Коммуна, или Студенческий роман - Соломатина Татьяна Юрьевна - Страница 6

Поля поднималась нарочито медленно. Задерживаясь на каждой площадке. Не для того, чтобы отдышаться, конечно же, – она была молода и здорова, как молодая и здоровая лошадь. Да и разве можно «отдышаться», вдыхая запахи подъезда одесского жилого дома конца восьмидесятых двадцатого века? По-настоящему отдышаться можно только в тайге или в открытом море, как искренне (и вполне справедливо, стоит заметить) полагала Полина Романова. Она останавливалась для того, чтобы тщательно изучить окружающее пространство. Исследовать трещины на стенах, абрис потёков на потолке, искалеченные ступени и раненые перила. Проникнуть, увидеть за всеми этими «культурными наслоениями» то, что прежде было подъездом красивого дома. Парадным подъездом. Великолепной лестницей. Потолком с лепниной. Как в алкаше Ваське Поля видела Василия Николаевича. Как в дворнике Владимире она увидела остроумного добряка, прежде (как выяснится немного позже) бывшего капитаном дальнего плавания. Как в маленьком, паршивом, выброшенном злым человеком с балкона котёнке – уссурийского тигра.

– Мы – поколение подъездов. Подъезжаем! – сказала юная Полина Романова своему новообретённому питомцу, подходя к двери искомой квартиры и решительно доставая из кармана пальто ключ.

Полина

Полина родилась…

Тут следовало бы, учитывая медицинское прошлое автора, коим в него постоянно тычут (ах, как повезло Чехову, Булгакову, Вересаеву и Аксёнову, что в их времена подобным наклеиванием ярлыков сотрудники издательств не страдали), указать дату, время, рост, вес, окружность головы и груди и что-нибудь ещё типа течения раннего неонатального периода. Но разве это важно хоть для кого-нибудь из читающих эти строки? Равно как не важно для читателей прошлое автора…

Поля родилась легко и безболезненно. Её мама почувствовала схваткообразные боли внизу живота и пошла в роддом. А папа пошёл с товарищами по ДНД [4]ловить хулиганов. Хулиганы не попадались. Да как они попадутся в рюмочной? В миске с пельменями, что ли?

Так что мама в восемь часов утра благополучно родила живую и здоровую девочку, через пару дней названную Полиной. Обычного веса, обычного роста и с обычными окружностями головы и груди. Поленька начала громко орать, что тоже для младенцев весьма обычно. Единственным незаурядным обстоятельством было то, что новорождённый женского пола Романова орать продолжила. Не плакать, хныкать, пищать, скулить или подвывать, а именно орать. И орала она, не прекращая, ровно год.

Говорят, есть карапузы, которые делают краткие перерывы на сон, еду и прочие интересности. Но мало ли что говорят. Это ведь статистически недостоверно. А судя по Поленьке, так и просто невероятно. Её не интересовало ничего, кроме тональностей и силы ора. Даже присосавшись к материнской груди, она умудрялась басисто вибрировать. Даже во время кратких дремотных состояний она громко и мятежно бурчала звучным хриплым контральто. Это пугало окружающих и напрочь извело Полину мать. А кто бы не извёлся?

Были пройдены по этапу лучшие детские невропатологи и более узкие специалисты. Подпольные бабки и не сильно-таки отделённые от государства попики. Однажды сосед, не выдержав бесконечной пытки звуком, посоветовал положить Поленьке на темечко водочный компресс. Мамы и папы дома не было, а десятилетний брат уже был готов и на большее. Спиртное, проникшее в младенческий организм непосредственно через не до конца закрывшийся родничок и моментально, разумеется, всосавшееся, оказало своё действие незамедлительно. Полина, наконец, крепко уснула. Брат уснул вслед за ней. Потому что устал. Удовлетворённый сосед, принёсший сакральное знание об успокоении разбушевавшихся деточек из глубин своего деревенского детства, выпив оставшуюся от компресса бутылку водки, тоже уснул. Причём прямо за столом дома… пардон, квартиры семейства Романовых.

После этого эпизода народной медицины Поля перестала орать. Совсем. Она замолчала. И молчала целый год. Ну, то есть вообще. Когда ровесники радостно агукали, мамкали, папкали и дайкали – Поленька безмолвствовала, презрительно сжав губы и глядя на соседских дворовых карапузов свысока, даже в том случае, если они были выше ростом. Это очень забавно – в столь юном возрасте высоко парить.

Были пройдены по этапу лучшие детские невропатологи и узкие другие специалисты. Подпольные бабки и не сильно-таки отделённые от государства попики…

К двум годам поликлиническая история болезни представляла собой пухлый том записей различной степени нечитабельности, результатов анализов, электроэнцефалограмм, рентгеновских снимков черепной коробки, заключений квалифицированных, высококвалифицированных и узкоспециализированных эскулапов.

На двухлетие Поленьки накрыли стол, ломящийся от фаршированной рыбы, оливье, винегретов, шпрот и прочих яств. Её нарядили подобающим моменту образом, позвали в гости друзей, приятелей и бабушку с дедушкой. Мама что-то там слово за слово с дедом. А тот уже слишком много выпил, чтобы оценивать сказанное объективно. Правда, к месту сказать, действия Полиной мамы никто никогда не оценивал объективно. Так считала она сама. К примеру, Полина мама говорила, что все кругом уродины, а она красавица. Объективно? Конечно. Потому что она была действительно красивой женщиной – и в подобном логическом построении не видела никаких противоречий. «Мир очень несправедливо устроен!» – ахала Полина мама. Не поспоришь. Жаль только, она слишком часто ахала. Когда не ахала – охала. А когда не охала – плакала. Вот и в тот вечер, повздорив с дедом, она заплакала. Шумно, демонстративно и показательно – любила давать публичные представления. Желательно, при полном зале.

Поленька подошла к маме, погладила её по голове и спросила:

– Мамочка, почему ты плачешь?

Все замерли, как в немой сцене «Ревизора», потому что ни разу не агукнувшая Поля чисто, внятно и чётко артикулируя, произнесла законченную фразу со смысловой нагрузкой. А ведь после стольких-то врачей могла бы и всю оставшуюся жизнь молчать.

Мама отмерла первой. Вытерла слёзы и поинтересовалась:

– Поленька, а почему ты до сих пор всё время молчала?

– Потому что не хотела ни с кем разговаривать, – спокойно ответила дочка.

Мама дала двухлетней Поленьке звонкую пощёчину. От всей души, что называется.

Поленька не заплакала, не обиделась. Она спокойно развернулась и ушла в кухню. Залезла на широкий мраморный подоконник и, устроившись поудобнее, крикнула старшему брату:

– Принеси мне, пожалуйста, кусок торта и ту книжку с буквами, что ты мне читаешь!

– С картинками, ты имела в виду? – ошарашенно переспросил брат.

– Нет. Она с буквами, – твёрдо настояла Поленька.

Мама долго плакала, приносила свои извинения, звонила родственникам и подругам, чтобы объяснить, что она «вымотана» и «нервы на пределе». Ходила по врачам, но уже без дочери. И в конце концов уехала в Крым. На пару месяцев. Подлечиться. Все были довольны. Особенно папа.

А Поленька поселилась на том самом мраморном подоконнике. И долгое время у них с мамой всё было хорошо и не было никаких проблем.

Справедливости ради отметим, что мама Полю никогда не била. А пощёчину дала ещё всего лишь раз. Как-то, придя со двора, Поля поинтересовалась:

– Мама, а что такое «блядь»?

И мама дала Поле звонкую пощёчину. От всей души, что называется.

Поля решила, что безопаснее будет узнать, что такое «блядь», самостоятельно. А заодно и всё остальное. От решения примера по математике до: «Почему самолёты такие большие – крыльями не машут, а летают?» Всё-таки инстинкт самосохранения у млекопитающих – самый сильный. Гораздо сильнее пищевого и полового. Потому как последние – лишь парафраз на первый. Едят, чтобы жить. А зачинают и рожают себе подобных, дабы продолжиться в пространстве-времени, сохранить свой генетический код в вечности. Типа того. Хотя всё проще, как водится. Пришёл – спросил – получил по харе – и больше туда не пойдёшь. И самосохранение здесь ни при чём. Скорее вопрос вкуса.