Но тут снова возникает извечный вопрос о делении неделимого, того, что за пределами этого бытия. Бесконечное множество частиц разбиваются друг о друга, и каждая пронзает другую, — это вздымающее ввысь дробление и есть я.

Помоги мне ощущать каждый вдох как последнюю молитву. Мои дети — сироты, мое тело обращается в прах, записи  а каши* заполнены моими грехами. Моя жизнь исчерпала себя. Верши свой произвол над тем, что есть «Я». Ты — и розовый сад, и огонь пожирающий тернии, и тот, кто открыл нам, что в Тебе таинство прощения превышает истину наказания.

* Записи, или хроники, акаши — индуистский философский термин, эквивалентный каламу, «изначальной скрижали», — в исламе. — Прим. рус. перев.

1:278-279

Серьезная куртуазность

Ученая коллегия решила заняться делом, более волнующим, чем научные штудии. Пусть приведут незамужних женщин, побеседуем с ними. Был среди них один особенно уродливый старик, которого очаровала дочь властителя. Подайте-ка ему принцессу, — никакая другая его уже не устраивает! И сказал он благородному собранию: «Вы здесь веселитесь, сколько влезет, а у меня другие планы».

И вот он пошел и, встав под окном принцессы, забормотал о своих чувствах. Наконец девушка его заметила и воскликнула:  Не могу разобрать ни единого слова!» И приказала она своему слуге: «Выйди спроси, нет ли у него для меня послания. Выведай, чего он боится. И, разумеется, скажи ему, что если его слова оскорбят меня, то он может лишиться головы, так уж у нас заведено». Старик выслушал слугу, громко вскрикнул и упал замертво.

Стих из Корана «Веди нас прямым путем» (1:6) означает: проси Меня указать путь ко Мне. А я говорю: укажи мне какой угодно путь — от Тебя я приму любое направление.

Некий человек полюбил женщину. Он попросил ее о встрече ночью. Омывшись и нарядившись, она пришла — а он спит.  тогда она положила ему в карман три грецких ореха и ушла. Проснувшись, он понял ее намек. Ты пока еще дитя, а не любящий. Играй же в орешки. Катай их по земле. Любящий охотно жертвует всем: жизнью, бодрствованием, сном, чувством собственного достоинства. Истинно любящие легко расстаются со всем этим ради возможности побыть с Другом.

1:293-294

Почему суфии носят одеяния смерти

Как созвездия благословляют ночное небо (25:61) своим сиянием, так и мы живем в доме, освещенном изнутри. Сияние во мраке — это истина, и потому суфии носят одеяния смерти, не желая казаться самовлюбленными. Мы мертвы, — таково их послание обитателям улицы — мы не имеем части ни в чем, что происходит здёсь, и все же любая скорбь — наша.

1:295

Если нет Иосифа

Но терпение — благо (12:83). Яркое пламя внутри источает мягкий свет наружу. Просветленность знает, как в скорби прячется смех. Только любящий способен ощутить лишенность.

Если в твоей жизни нет Иосифа, — ты не живешь. Иаков был счастлив со своим сыном Иосифом, так что когда старшие  сыновья измазали одежду его любимца кровью козла, он разрыдался, и этот плач до сих пор разрывает на части сердца людей.

П.В. Кузнецов. Сартянка. Лист № 5 из альбома «Горная Бухара» (1923 г.).

1

:295-296

Иаков

Но терпение благо (12:83). На вид спокойствие — внутри пылающий жар. Где тот ясный ум, что вместе со мной способен проникнуть взглядом сквозь внешнюю благость хранителей тайн, с их чарующим смехом и доброжелательными улыбками, — они словно цветы на смеющемся лугу, но в тайне сердца своего они рыдают и скорбят. Мало кто оплакивает свою скорбь открыто.

Великая глубина раскрывается, когда ты разлучен с Другом. Человек становится поистине живым, познав трагедию жизни. Если  нет Иосифа, то и Иаков не Иаков. Ты был в саду со своим возлюбленным, а потом — разрыв. Пока ты не изведал этого, в твоей жизни нет подлинной страсти и глубины, — не об этом ли толкует известная история.

Все имеет оборотную сторону. Любя одно, ненавидишь противоположное. Еще одна истина: для каждой ситуации есть другая, уровнем выше. И так — все выше и выше, до того предела, где открывается божественное, — оно присутствует повсюду вокруг тебя, а ты просто не видишь этого. Распахни свой взор — и ты узришь.