Последнее королевство - Корнуэлл Бернард - Страница 22

Рагнар удивился.

– Зачем косоглазому знакомить тебя с Альфредом? – спросил он, глядя на Беокку.

– Он хочет, чтобы меня выкупили. Думает, что Альфред за меня заплатит.

– Даст хорошие деньги! – Рагнар захохотал. – Иди, иди, – беззаботно бросил он, – всегда полезно посмотреть на врага вблизи.

Беокка успел кое-что рассказать об Альфреде и его брате, пока мы с капелланом шли к царственной компании.

– Альфред – главный советник своего брата, – пояснил он. – Король Этельред – хороший человек, только слабонервный. У него, разумеется, есть сыновья, но оба слишком малы…

– Значит, когда Этельред умрет, – спросил я, – королем станет его старший сын?

– Нет, нет! – Беокка был явно шокирован. – Этельвольд слишком юн, не старше тебя!

– Но он же сын короля, – настаивал я.

– Когда Альфред был маленьким, – Беокка наклонился ко мне и понизил голос, впрочем, не скрывая своего восторга, – отец взял его с собой в Рим. Посмотреть на Папу! И Папа, Утред, приветствовал его как будущего короля!

Священник посмотрел на меня так, словно только что привел неопровержимое доказательство.

– Но он же не наследник, – сказал я, ничего не понимая.

– Папа сделал его наследником! – прошипел Беокка. Гораздо позже я познакомился со священником, бывшим прежде в свите старого короля, и тот сказал, что никто не провозглашал Альфреда королем, что он просто удостоился каких-то ничего не значащих римских почестей. Но сам Альфред до последнего дня твердил, что Папа пожаловал ему право наследования – так он оправдывал незаконный захват трона, принадлежавшего по праву старшему сыну Этельреда.

– Но когда Этельвольд вырастет… – начал я.

– Тогда он, конечно, сможет стать королем, – нетерпеливо перебил Беокка, – но если его отец умрет раньше, чем Этельвольд войдет в зрелый возраст, королем станет Альфред.

– Тогда Альфреду придется убить Этельвольда, – заметил я, – и его брата тоже.

Беокка посмотрел на меня в неприятном изумлении.

– Почему ты так говоришь?

– Ему придется их убить. Ведь мой дядя хочет убить меня.

– Он и вправду хотел тебя убить. Возможно, все еще хочет! – Беокка перекрестился. – Но Альфред – не Эльфрик. Нет, нет! Альфред будет относиться к племяннику с христианским милосердием, без сомнения, и это еще одна причина, по которой именно он должен стать королем. Он добрый христианин, Утред, я молюсь, чтобы ты вырос таким же. По воле Божьей Альфред будет королем. И Папа это подтвердил! Мы должны повиноваться воле Господа, лишь тогда можно надеяться разбить датчан.

– Только повинуясь? – переспросил я. Мне казалось, для победы нужны мечи.

– Только повинуясь, – твердо повторил Беокка, – и веруя. Бог дарует нам победу, если мы всем сердцем будем веровать, если станем лучше, если будем Его восхвалять. И Альфред будет поступать именно так! Если он нас возглавит, само небесное воинство придет нам на помощь. Этельвольду такое не под силу, он ленивый, нахальный, докучливый ребенок.

Беокка схватил меня за руку и протащил через толпу свитских знатных саксов и мерсийцев.

– Не забудь преклонить перед ним колени, он ведь принц. Он подвел меня к месту, где сидел Альфред, и я послушно встал на колени, как велел Беокка.

– Вот мальчик, о котором я говорил, господин, – сказал священник, – олдермен Утред из Нортумбрии. Он попал в плен к датчанам при падении Эофервика, но он хороший мальчик.

Альфред пристально посмотрел на меня, и, сказать по правде, мне стало не по себе. Со временем я обнаружил, что он умный человек, очень умный, и соображает вдвое быстрее большинства людей. А еще он был очень-очень серьезным и понимал все на свете, кроме шуток. Альфред все воспринимал всерьез, даже мальчишку, и изучал меня долго и пристально, словно стараясь проникнуть в глубины моей души.

– Ты хороший мальчик? – наконец спросил он.

– Я стараюсь им быть, мой господин, – ответил я.

– Смотри на меня! – приказал он, потому что я опустил глаза.

Когда я посмотрел на него, Альфред улыбнулся. На его лице не было и тени болезни, на которую он жаловался ночью, и я подумал, что он наболтал тогда спьяну – это объясняло бы его жалкие слова. Сейчас он был сама серьезность.

– И как ты стараешься быть хорошим? – спросил он.

– Я стараюсь противиться искушению, господин, – ответил я, вспомнив слова Беокки, сказанные принцу за палаткой.

– Это хорошо, – отозвался он, – очень хорошо. И ты противишься ему?

– Не всегда, – сказал я, немного поколебался, ощущая искушение пошалить, а потом, как обычно, поддался этому искушению. – Но я стараюсь, господин, – продолжал я серьезно, – и повторяю себе, что должен благодарить Господа за посланное мне искушение. А когда Господь дает мне силы противиться, восхваляю его.

Беокка с Альфредом уставились на меня так, словно у меня за спиной выросли ангельские крылья. Я всего лишь повторял чушь, которую Беокка втолковывал в темноте принцу, а они решили, что это доказательство моей святости. Я постарался принять смиренный и невинный вид.

– Ты – знамение, посланное мне Господом, – с жаром произнес Альфред. – Ты возносишь молитвы?

– Каждый день, господин, – я не стал уточнять, что молитвы эти адресованы Одину.

– А что это у тебя на шее? Распятие? – Он указал на кожаный ремешок, а когда я не ответил, подался вперед и вытянул молот Тора, спрятанный у меня под рубашкой. – Бог мой! – воскликнул он и перекрестился. – И еще ты носишь это, – добавил он, кивая на браслеты, покрытые рунами. Должно быть, я выглядел настоящим язычником.

– Меня заставляют это носить, господин, – сказал я, угадав, что он хочет сорвать с моей шеи языческий символ. – И бьют, если я не подчиняюсь, – поспешно добавил я.

– Они часто тебя бьют? – спросил он.

– Все время, господин, – солгал я.

Он скорбно покачал головой, затем выпустил молот.

– Мерзкий символ. Должно быть, тяжкий груз для маленького мальчика.

– Я питаю надежду, господин, что мы сумеем выкупить его, – вмешался Беокка.

– Мы? – переспросил Альфред. – Выкупить?

– Он законный олдермен Беббанбургский, – пояснил Беокка, – хотя дядя его присвоил этот титул. Но его дядя не станет драться с датчанами.

Альфред поглядел на меня в раздумье и нахмурился.

– Ты умеешь читать, Утред?

– Он начинал учиться, – ответил за меня Беокка. – Я учил его, господин, хотя, честно говоря, он был нерадивым учеником. Боюсь, он плохо ладил с буквами. Его тернии[7] были слишком колючи, а лигатуры[8] слишком извилисты.

Я говорил, что Альфред не понимал шуток, но эту он любил, хоть она по крепости напоминала разбавленное молоко, а по свежести – засохший сыр. Эту шутку любили все, кто знал грамоту, и Беокка с Альфредом хохотали, словно только что сами ее придумали. Тернии и лигатуры были буквами нашего алфавита.

– Его тернии были слишком колючи, – повторял Альфред, заливаясь смехом, – а лигатуры слишком извилисты. Его «бэ» не бубнили, а его «ка»…

Тут он замолчал, вдруг смутившись. Он хотел сказать, что мои «ка» косили, но вспомнил о Беокке и сконфуженно посмотрел на него.

– Мой дорогой Беокка…

– Никаких обид, мой господин!

Беокка был счастлив; таким счастливым он бывал, погружаясь в какой-нибудь занудный текст о святом Катберте, крестившем буревестников или читавшем молитвы перед морскими котиками. Священник пытался и меня заставить читать эту чушь, но я никогда не заходил дальше самых коротких слов.

– Тебе повезло, что ты так рано начал учиться, – обратился ко мне Альфред, снова становясь серьезным. – Сам я начал читать только в двенадцать лет!

Судя по его тону, меня должно было поразить это сообщение, и я послушно изобразил изумление.

– То была большая ошибка моего отца и мачехи, – продолжал Альфред сурово, – они должны были начать учить меня гораздо раньше.

– Зато сейчас вы читаете, как настоящий ученый, мой господин, – сказал Беокка.