Измененный - Маршалл Майкл - Страница 1

Майкл Маршалл

Измененный

Благодарности

Выражаю признательность моим редакторам, Джейн Джонсон и Джен Брель; а также Саре Ходжсон и Крису Смиту; моему агенту Ральфу Вичинанзе и еще Пауле и Нейт.

Пролог

Он стоит в коридоре. Он простоял здесь почти час. Многие сочли бы это прощальным унижением, последней каплей, ложкой дегтя — чем-то таким, что способно докрасна раскалить в мозгу ниточки гнева и столкнуть обратно в тот омут концентрированной ярости, из которого они когда-то попали сюда. Но Джона Хантера происходящее нисколько не трогает, и не только потому, что он всегда обладал определенным запасом терпения, и даже не потому, что нынешнее ожидание — всего лишь жалкий хвостик ожидания куда более долгого. Просто за много лет он пришел к пониманию, что любой жизненный опыт не более чем опыт. Поэтому он ждет.

Коридор выкрашен в цвет скисшего молока; оттенок, который, как считается, должен успокаивать. Он запомнит это место не только из-за цвета, но еще из-за запаха ржавчины и целой симфонии, в которую сливаются многочисленные оттенки запаха мужского пота. Ему предлагают сесть. Хантер отказывается, вежливо, однако без ложного смирения: золотая середина, для достижения которой у него было полно времени. Ждать сидя или стоя — суть от этого не меняется, поэтому он стоит.

У него в голове ни единой мысли.

Наконец дверь открывается, и грубоватый с виду мужчина, грузный, в измятом синем костюме, выходит в коридор.

— Извините, Джон, что заставил ждать. — Он явно чем-то озабочен, но держит себя в руках.

В кабинете много стеллажей, заставленных папками с делами и книгами по криминологии и теории наказаний. Окно кабинета выходит в главный тюремный двор. Человек, чья фамилия написана на табличке на двери, занимает его уже семь лет. За это время, как говорят, он добился значительного улучшения условий содержания и опубликовал четыре высоко оцененных труда, в которых самым тщательным образом проанализировал полученные результаты. За это же время он лишился почти всех волос и теперь демонстрирует миру макушку, испещренную крупными родинками.

Начальник усаживается за широкий деревянный стол.

— Небольшие затруднения в корпусе «Д», — бормочет он, — на данный момент разрешены, во всяком случае, отсрочены до тех пор, пока боги хаоса снова не нанесут нам визит. А они обязательно сделают это. Прошу вас, присаживайтесь.

Хантер садится на один из двух обитых плюшем стульев, которые приставлены к столу начальника тюрьмы. Он уже бывал в этом кабинете раньше. На столе, как всегда, портативный компьютер, наполовину исписанный блокнот, две ручки, мобильный телефон в кожаном футляре и фотография женщины с тремя детьми, настолько лишенная индивидуальности, что начальник запросто мог купить ее в интерьерной лавке в качестве декорации, чтобы казаться таким, каким его ожидают увидеть другие. Возможно, в настоящей жизни, за этими стенами, он — обожающий удовольствия холостяк, который просиживает в барах ночи напролет. Но с тем же успехом начальник тюрьмы может быть в точности таким, каким кажется. Иногда, как ни странно, подобное случается.

Начальник складывает руки на животе и весело глядит на человека напротив, который сидит на его стуле так прямо, словно проглотил аршин.

— Итак. Чувствуете себя хорошо?

— Очень хорошо, сэр.

— Ничего удивительного. Прошло уже много времени.

Хантер кивает. В глубине души он уверен, что только тот, кто просидел в тюрьме шестнадцать лет, в состоянии понять, сколько это, но он подозревает, что углубляться в дискуссию по этому вопросу бессмысленно. Готовясь к трем не увенчавшимся успехом слушаниям по досрочному освобождению, Хантер многое узнал о бессмысленных дискуссиях.

— Вопросы есть? Может быть, какие-то опасения?

— Нет, сэр. Ничего такого не приходит на ум. Консультации действительно сильно мне помогли.

— Рад это слышать. Теперь я обязан спросить, хотя знаю, что вы все понимаете. Вы осознали и будете исполнять условия, на каких осуществляется ваше досрочное освобождение и т. д. и т. п.?

— Да, сэр.

— Мне бы не хотелось снова увидеть вас здесь.

— При всем моем уважении, сэр, я тоже предпочел бы больше не встречаться с вами.

Начальник тюрьмы смеется. Ему в какой-то степени жаль расставаться с заключенным. Это не только самый податливый человек из контингента, состоящего в основном из грубых рецидивистов и законченных психопатов, но еще и интеллигентный, рассудительный, и — что самое главное — педантично исполняет все пункты программы реабилитации, которую придумал начальник тюрьмы. Именно по этой причине заключенный сейчас и сидит перед ним, хотя его могли бы бесцеремонно выставить обратно в мир, как и других немногочисленных счастливчиков, освобожденных сегодня. Хантер искренне раскаялся в совершенном преступлении — убийстве двадцативосьмилетней женщины — и в полной мере осознал, какие именно причины и обстоятельства привели его к этому поступку, а также как избегнуть повторения подобного в будущем. Он сказал, что сожалеет, и выказал подлинное понимание того, о чем именно сожалеет. Освободиться за девять лет до истечения срока за убийство — такое нечасто бывает, и начальник тюрьмы гордится своим подопечным.

Вот он, сидит перед ним. Вежливый, молчаливый, неподвижный, словно скала.

— Может, хотите поговорить о чем-то еще?

— Нет, сэр. Разве что сказать вам спасибо.

Начальник тюрьмы поднимается, вслед за ним встает и без одной минуты свободный человек.

— Рад слышать. Хотел бы я, чтобы всех наших заключенных ждал подобный финал.

— Мне кажется, всех ждет тот финал, какого они заслуживают, сэр.

Начальник тюрьмы знает, что это даже близко не похоже на правду, но он лишь протягивает руку, и мужчины обмениваются рукопожатием. Рука начальника теплая, чуть влажная. Рука Хантера сухая и прохладная.

Заключенного проводят по лабиринту коридоров. Некоторыми из них почти двадцать лет ограничивалась его вселенная: теми дорогами, что соединяют столовую с мастерской и двором, где гуляет эхо голосов и металлического грохота цепей заключенных — воров и убийц, рецидивистов и педофилов, угонщиков автомобилей и гангстеров от восемнадцати до семидесяти лет, чьи имена, характеры и стадии морального разложения он уже, к его великой радости, начал забывать. Кто-то из них окликает Хантера, когда тот проходит мимо. Он не оборачивается. Они — призраки, запертые в пещерах. Теперь они не могут причинить ему зла.

За знакомыми коридорами тянутся новые; они словно горы, встающие на пути к свободе, которая ждет по другую сторону железных ворот с многочисленными запорами. И здесь Хантер переживает моменты, когда ему трудно сохранять с таким трудом обретенное спокойствие. Идти этими коридорами — все равно что совершить неожиданный рывок вперед через бесконечный лабиринт, в котором провел треть жизни; ощутить, что ты наконец-то спасся от безумия, заполнившего все уголки разума, за исключением того крохотного ядрышка в центре, где скорчилась твоя душа, погрузилась в летаргию на срок, достаточный для проведения четырех Олимпийских игр.

Хантер подписывает бумаги под надзором сотрудников исправительного учреждения, которые теперь обращаются с ним по-другому, хотя и не совсем. Для них, как и для остального мира за воротами, этот срок никогда не закончится. Если уж ты стал преступником, то будешь им вечно, особенно если совершил убийство. Убийство означает, что ты не такой, как мы, однако нам спокойнее притвориться, будто ты один из нас.