Прощай, детка, прощай - Лихэйн Деннис - Страница 29

Сыр сплюнул на траву густую слизь, смешанную с кровью.

— Марк Фурман, [20]— сказал он. — Поцелуй мою черную задницу.

Бруссард бросился на него, но Пул успел ухватить его за рукав. Сыр, извиваясь огромным телом, сполз со стола.

— Патрик, ты глянь, с какими скотами ты связался!

— Ну ты, шавка, поговори у меня! — прикрикнул Бруссард. — Вспомнишь меня ночью в одиночке!

— У меня в камере фотка твоей жены есть, — равнодушно бросил Сыр. — Она как раз занимается этим самым с целой кучей карликов. — Вот что у меня есть. Не веришь? Пошли, покажу.

Пул, покраснев от натуги, обхватил рвущегося в бой Бруссарда, оторвал от земли и переставил подальше от скамьи. Сыр направился к калитке для заключенных, а я поспешил за ним.

— Сыр!

Он оглянулся на ходу.

— Сыр, ради бога, ей же всего четыре года.

Он равнодушно бросил:

— Жаль, что так вышло. Скажи ему, чтоб сначала с людьми разговаривать научился.

Сыр прошел за калитку, туда охранник в зеркальных очках меня не пустил. В стеклах я видел свое искаженное, как в комнате смеха, отражение.

— Брось, Сыр! Ну же, старина!

Он повернулся к ограде, взялся за прутья и долго молча смотрел на меня.

— Ничем не могу помочь, Патрик. Понимаешь?

Я указал через плечо на Пула и Бруссарда:

— Они тебе честную сделку предлагали.

Сыр медленно покачал головой:

— Херня это все, Патрик. Мусора — те же урки, старина. Эти уроды всегда сверху будут.

— Они же вернутся с целым войском. Все об этом исчезновении только и говорят, делу придали приоритет, полиция рвет и мечет.

— А я не знаю ни хрена.

— Знаешь.

Он широко улыбнулся. Кровь на верхней губе уже запеклась, и улыбка получилась жутковатой.

— Докажи, — сказал он, отвернулся и пошел по посыпанной гравием дорожке.

Я вернулся к Пулу и Бруссарду, прошел мимо них не останавливаясь.

— Хорошо рассудили, — сказал я. — Великолепное было зрелище, мать вашу.

13

Бруссард догнал меня, схватил за локоть, развернул лицом к себе.

— Не нравится мой подход, мистер Кензи?

— Какой на хрен подход?! — Я вырвал у него руку. — Это вы так называете то, что там сейчас было?

— Джентльмены, не здесь, — многозначительно сказал Пул, за плечом которого маячил охранник. — Соблюдайте приличия.

Мы прошли далее по коридору, через металлодетекторы и последнюю калитку. Оружие нам вернул сержант с пересаженными волосами, торчавшими у него на макушке густыми кустиками. Мы вышли к автостоянке.

— Сколько, — начал Бруссард, едва у нас под ногами захрустел гравий, — можно было слушать херню этого жердяя, мистер Кензи?

— Сколько потребовалось бы для…

— Может, хотите вернуться, поговорить о самоубийствах собак и…

— …заключить гребаную сделку, детектив Бруссард! Вот что я…

— Насколько вы заодно с этим вашим Сыром?

— Джентльмены, — между нами стал Пул.

Эхо наших голосов разносилось по стоянке, мы оба раскраснелись от крика. У Бруссарда на шее вздулись жилы, у меня в крови тоже бушевал адреналиновый шторм.

— У меня разумные методы, — сказал Бруссард.

— Дрянь ваши методы, — сказал я.

Я пошел через стоянку, ноги у меня подкашивались. Гравий хрустел под ногами, пронзительно крикнула птичка, пролетев со стороны «Уолден Понд». Солнце, подойдя к горизонту, растеклось, за деревьями светилось небо. Я привалился к багажнику «тауруса». Пул что-то говорил, склонившись к уху своего младшего напарника.

Если не считать крика, я сейчас ничего лишнего себе не позволил. Уж если я действительно разъярюсь, если тумблер у меня в голове переключится в положение «включено», голос я не повышаю, он у меня становится монотонный и невыразительный, мне кажется, будто пучок красного света просвечивает мне череп и подавляет страх, всевозможные соображения и переживания. И чем ярче этот свет, тем холоднее делается кровь, пока не станет холодна, как металл на морозе. Тогда я перехожу на шепот.

Затем — обычно неожиданно для меня самого или других — следует удар рукой или ногой, мгновенное яростное мускульное движение, причина которого в красном луче и ледяной крови.

Так же было и у моего отца.

Еще не зная, что обладаю таким характером, я уже знал, каков он. Я чувствовал его в себе. Существенная разница между отцом и мною — надеюсь, она все-таки есть — в отношении к своим поступкам. Отца к действию побуждал гнев там и тогда, где и когда его заставал, ярость управляла им так, как алкоголь, гордость и тщеславие управляют другими.

Подобно тому, как сын алкоголика клянется никогда не пить, я еще в раннем детстве дал клятву не допускать проникновения себе в голову этого красного луча, растекания холода в крови и потребности переходить на шепот. От животных нас отличает, как я привык думать, свобода выбора. Обезьяна не может принять решение ограничивать свой аппетит. Человек может. Отец в определенные моменты жизни вел себя как животное. Я таким быть не хочу. Поэтому, понимая отчаянное стремление Бруссарда найти Аманду, его негодование и возмущение тем, что Сыр не захотел воспринимать нас всерьез, я тем не менее не мог одобрить ни самого Бруссарда, ни его подход, который нас ни к чему не привел. Аманда по-прежнему находилась неизвестно где, ее разве что еще глубже перепрятали в ту нору, где держали до сих пор, и она стала для нас еще недоступней, чем прежде.

На гравии возле бампера появились башмаки Бруссарда, и я почувствовал, как его тень упала мне на лицо — закатное солнце перестало греть кожу.

— Я так больше не могу, — проговорил он до того тихо, что я едва разобрал слова.

— Что не можете?

— Подонки творят с детьми что хотят и чувствуют себя безнаказанными умниками. Не могу.

— Тогда надо уходить с этой работы.

— У нас же его деньги. Захочет получить, придет к нам договариваться об обмене.

Я взглянул ему в лицо и прочел в нем страх, безумную надежду никогда больше не видеть мертвого или изуродованного ребенка.

— А если ему наплевать на деньги?

Бруссард посмотрел в сторону.

— Ему не наплевать. — К машине подошел Пул и положил руку на крышу багажника. Сказанное прозвучало не очень убедительно.

— У Сыра этих денег куры не клюют, — сказал я.

— Вы этих ребят знаете, — сказал Пул.

Бруссард замер, весь внимание.

— Денег никогда не бывает слишком много. Всегда хочется больше.

— Две сотни тысяч для Сыра, конечно, не мелочь, — сказал я. — Но и не годовая прибыль от казино. Деньги сравнительно небольшие — ну, взятку дать, ну, налог на все виды собственности заплатить. За год. Что, если он упрется из принципа?

Бруссард покачал головой:

— У Сыра Оламона нет принципов.

— Есть. — Я стукнул каблуком по бамперу и сам удивился тому, как горячо это у меня вырвалось. Уже спокойнее я повторил: — Есть. И принцип номер один: «Не позволяй никому топтать Сыра».

— А Хелен на нем оттопталась, — кивнул Пул.

— Верно.

— И думаете, Сыр так разъярен, что убьет девочку и плюнет на деньги просто из принципа?

Я кивнул:

— И будет спокойно спать по ночам.

Пул встал в тень между Бруссардом и мной, и его лицо стало серого цвета. Он вдруг показался мне очень старым и уже не столько неопределенно-грозным, сколько находящимся под неопределенной угрозой. И выражения шаловливого эльфа у него на лице я больше не видел.

— А что, если, — сказал он так тихо, что мне пришлось податься к нему, чтобы расслышать, — Сыр захочет и принцип соблюсти, и доход получить?

— То есть на сделку согласится, деньги получит, а девочку убьет? — спросил Бруссард.

Пул поежился.

— Мы, похоже, ему все карты выложили, Рем.

— Каким образом?

— Теперь он знает, что мы на все готовы, лишь бы найти Аманду: нарушать инструкции, действовать, оставив дома полицейские значки, обменять в неофициальном порядке деньги на ребенка.