Время жизни - Корнеев Роман - Страница 87

Она глядела на него испуганными распахнутыми глазами и все бормотала что-то непрерывно, то принимаясь тормошить Миджера за увитую манжетами руку, то умолкая и принимаясь плакать.

Миджер плакать не мог, глаза стали сухими и шершавыми, мешая отвернуться, мешая прикрыть их веками, лишь бы не видеть… С того самого мига, когда Миджер сделал из строя шаг вперед, он не позволял себе ни на секунду вспомнить оставшуюся в пустом доме немолодую одинокую женщину. А ведь он бросил ее тогда, оставив наедине с собой. Сделал это осознанно. Нарочно. И теперь уже ничего не поделаешь, ничего не исправишь.

Та жизнь, что была у него в прошлом, в прошлом и осталась. Вместе с домом, вместе с памятью отца, вместе со всем тем привычным мирком, полным страха будущего и скорчевой эйфории.

Неужели у него было какое-то будущее?

Неужели?

Где-то позади пространства окатывающей его трагедии маячили с чуть виноватым, но все равно безмерно гордым видом две скособоченные фигуры – дядя Остин и сержант. Да, Миджеру повезло угодить в переделку и вернуться оттуда целиком, а не по кусочкам, которые еще нужно суметь собрать обратно.

Он отмахивает тем двоим свободной левой рукой что-то вроде приветствия, но смотреть на них – еще сложнее, чем сказать хоть слово маме. Вояки. Что они знают о войне. Что знают о ней все остальные. Ничего. Крошечный пятачок собственной жажды жизни, которая способна выжигать человека досуха, выплевывая обратно лишь мыльный пузырь, покрытый копотью и ржавчиной и наполненный мутным дыханием смерти.

Умереть в бою и правда проще… кто это сказал? Кто-то из его погибшего сквада? Уже не вспомнить. Память – хорошая штука, потому что очень короткая. Вот и мама забыла все хорошее, что было раньше, и погрузилась в пучину давно ей предначертанного горя. А дядя Остин и сержант – они забыли свою войну даже в куцей ее ипостаси, доступной для понимания обычного человека. Осталась только гордость за то, что они выжили. И теперь им кажется, что Миджер чувствует то же.

Нет. Эта война для него не закончена.

Потому что он еще жив.

Потому что.

Миджер продолжал вымученно улыбаться, но молчания не прерывал. Он еще успеет с ними всеми посидеть, поговорить. У него еще будет время. Но сейчас их присутствие тяготило, напоминая, как бывает слаб человек, у которого в жизни не осталось толком цели.

Где она у Миджера?

Неужели даже космическая бездна пространства не способна придумать для него тот образ, который сдвинет простого, маленького человека по имени Миджер Энис с этого невыносимого равновесия между жизнью и смертью.

В медотсеке разом настала тишина, так что Миджер невольно вынырнул из все глубже затягивающей его апатии, прислушиваясь к окружающей действительности. Мама, дядя Остин и сержант похожим движением склонили чуть головы, прислушиваясь к звучащим у них в ушах голосам.

Все трое выдохнули и как-то сразу засобирались. Мы еще к тебе заглянем попозже, тебе нужно отдыхать. Даже мама будто очнулась от острого приступа, посерьезнела лицом, разгладила складку между бровей, успокоилась.

– Выздоравливай, сынок.

Так мама называла Миджера только в далеком детстве, когда хотела, чтобы он проглотил лекарство или доел невкусную кашу. Что же им такое сообщили, что они так спешно покинули помещение отсека. Миджер остался один, но на этот раз это было одиночество, полное ожидания.

Тебя ждут… м-м… люди.

И это видение из недр небытия, послевкусие которого все еще жило в Миджере, даря крошечную, ничтожную надежду.

Трое появились в поле зрения как-то сразу, целиком.

Три затянутые в повседневный флотский комбинезон фигуры.

Ни знаков различия, ни сколь угодно узнаваемых черт на гладких безволосых лицах.

Мужчина в центре, крупнее остальных, широкоплечий, с чуть чрезмерной мускулатурой. Глаза серые. Особых примет нет.

Справа от него замерла женщина неопределенных лет, фигура несколько старомодна – слишком узкие бедра, едва угадывающаяся под комбинезоном грудь. Глаза темно-карие. Особых примет нет.

Слева так же синхронно стал мужчина, тоже неопределенного возраста, розовые глаза и предельно светлая, полупрозрачная кожа выдавали в нем альбиноса.

Все трое молча смотрели на Миджера, расслабленно уронив руки вдоль тела, отчего их позы только казались более напряженными. В любой момент они могли с такой же легкостью исчезнуть, сгинуть, раствориться в воздухе.

Три материальных, физически ощутимых человеческих тела. И ни капли в них реальности. Призраки.

Только этот тройной, скрещенный в одной точке взгляд. Ходили легенды, этот взгляд мог рвать саму ткань пространства, подчинять себе физические законы.

Легенды.

Само слово «Соратник» стало легендой.

Миджер осторожно, не мигая, не отрываясь, напряженно кивнул.

Трое кивнули в ответ.

За Миджером пришел тот, кто его спас.

Тот, кто стоял за усталым ликом. Не лицом – ликом. Такие встречались на старых иконах матери. Соратники заменили человечеству Бога. Которого, кажется, никогда и не было. А они – есть, они – существуют.

Миджер попытался приподняться, но не сумел, мешали бандажи и шлейфы зондов. Ладно. Можно поговорить и так. Если Соратнику было о чем с ним говорить.

– Миджер, ты хочешь задать какой-то вопрос. Задай, для этого я здесь.

За троих говорил тот, кто в центре. Может, именно он был носителем Соратника, хотя уверенности в том не было никакой. Миджер оглядывал по очереди всех троих. Проще считать, что остальные двое – лишь его адъютанты. Да, проще. Зачем, к чему… В голове была каша, но паники не было. С ним решила пообщаться главная загадка человечества. Живая тайна.

Почему – я?

Почему?!

Вопрос всплыл в памяти будто сам собой. Он уже успел передумать все, что может измыслить себе вконец запутавшийся человеческий разум. Нужно только извлечь эти залежи на свет.

Я не верю, что из-за того сигнала, что я все-таки сумел отправить. Слишком быстро туда добрались спасатели, слишком рано началась бомбардировка. Вы уже знали, где враг.

Ответ, которого хотел Миджер, начал звучать еще до того, как он договорил. Соратник знал все, даже этот вопрос. И язык матерей сам срывался с его губ – жесткими гранями, четко, отрывисто, как никогда не смог бы звучать даже язык отцов.

– Косвенной информации для анализа было достаточно. Конечно, любые дополнительные данные не помешали бы, но общая картина была ясна, когда поступили первые отчеты о точках огневого контакта. Если бы у вас не вырубило навигацию бота, командование флота поддержки вас бы отозвало еще в самом начале боя.

Но вы же… Соратник, вы же могли сами все увидеть, только протяни руку… Зачем было посылать нас? Я же чувствовал тогда, там…

Только Миджер вспомнил, как тут же это ощущение вернулось – короткие покалывания вдоль тела, будто статическое электричество, только другое, совсем другое. Соратник чуть ослабил контроль, и он тут же почувствовал.

– Ты понял, стажер? Мои возможности не безграничны, действовать незаметно на расстояниях в сотни километров – дело долгих часов. И если бы я допустил ошибку – враг бы все понял, тут же перестал бы бороться за жизнь и пустил бы все силы на отправку сигнала в пространство. Это была тонкая игра, Миджер. Заставить врага поверить в возможность победы. Нет флота в небе, нет штурмовиков, нет ничего, кроме небольшого гарнизона и горстки ополченцев.

Мы играли свои роли. Ни тяжелой брони, ни поддержки с воздуха, небольшой отряд, затерявшийся в лесу.

– Да. Вы играли отведенные вам роли. И другие играли. Мы все организовали огромный спектакль под открытым небом. И мы победили.

Но перед самой бомбардировкой, я помню, они уже знали, чего стоит опасаться, они могли успеть…

– Слабый сигнал погаснет в вихревых зонах на границе системы, к тому же мы с орбиты сумели экранировать порядка тридцати процентов доступного с поверхности телесного угла, да и достаточный для прохождения сигнал из-под поверхности послать не так просто, требуется специальное оборудование, радиолинзу нужно развернуть, запустить и отъюстировать. Мы тщательно слушали эфир, сообщения не было. Мы действительно выиграли эту битву.