Еретик - Корнуэлл Бернард - Страница 46

— Он выпадет южнее, в горах, — сказала она, — а здесь зимой просто холодно. Холодно и сыро.

Дождь шел не переставая. Обе лошади ходили на привязи и пощипывали редкую травку на поляне рядом с журчавшей у развалин речушкой. Порой в разрывы среди облаков проглядывал лунный серп, серебривший высокие лесистые кряжи по обе стороны долины. Томас прошел полмили вниз по течению, произвел разведку местности, но, не увидев других огней и не услышав ничего внушавшего беспокойство, он рассудил, что они в безопасности если не от Божьего гнева, то, по крайней мере, от человеческих козней. Вернувшись к костерку, возле которого Женевьева пыталась просушить их тяжелые плащи, Томас помог ей раскинуть шерстяную ткань на раме из ветвей лиственницы, а потом присел у костра и, глядя, как светятся красные угольки, задумался о своей горестной участи. Ему вспоминались страшные картины, которыми были расписаны церковные стены, — картины, изображавшие грешные души, летевшие кувырком в Преисподнюю, где их поджидали глумливо усмехающиеся бесы и ревущие языки пламени.

— Ты размышляешь об аде, — решительно заявила Женевьева.

Томас поморщился.

— Верно, — признался он, удивляясь, как она догадалась.

— Ты правда веришь, что церковь обладает властью отправить тебя туда? — спросила она и, когда он не ответил, покачала головой. — Это их отлучение ничего не значит.

— Еще как значит, — угрюмо возразил Томас. — Оно отнимает у нас Небеса, отнимает Бога, отнимает надежду на спасение. Отнимает все!

— Бог здесь! — гневно воскликнула Женевьева. — Он в огне, в небе, в воздухе. Епископ не может отнять у тебя Бога, как не может отнять поднебесный воздух.

Томас промолчал. Ему вспоминался стук епископского посоха о камни мостовой и звон маленького ручного колокольчика, отдававшийся эхом от стен замка.

— То, что он сказал, это всего лишь слова, — продолжила Женевьева, — а слова недорого стоят. Те же самые слова они говорили и мне. И в ту ночь в подвале мне явился Господь.

Она подбросила в костер веточку.

— Я ни разу не подумала, что умру. Даже когда смерть подступила близко, я ни на миг не подумала, что это случится. Что-то в моей груди, как маленькая щепочка, говорило, что этого не будет. Кто мог это знать? Бог, Томас, только Бог! Бог — повсюду. Он не цепной пес церковников.

— Мы познаем Бога только через Его церковь, — сказал Томас.

На небе сгустились тучи, закрыв луну и последние немногочисленные звезды. Все потемнело, дождь полил сильнее, над долиной прокатился гром.

— И Господня церковь прокляла меня. Именем Бога.

Женевьева сняла растянутые на ветках плащи и свернула их, чтобы спрятать от дождя.

— Большинство простых людей познают Бога не через церковь, — заявила девушка. — Они ходят туда, слушают службу на непонятном языке, исповедуются, склоняются перед святыми дарами и в свой смертный час зовут священника, но в трудную минуту они обращаются к святыням, неведомым церкви. Молятся у тайных источников и священных деревьев, обращаются к знахаркам и предсказателям, надевают амулеты. Они молятся собственному Богу, молятся по-своему, и церковь ничего об этом не знает. А Бог — знает, ибо Он всеведущ и пребывает повсюду. Зачем же людям священники, когда Бог — повсюду?

— Чтобы уберечь нас от ошибок и заблуждений, — сказал Томас.

— А кто решает, где ошибки и заблуждения? — упорствовала Женевьева. — Священники?! Вот скажи, Томас, как сам считаешь, ты плохой человек?

Ее вопрос заставил Томаса задуматься. В первую очередь напрашивался ответ «да», ибо церковь отвергла его и отдала его душу во власть демонов, но сам он в душе не считал себя таким уж пропащим. А потому, покачав головой, сказал:

— Нет.

— Однако церковь тебя осуждает. Епископ сказал слово. А кто ж его знает, какие грехи за душой у этого епископа?

— Да ты еретичка, — тихонько промолвил Томас, с намеком на улыбку.

— Точно, — невозмутимо подтвердила девушка. — Я не нищенствующая, хотя, наверное, могла бы ею быть, но что еретичка, это точно. Но почему? И что мне еще оставалось? Я изгнана из церкви, а значит, когда я хочу обратиться к Богу, мне нужно делать это помимо церкви. Теперь и тебе придется пройти через это, и ты тоже поймешь, что Бог любит тебя по-прежнему, несмотря на всю ненависть церкви.

Поморщившись на угасающие под дождем последние остатки костра, она забилась с Томасом под лиственничный навес, и там они как могли устроились спать, навалив на себя для тепла плащи и кольчуги.

Сон Томаса был беспокойным. Ему снилось сражение, в котором на него со свирепым ревом нападал грозный великан. Лучник сразу проснулся и увидел, что Женевьевы рядом нет, а рев великана — это не что иное, как раскаты грома над головой. Дождь просачивался сквозь навес и капал на ложе из папоротника орляка. Вспышка молнии, озарившая небосвод, осветила щели над головой. Томас выполз из-под укрытия и отправился искать в потемках дверной проем. Не успел он выкрикнуть имя Женевьевы, как над холмами громыхнуло так близко и так громко, что Томас отпрянул, словно от удара боевого молота. Он вышел на порог босиком, в длинной полотняной рубашке, которая тотчас вымокла насквозь. Три зигзага молнии прорезали восточный небосклон, и в их свете Томас увидел лошадей, они дрожали и испуганно поводили глазами. Он подошел к ним, чтобы успокоить животных и проверить, прочна ли привязь, и позвал девушку.

— Женевьева! — крикнул лучник во тьму. — Женевьева!

И тут он увидел ее.

Или, скорее, в мгновенной вспышке молнии, прочертившей тьму, ему предстало видение. Это была женщина. Стройная в своей серебряной наготе, она стояла, воздев руки к полыхающему огнем небу. Молния погасла, однако светящийся образ удержался перед мысленным взором Томаса. Когда молния, ударив в восточные холмы, вспыхнула снова, Женевьева откинула голову назад. Волосы ее были распущены, и вода струилась с них капельками жидкого серебра.

Озаряемая молниями, она плясала обнаженная под грозой.

Женевьева не любила, когда он видел ее обнаженной. Она ненавидела шрамы, которые выжег на ее руках, ногах и спине отец Рубер, однако сейчас, нагая, подставив лицо ливню, танцевала медленный танец. Она возникала перед Томасом с каждой вспышкой молнии, и он, глядя на нее, подумал, что она и впрямь драга. Дикое, неистовое, непредсказуемое существо. Сгусток серебра во мраке, сияющая женщина, опасная, прекрасная, необычная и непостижимая. Томас присел и смотрел, не отрываясь, а сам думал, что губит свою душу, ибо отец Медоуз говорил, что драги есть творения дьявола. И все же он любил ее.

Затем над холмами прокатился оглушительный раскат грома, и он пригнулся, плотно закрыв глаза. «Я проклят, — подумал лучник, — проклят навек». Эта мысль наполняла его безнадежным отчаянием.

— Томас! — Женевьева склонилась к нему, нежно обняв ладонями его лицо. — Томас.

— Ты драга, — сказал он, не открывая глаз.

— И рада бы ею быть, но, увы! Хотелось бы мне, чтобы там, где я ступаю, распускались цветы. Но я не драга. Я просто танцевала в грозу, под молнией, и гром разговаривал со мной.

Томас поежился.

— И что он сказал?

Она положила руки ему на плечи, успокаивая его.

— Что все будет хорошо.

Он промолчал.

— Все будет хорошо, — повторила Женевьева, — потому что гром не лжет тем, кто для него танцует. Это обещание, любовь моя, правдивое обещание. Все будет хорошо.

Сэр Гийом послал одного из захваченных в плен ратников в Вера, чтобы сообщить графу о пленении его племянника и еще тринадцати воинов и предложить начать переговоры о выкупе. Жослен не утаил, что его дядя ездил в Астарак, и нормандец предположил, что старик давно вернулся в свой замок.

Но оказалось, что он не вернулся, ибо четыре дня спустя после ухода Томаса и Женевьевы явившийся в Кастийон-д'Арбизон странствующий торговец сказал, что графа Бера свалила лихорадка и, возможно, он при смерти. Сейчас он не у себя в замке, а в лазарете монастыря Святого Севера. Ратник, посланный в Бера, вернулся на следующий день с теми же новостями и вдобавок сообщил, что никто в Бера не может без графа вести переговоры об освобождении Жослена. Единственное, что мог сделать для Жослена командир гарнизона, шевалье Анри Куртуа, это отправить послание в Астарак и надеяться, что граф чувствует себя достаточно хорошо, чтобы во всем разобраться.