Король зимы - Корнуэлл Бернард - Страница 24

— На каждого из нас выйдет по два человека, если не больше, — прошипел Овейн, — и это не считая рабов и женщин. Нападайте стремительно, убивайте быстро и не оставляйте без прикрытия спину. Держитесь вместе!

Мы разделились на два отряда. Я оказался рядом с Овейном. Железные кольца в его бороде грозно поблескивали в свете костров. Собаки лаяли, кони ржали, наконец, подал голос молодой петушок. И только тогда из хижины выполз какой-то мужчина, пожелавший узнать, с чего бы всполошилась скотина. Но было уже слишком поздно. Бойня началась.

Потом я видел множество подобных кровавых расправ. В деревнях саксов мы, прежде чем начать резню, поджигали хижины, но этот грубый камень и сырые торфяные плиты не горели. Мы выхватывали из костров горящие головни, совали их внутрь хижин и врывались с копьями и занесенными мечами. Иногда пламя было таким сильным, что обитатели хижины сами выскакивали наружу, где их уже поджидали безжалостные клинки, рубившие, как топоры мясников. Если же огонь не выгонял на улицу всю семью, Овейн приказывал врываться сразу двоим, в то время как остальные подстерегали у входа. Я знал, что очередь совершать кровавую работу дойдет и до меня. Я страшно боялся, понимая, что не осмелюсь ослушаться приказа. Я был повязан ужасной клятвой, и отказ означал смерть.

Ночь наполнилась воплями. Первые несколько хижин дались нам достаточно легко, потому что люди спали или только-только проснулись. Но по мере нашего продвижения в глубь деревушки сопротивление становилось более яростным. Два человека напали на нас с топорами, однако с ними быстро справились наши копьеносцы. Женщины с детьми на руках разбегались в разные стороны. На Овейна прыгнул разъяренный пес, но тут же, повизгивая, рухнул на землю с переломанным хребтом. Я увидел, как женщина, прижимая младенца к груди и таща за собой окровавленного ребенка постарше, пыталась скрыться от разящих мечей и копий, и внезапно вспомнил последний выкрик Танабурса о том, что моя мать жива. В этот момент я с ужасом осознал, что старый друид, наверное, проклял меня за покушение на его жизнь. До сих пор счастливая судьба оберегала меня, но теперь я чувствовал, как зло окутывает, окружает, словно невидимый лютый враг. Я дотронулся до шрама на левой ладони и стал молиться Белу, чтобы он отвратил проклятие Танабурса.

— Дерфель! Лисат! Ваша хижина! — прокричал Овейн, и я, не успев опомниться, подчинился приказу.

Отбросив меч, я метнул горящую головешку в дверь и буквально вполз в низкий проем. Дети заверещали. Полуобнаженный человек прыгнул на меня с ножом. Я с трудом увернулся, споткнулся, упал на девочку и нанес удар копьем ее отцу. Острие скользнуло по ребру, мужчина начал валиться на меня. Вот-вот его нож вонзится мне в горло! Но Лисат подоспел вовремя и ударил его копьем. Человек согнулся пополам, прижал руки к животу. Лисат выхватил нож и устремился к вопящим детям. Я поскорее вынырнул наружу. Наконечник моего копья был окровавлен. Овейну я сказал, что в хижине был лишь один мужчина.

— Пошли! — крикнул Овейн. — Деметия! Деметия!

Мы все выкрикивали этот ложный пароль, название ирландского королевства Энгуса Макайрема, что к западу от Силурии.

Хижины опустели, и мы начали преследовать рудокопов, метавшихся в темных закоулках деревни. Одни из них пытались убежать, другие вдруг останавливались и кидались в драку. Несколько человек даже выстроились в неровную боевую линию и с копьями, пиками и топорами атаковали нас. Но люди Овейна легко и даже с некоторым презрением отражали удары черными щитами, а потом сами пустили в ход мечи и копья. И я был среди этих умелых убийц. Пусть Господь простит меня, но этой ночью я убил второго в моей жизни человека, а может, даже и третьего. Первого я поразил ударом копья в горло, второго — в пах. Меч этой ночью я в ход не пускал, потому что считал, что для такого грязного дела клинок Хьюэла не подходит.

Все закончилось быстро. Деревня внезапно опустела и затихла. Нам попадались лишь мертвые и не успевшие убежать женщины и дети. Мы убили всех, кого нашли. Мы убили их животных. Мы сожгли их телеги для перевозки угля. Мы подожгли торфяные крыши их хижин. Мы потоптали их огороды. И наконец стали рыскать повсюду в поисках сокровищ. Откуда-то из темноты прилетело несколько стрел, но никто из нас не был даже ранен.

В хижине вождя отыскались горстка римских монет, золотые слитки и серебряные бруски. Это была самая большая хижина, шагов двадцать в поперечнике. Неровное пламя горящих головешек, заменявших нам факелы, освещало раскинувшееся на полу тело мертвого вождя, его пожелтевшее лицо и разрезанный, развороченный живот. Рядом в луже крови валялись убитые женщина и двое детей. Третий ребенок, девочка, лежал под промокшей от крови шкурой, и мне показалось, что ее рука дернулась, когда один из наших споткнулся о нее. Но я притворился, будто ничего не заметил. В темном углу заверещал еще один ребенок и был тут же зарублен.

Бог и его ангелы милосердны. Да простит Господь мои прегрешения. Только перед одним человеком открылся я, но она не священник и не может отпустить мне мой смертный грех. В чистилище, а может, и в аду мне еще встретятся эти убиенные младенцы. Их отцы и матери получат мою душу взамен отнятых детей. Кара постигнет меня.

Но оставался ли у меня выбор? Я был молод, я хотел жить, я дал клятву, я, в конце концов, следовал приказам своего командира. И я убивал только тех, кто на меня нападал. Но разве это может служить оправданием столь великого греха? Моим спутникам грехом это и вовсе не казалось. Они просто убивали людей из другого племени, как бы существ другой породы. Но я воспитывался на Торе, куда стекались люди всех рас и всех племен, и хотя Мерлин сам был племенным вождем и превыше всего превозносил звание бритта, он никогда не возбуждал в нас ненависти к другим племенам. И я, его ученик, не мог убивать людей только за то, что они из иного племени.

И все же смог! Убил. И пусть Господь простит мне этот грех и другие грехи, слишком многочисленные, чтобы все их припомнить.

Мы ушли перед рассветом. Долина дымилась горячей кровью. Торфяник источал смердящий запах смерти и оглашался воплями вдов и сирот. Овейн дал мне золотой слиток, два серебряных бруска и горсть монет, и, да простит меня Бог, я оставил их себе.

Глава 6

Осень плодоносит битвами и сражениями. Всю весну и лето саксы на лодках переправляются на наш восточный берег, а осенью пытаются вновь обрести свои отобранные земли. Это последний всплеск войны, перед тем как зима скует воду и землю.

Именно осенью в год смерти Утера я впервые сразился с саксами. Не успели мы вернуться с запада после сбора налогов, как услыхали о набеге саксов на восточное побережье. Овейн отдал нас под командование своего капитана, звавшегося Гриффид ап Аннан, и послал на помощь Мелвасу, королю Белга, данника Думнонии. Мелвас должен был оборонять наш южный берег от вторжения саксов, которые в тот мрачный год после погребального костра Утера воспрянули и война вновь всколыхнулась. Овейн остался в Кар Кадарне, потому что в Королевском совете затеялся острый спор о том, кто будет отвечать за воспитание Мордреда. Епископ Бедвин желал растить короля в своем доме, но тех, кто не поклонялся Христу, в совете было большинство, и они воспротивились тому, чтобы Мордреда воспитывали христиане. Бедвин и его партия восставали против того, чтобы король-ребенок воспитывался язычником. Овейн, который бахвалился, что поклоняется всем богам одинаково, брался всех рассудить.

— Вовсе не важно, в какого бога верит король, — толковал он нам перед походом, — потому как король должен уметь драться, а не молиться.

Он остался доказывать другим свою правоту, а мы ушли убивать саксов.

Гриффид ап Аннан, наш капитан, был тощим, угрюмым человеком. Насупившись, он бурчал, что Овейн просто не хочет допустить Артура к воспитанию Мордреда.

— Не то чтобы Овейн не любит Артура, — поспешно добавлял он, — но коли власть над королем принадлежит Артуру, то и вся Думнония принадлежит ему.