Еретик - Корнуэлл Бернард - Страница 11

Отец Медоуз пришел в смятение. Появление доминиканцев всегда приводило приходских пастырей в смятение, ибо «псы Господни» славились беспощадной суровостью в искоренении ереси, и если этот рослый молодой человек донесет своим начальникам, что народ Кастийон-д'Арбизона недостаточно набожен, сюда может нагрянуть инквизиция. С орудиями пыток и прочими прелестями.

— Гарнизон состоит из десяти человек, — пролепетал отец Медоуз, — и все они добрые христиане. Как и вся моя остальная паства.

— Так уж и все? — скептически хмыкнул брат Томас.

— Стараются, как могут. Только...

Он снова замялся, очевидно, пожалев о чуть не сорвавшемся с языка уточнении, и, чтобы скрыть неловкость, встал и подбросил полешко в маленький очаг. Порыв ветра залетел в дымоход, по комнатушке заклубился дым.

— Северный ветер, — сказал отец Медоуз, — он всегда приносит первые осенние холода. Зима-то уж не за горами.

— Так что же — «только»?

Монах все-таки заметил его колебание.

Отец Медоуз, садясь на место, вздохнул.

— Есть тут одна девица, из нищенствующих. Сама она, слава богу, родом не из Кастийон-д'Арбизона, но находилась здесь, когда умер ее отец. Настоящая нищенствующая.

— Вот уж не думал, что нищенствующие попадаются так далеко на юге, — промолвил монах.

Так называемые «нищенствующие» были не просто безобидными нищими или попрошайками. Эти опасные еретики отрицали Святую церковь, проповедовали общность имущества и отвергали необходимость труда, утверждая, что, коль скоро все сущее даруется Богом, все блага должны быть равно и свободно доступны для каждого. Поэтому церковь, ограждая себя от подобной заразы, ловила нищенствующих и отправляла их на костер.

— Они ведь бродят по дорогам, — указал отец Медоуз, — вот она и забрела к нам, ну а уж мы спровадили ее на суд епископа. Девицу признали виновной, и теперь она снова здесь.

— Снова здесь? — возмущенно воскликнул монах.

— Ее препроводили сюда для сожжения, — поспешно пояснил отец Медоуз. — Казнь должны осуществить светские власти. Епископ хочет, чтобы народ увидел ее смерть и порадовался избавлению от зла.

Брат Томас нахмурился.

— Ты говоришь, что она была признана виновной в ереси и отправлена сюда на смерть, между тем она еще жива. Почему?

— Ее должны сжечь завтра, — зачастил священник. — Я ожидал отца Рубера. Он доминиканец, как и ты, и именно он уличил эту девицу в ереси. Может быть, он приболел? Так или иначе, я получил от него письмо, в котором объясняется, как следует разложить и разжечь костер.

Брат Томас презрительно скривился.

— Тоже мне наука! Тут всего-то и нужно, что охапка дров, столб, лучина для растопки да проклятый еретик. Так чего же еще тебе не хватает?

— Отец Рубер настаивал, чтобы мы использовали маленькие вязанки прутьев и чтобы устанавливали их стоймя. — Священник проиллюстрировал это требование, сложив свои пальцы вместе, как стебельки спаржи. — Связки прутьев, написал он мне, и все концами вверх, ни в коем случае не плашмя. На этом он особенно настаивает.

Брат Томас понимающе усмехнулся.

— Это чтобы огонь горел ярко, но не слишком жарко, да? Она будет умирать медленно.

— Так угодно Богу, — сказал отец Медоуз.

— Медленно и в ужасных мучениях, — повторил монах, смакуя эти слова. — Воистину, Богу угодно, чтобы так умирали еретики.

— Я так и устроил, как было велено, — слабо добавил отец Медоуз.

— Хорошо. По заслугам этой девчонке. — Монах подчистил блюдо ломтиком темного хлеба. — Я с удовольствием посмотрю, как она умирает, а потом продолжу путь. — Он перекрестился. — Благодарю тебя за трапезу.

Отец Медоуз жестом указал на место у очага, где он положил несколько одеял.

— Спать можешь здесь.

— Хорошо, отец, — сказал доминиканец, — но сперва я помолюсь святому Сардосу. Правда, я о нем не слыхал. Можешь ты рассказать мне, кто он такой?

— Козий пастух, — ответил отец Медоуз, который, по правде сказать, вовсе не был уверен в том, что этот Сардос существовал в действительности. Местные жители, однако, горой стояли за «своего» святого, они почитали его с незапамятных времен. — Некогда сей добрый пастырь увидел на холме, на том месте, где нынче стоит город, невинного агнца Божия. За агнцем охотился волк. Пастух спас его, а Господь в награду осыпал его золотым дождем.

— Как и подобает, — отозвался брат Томас и встал. — Ты пойдешь со мной помолиться святому Сардосу?

Отец Медоуз подавил зевок.

— Я бы охотно... — замямлил он.

— Я не настаиваю, — великодушно разрешил монах. — Ты не запрешь дверь на засов?

— Моя дверь всегда открыта, — ответил священник и облегченно вздохнул, когда неприятный гость, наклонясь под притолокой, шагнул за порог и исчез в темноте.

— Монах, а молодец хоть куда! — с улыбкой заметила, высунувшись из кухни, домоправительница отца Медоуза. — Он заночует у нас?

— Да, заночует.

— Тогда я лучше лягу спать на кухне, — промолвила служанка. — А не то тебе первому не поздоровится, если доминиканец застанет тебя в постели в обнимку со мной. Чего доброго, еще отправит нас с тобой на костер заодно с еретичкой.

Она рассмеялась и стала убирать со стола.

Монах между тем отправился вовсе не в церковь. Пройдя несколько шагов до ближайшей таверны, он распахнул дверь. Посетители уставились на его хмурое лицо, и шум в помещении мгновенно стих. Воцарилась тишина. Клирик передернулся, как бы от отвращения при виде такого беспутства, затем отпрянул и закрыл за собой дверь. Тишина продлилась еще несколько мгновений, а потом все покатились со смеху. Кто-то высказал предположение, что молодой попик, должно быть, искал сговорчивую шлюху, другие решили, что он просто ошибся дверью, но, так или иначе, спустя миг-другой все выбросили его из головы.

Монах, прихрамывая, снова направился вверх по склону к церкви Святого Сардоса, но, приблизившись к ней, не вошел в святилище бывшего козопаса, а затаился в темной тени контрфорса, прислушиваясь к немногим звукам ночного Кастийон-д'Арбизона. Из таверны доносились пение и смех, но молодого человека куда больше заинтересовали шаги часового, расхаживавшего по городской стене, которая как раз позади церкви соединялась с крепостной стеной замка. Шаги приблизились, замерли, а потом начали удаляться. Монах сосчитал до тысячи, а часовой так и не вернулся. Тогда он еще раз сосчитал до тысячи, уже на латыни, и, убедившись, что наверху по-прежнему все тихо, шагнул к деревянной лестнице, ведущей на стену. Ступеньки заскрипели под его весом, но никто его не окликнул. Оказавшись на стене, он пристроился возле высокой замковой башни. Луна была на ущербе, и в густой тени черное монашеское одеяние делало его невидимым. Он внимательно оглядел отрезок стены, повторяющей контур холма, до поворота к западным воротам, откуда виднелись красные отблески огня от горящей жаровни. Часовые не показывались на стене, и монах рассудил, что караульные, должно быть, греются у огня. Он поднял глаза, но не приметил никакого движения ни на зубчатой стене замка, ни в двух бойницах, тускло светившихся от зажженных внутри фонарей.

В битком набитой таверне клирик приметил трех человек в одеянии городских стражников; возможно, там были и другие, которых он не заметил. Решив, что доблестный гарнизон либо предается пьянству, либо просто дрыхнет, он приподнял полы черной рясы и развязал обмотанную вокруг пояса бечевку. Свитая из конопляной пеньки и пропитанная клеем, как тетива грозного английского боевого лука, бечевка эта была достаточно длинной, чтобы, привязанная к одному из верхних зубцов, она достала до земли. Сделав это, монах чуть-чуть задержался, внимательно глядя вниз. Город и замок были построены на крутом утесе, вокруг которого река делала петлю, и он слышал, как журчит вода, переливаясь через запруду. Ему был виден отблеск лунного света на поверхности пруда, но ничего больше. Повеяло холодным ветром, и он, отступив в глубокую тень, опустил капюшон на лицо.

Снова показался караульный, но, дойдя лишь до половины стены, постоял, выглянул за парапет и неспешно пошел обратно к воротам. Спустя мгновение раздался тихий прерывистый, как птичья трель, посвист, и монах, подойдя к бечевке, втянул ее обратно на стену. Теперь к ней была привязана крепкая веревка, которую он обмотал вокруг зубца.