Ярость и страсть - Корнилова Наталья Геннадьевна - Страница 25

— Идём, идём! — Он со злостью схватил меня за локоть и потащил к лестнице. — Твоя милиция сто лет его искать будет. А мы его в два счета…

Мы спустились на первый этаж и пошли к служебному выходу. Когда оказались в комнатке, где находилась вахтёрша, меня ждало ещё одно потрясение. Старушка неподвижно сидела, уронив голову на стол, а из разбитой головы на газету с кроссвордом стекала кровь. Этот негодяй, видимо, ударил её рукояткой пистолета. Он прикончил ни в чем не повинную старую женщину… Ярость, боль и отчаяние овладели мной, и я с трудом сдержалась, чтобы не выматериться. Бросившись к ней, поискала пульс на худенькой шее, но ничего не нащупала. Виктор, застывший перед столом и с тупым ужасом глядевший на мои действия, хрипло проговорил:

— Господи, её-то за что? У него, видать, совсем крыша поехала. Нужно спешить…

Тут я была с ним совершенно согласна. Правда, мне очень хотелось позвонить Родиону и рассказать обо всем, но это дало бы убийце лишнее время для его жутких преступлений. К тому же, если Виктор знал, где его найти, то можно было не сомневаться, что мы его поймаем. И между прочим, я уже не так жаждала взять негодяя живым, как раньше. Поймать его и прикончить, как бешеного пса, — вот чего он заслуживал.

— Нужно хотя бы «скорую» вызвать, — дрожащим голосом сказала я. — Нехорошо так бросать…

— Ей уже не поможешь, а со «скорой» мы три дня разбираться будем. Поехали!

На улице стемнело, зажглись фонари. Зеленой «Лады» на стоянке уже не было. У Виктора был темно-синий «БМВ», мы сели в него, и он быстро довёл машину в сторону Садового кольца.

— Куда мы едем? — спросила я, изучая увеличившуюся шишку на своём затылке.

— На дачу, — ухмыльнулся тот. — Он думает, я про неё не знаю, недоносок вонючий. А я все про него знаю!

— Откуда? — удивилась я.

— От верблюда. Работа у меня такая — все про всех знать. Иначе в шоу-бизнесе долго не протянешь. Любаша мне как-то призналась, что была на одной даче с этим молокососом.

— Зачем же она вам это рассказывала? Вы ведь в разводе.

— Досадить хотела, — усмехнулся он. — Она же жалела, что бросила меня, локотки кусала, дура, когда я богатым стал, простить себе не могла. А то раньше все ничтожеством обзывала, алкашом непутёвым и вообще по-всякому изгалялась. А теперь вот ластиться начала, когда у меня бабки появились.

— Мне показалось, что она вас любила…

— Стерва она! — Его глаза зло блеснули. — Вот я её любил и до сих пор люблю, а ей только деньги и красивая жизнь нужны были. Видела бы ты, с каким наслаждением она рассказывала, как трахалась с этим молодым психом! И все смотрела, мучаюсь я от этого или нет. Все подробности описала, даже объяснила, как на ту дачу проехать, чтобы я воочию убедился, что она не лжёт. Там, говорит, все вверх ногами перевёрнуто. У меня сердце разрывалось, но я и виду не подал, посмеялся только, а потом всю ночь не спал, сердце болело… — Он тоскливо вздохнул. — А ты говоришь, любила.

— Простите… — пробормотала я.

— Ничего, крошка, — весело проговорил он вдруг, — жизнь на этом не кончается, не правда ли? — и подмигнул. — Если захочешь, я тебя королевой сделаю, райскую жизнь устрою, только пожелай.

— Ой, скажете прям уж, — смутилась я понарошку. — У вас, наверное, и так желающих хоть отбавляй.

— Это все ерунда, крошка. Я сам решаю, кого делать счастливым, а кого несчастным. У кого есть деньги, тот может себе это позволить. Деньги — это все, это власть и огромная сила. Раньше маги и волшебники разные были, которые чудеса творили, а теперь я понял, что сила магии и сила денег — одно и то же! Есть бабки — считай, ты уже и волшебник, все, что захочешь, можно сделать. А нет, так в дерьме катайся.

— И много у вас этих денег? — несмело спросила я.

Он бросил на меня уничижительный взгляд и покачал головой:

— Никогда, киска, никогда не задавай никому таких вопросов.

— Почему же?

— Это очень опасно. Если дают — бери и ни о чем не спрашивай. Меня вот тот следователь очкастый тоже сегодня пытал, хотел узнать, все ли налоги я в казну плачу. Так я знаешь, что ему ответил?

— Что?

— Что это не его собачье дело, ха-ха! — Он зычно расхохотался, довольный собою. — Придурок! Ему даже и сказать на это нечего было! Отбрил я его, короче, по полной программе.

— Кстати, что ещё тот следователь говорил? — как бы между прочим спросила я. — Сему отпустили или нет?

Виктор посерьёзнел, нахмурил брови и процедил:

— А мне наплевать, отпустили его или нет. Сема мне уже после такого скандала не нужен. Весь телецентр думает, что он убийца, теперь не отмоешься. Слухи все равно просочатся, а мне эти гнилые базары даром не сдались.

— То есть вы хотите сказать, что он теперь без вас будет петь?

— Петь?! — Он посмотрел на меня, как на дуру, и снова расхохотался. — Милая моя, кто ж его на эстраду-то пустит, если он в чёрном списке? Все, ему крышка! Я с коллегами по цеху созвонился, и мы решили закрыть этот проект. Сема себя исчерпал. Буду новую звезду зажигать.

— Но как же его поклонники, фанаты? — ошеломлённо пробормотала я. — Они ведь его слушают, любят.

— Не смеши меня, киска. Эти безмозглые придурки любят тех, кого мы, продюсеры, им подсовываем. Сегодня Сема, завтра — ты, к примеру, а? — Он лукаво подмигнул, положил свою ладонь мне на бедро и легонько сжал. — Подумай, я ведь серьёзно.

— Да ну вас! — кокетливо заулыбалась я, сбрасывая его шаловливую лапу с себя. — Ничего у вас не получится.

— Это ещё почему?

— Мне, по звёздам, слава и богатство не светят.

— Это по гороскопу, что ли? — презрительно скривился продюсер. — Лабуда все это!

— А вот и нет, — упрямо возразила я. — Если человеку судьбой означено быть известным, значит, будет, даже если он полный болван или негодяй. А если в его жизненной программе это не заложено, то, как ни бейся и ни старайся, все равно умрёт в нищете и безвестности. Мало, что ли, найдётся в истории гениев, которых признавали только после смерти? Так что зря мы удивляемся — у каждого человека своя орбита, и изменить её он не в силах, так-то вот.

— А ты умненькая, как я посмотрю, — удивлённо протянул он, выезжая на Ярославское шоссе. — И что ж это за жизненная программа такая? Где о ней узнать?

— Что значит где? На ладони, например. Там вся эта программа закодирована. Не случайно же линии исчезают, когда человек умирает. Или в гороскопе. Только люди, к сожалению, слишком возомнили о себе и перестали всерьёз это воспринимать. Вот как вы, например. Думаете, что деньги все могут…

— Конечно, все. Я любого могу сделать известным, несмотря ни на какие программы.

— Можете, но тогда эта слава ничего, кроме несчастий и горя, ему не принесёт. Судьбу нельзя менять искусственно — она начинает мстить.

Виктор задумался. Я смотрела на его некрасивое лицо с дряблыми щеками и представляла себе всех тех девочек, таких, как Ольга, которые из-за денег или дешёвой сиюминутной славы вынуждены притворяться, что им нравится его целовать. Мне стало противно, я отвернулась и стала смотреть на дорогу.

— Послушай, — серьёзно спросил он через пару минут, — а ты умеешь читать по руке?

— Умею, а что?

— Ну-ка глянь мою, что там про богатство сказано? — Он протянул руку, и мне показалось, что продюсер слегка смущён.

Вспомнив, чему учил меня отец, у которого никогда не было вопросов и сомнений на этот счёт, я взяла короткую красную ладонь с тупыми пальцами. По ней легко было определить дурной, сварливый характер владельца. Я осмотрела линии ладони, после чего мне вообще захотелось выскочить из машины на ходу и бежать от этого человека подальше.

— Ну, что там закодировано? — нетерпеливо дёрнулся он, управляя машиной одной рукой.

— Да так, ничего особенного. — Я с трудом перевела дух. — Линия жизни у вас странная.

— В смысле?

Я не стала говорить, что широкая, глубокая, красная линия жизни на самом деле означает жестокость, злобность, алчность и патологическую склонность к преступлениям, а просто сказала: