Коммуна, или Студенческий роман - Соломатина Татьяна Юрьевна - Страница 28

– В медине.

– Ух ты! Ну да, мама твоя всегда в медицинский хотела.

– Откуда вы знаете, что хотела моя мама?

– Ну, я не всегда дворником был. Когда-то я был Владимиром Козецким, юным выпускником высшего мореходного училища. Твой папаша, будущий ещё на тот момент, твою maman, тоже будущую, к тётке Вальке привёл. Не то знакомиться, не то с проживанием. Тётка Валька такой геволт подняла – мама дорогая! Он же тогда как раз с Волги приехал в Одессу, ну и жил у тётки в комнате на полу. А он надо был ей на том полу, когда она ещё сама молодая и красивая? Так ещё и деваху тут твой папаня тащит. Ну, тётка испугалась, что жить. Что такая же лимита. А у неё, у матери твоей будущей, и дом в Одессе оказался. В смысле – у её родителей.

– Ну, уж историю своих других бабушки и дедушки я знаю, – усмехнулась Полина. – У мамы моей, кстати, была такая версия, что папа на крыше дома её родителей ночевал. Она думала, что от большой любви. А потом оказалось, что ему просто ночевать в тот раз было негде. Его тётка Валька иногда интернировала по геополитическим соображениям, вот он на крышу и лез. Боже, неужели и мы такие дураки будем когда-то? И чего мой отец в общагу не шёл? Не понимаю.

– Так у тётки он тогда был прописан. Кто ж ему общагу даст?! Он же ж с пропиской уже одессит получался. Вот так-то! А maman твоя в молодости хорошенькая была. Тоненькая, аж прозрачная. Я ещё думал: «Такому пентюху – и такая девочка!» Только какая-то она была… холодная, что ли? Колючая. Как кусок льда с тротуара. Такой, что ломом не раздолбаешь! – дворник внезапно запнулся. – Ой, некрасиво, да? Сидим с тобой, твоим родным косточки друг о дружку трём.

– Да ладно! Ерунда! Они ж не слышат! Мне самой интересно. У нас никто никому ничего и никогда не рассказывает. Почти. Так, разве что на праздник какой, когда примут выше презумпции невиновности. Соответственно, всё моментально превращается в скандал, так что ничего толком и узнать не успеваешь. Мы с вами ещё непременно как-нибудь пообщаемся, Владимир. Мне же очень интересно… – пришла очередь Полины запнуться.

– Как юный выпускник высшего мореходного училища присел с тобой побухать на скамейке? – Козецкий усмехнулся. И поднял стакан: – Твоё здоровье, Полина Романова.

– Спасибо, дядя Вова. Но мне и правда пора. Потому что – Тигр. И после полёта с балкона ему хочется колбасы.

– Тут за углом открыли ночной магазин. Буквально месяц назад. Так что у нас теперь как в Нью-Йорке.

– Отлично! Спасибо за наводку.

Когда Полина возвращалась обратно – минут через пятнадцать, – дворник Владимир уже не сидел на скамье, а стоял, обняв дерево и грозя кому-то невидимому кулаком. В темноте были отчётливо видны побелевшие костяшки. Полину он уже не заметил. А она решила, что в подобном состоянии изучать семейный анамнез товарища Козецкого, видимо, как ни крути, потомка того самого, из господ, что всё ещё реет сверху, – не с руки. Да и Тигр…

– У-у-у!!! Чтоб ты сдох, Вечный Жид! – услышала она, заходя в подъезд.

«Ну, может, Вечный Жид и сам не против такого расклада. В конце концов, наверняка нет ничего хорошего в том, чтобы жить вечно. Умирают твои родные и близкие. И даже дальние близкие. И даже совсем не родные. И все, кто хоть что-то помнил о тех, кто ещё что-то помнил. А ты живёшь и живёшь. Обзаводишься новыми друзьями, новыми родными, новыми близкими. А они снова и снова, снова и снова. И ты – снова и снова. И уже всё знаешь, и тебе невыносимо тошно и скучно, потому что все люди как люди, один ты, как хрен на блюде… Вечный Хрен. Чушь какая!»

Полина открыла дверь и вошла в темноту, из которой на неё тут же понеслось что-то мощное и огромное, оглушительно цокая по замершему паркету. Пронеслось и воткнулось прямо в руку, в которой у Полины был пакет с докторской колбасой, хлебом, бутылкой минеральной воды, жестянкой кофе и сигаретами. Только она собралась испугаться, как дверь в конце коридора, та, что напротив входной, раскрылась, ослепив неожиданно ярким пятном, и на пороге появилась молодая женщина:

– Татуня! Ко мне!

Татуня оказалась доброжелательным догом-подростком мраморного окраса. Она вовсю размахивала своим кнутообразным хвостом и с искательной жадностью заглядывала Полине прямо в глаза.

– Ко мне, сказала! Вот балда! – молодая женщина из яркого проёма шла навстречу Полине.

Прихватив Татуню за ошейник, она резко сменила тон с матерински-журительного на прокурорско-обвинительный:

– Вы кто?

«Похоже, что из всех обитателей этого чудного ковчега один дворник Владимир ещё помнит, что при встрече – тем более при первой – у добрых людей принято желать друг другу здоровья и представляться».

– А вы кто?! – выпалила сгоряча Поля. То, что можно простить старой, уже почти чокнутой старухе, не стоит спускать молодой кобыле, чья собака разгуливает, судя по всему, где ей вздумается. А у Полины, между прочим, Тигр!

– Я Антонина Марченко. И я здесь живу! – хорошо поставленным голосом проговорила «молодая кобыла». – А вот вы кто? И отчего это вы тут двери открываете? Откуда у вас, собственно, ключ?

– Я – Полина Романова. И я тоже здесь живу. Так что, простите, время от времени буду открывать тут двери. И закрывать. Своим собственным ключом. Вам что, ответственная квартиросъёмщица не сообщила о новой жиличке?

– Я с этой старой пиздой не разговариваю! Так это ты заняла комнату Валентины Александровны?

Полину поцарапало не то, чем Антонина Марченко поименовала Нелю Васильевну Аверченко (возможно, что именно с этим пунктом она была очень даже согласна), не вдруг вылезшее из этой коммунальной собачницы «ты», а слово «заняла». Она даже повторила его вслед за своей коридорной собеседницей:

– Заняла. Я. Да.

– Ясно! – поджав губы, сказала собачница и потащила упирающегося дога (проявлявшего к Полине куда большее дружелюбие, нежели его хозяйка) за собой. По дороге понукая: «Таис! Таис Гётеборгская! Извольте выполнять команды!»

Возможно, Таис была и не Гётеборгская, а Бранденбургская. Полина за точность не смогла бы поручиться. Но вот услышанное ею из-за захлопнувшихся дверей в мир Антонины Марченко могла воспроизвести слово в слово:

– Всё из-за твоей лени! У нас трое детей! А комната какой-то малолетней прошмандовке досталась! А у нас собака!

– Лапусик, нам бы всё равно не досталась эта комната. У нас метраж на шестерых, – ласково отвечал «лапусику» мягкий приятный мужской голос.

Концерт был с прицелом на то, что Полина, разумеется, услышит. Как не услышать, минуя незнакомые ловушки тёмного коридора. Девушка ни разу ещё не видела его при дневном освещении. «Падла Нелька» – та хоть с керосинкой вышла. Собачница же эта вылетела «из света врат», залетела «на крыльях ночи», захлопнула – и привет! Крадись теперь как хочешь.

«Надо Вадима завтра всё-таки напрячь по хозяйству. Где-то же тут должен быть свет. В смысле – его источник. Временно вышедший из строя. Или они тут просто на лампочки все жмотничают?!»

Тигр не выглядел обеспокоенным отсутствием своей хозяйки. Он свернулся клубочком на матрасе и мурчал во все свои тощие силы. Ей пришлось его растолкать, чтобы он изволил откушать докторской колбасы. Он изволил и снова провалился в глубокий безмятежный сон. Так спят все дети – и людей, и животных, – после сильных стрессов и впечатлений оказавшись, наконец, дома, в своей постели.

Полине же спать вовсе не хотелось. Не то она уже действительно повзрослела, не то – впечатления были так себе. Она разыскала в тётки-Валькином буфете массивную хрустальную пепельницу, села на подоконник и закурила, глядя в густо-сизую осеннюю ночь соседнего двора.