Донгар – великий шаман - Кащеев Кирилл - Страница 5

Шаман поджал губы, скрывая довольную улыбку. Пальцы сомкнулись на рукояти. Он едва слышно вздохнул, глядя, как танцуют голубые блики на кованом лезвии. Вот это нож! Ни у кого такого нет! Такое оружие только для голубоволосых ведьм… Прости, Огонь! – Он быстро покосился в сторону чувала. – Для достославных и великих жриц! Да еще у этих, жрецов их бродячих… Ходят, понимаешь, Голубой огонь для Храмов ищут… забредают куда не надо – а ты, старый шаман, камлай потом!

– Ладно, что с тобой поделаешь, возьму, пожалуй. Камлать поможет, имя ребенку узнать – пока тетки наши совсем не озверели, – с деланой неохотой пробормотал он, торопливо пряча бесценный подарок под плащ.

Пощелкивая всеми суставами – все-таки стар он, стар для таких вещей! – шаман поклонился Голубому огню. И колотушка привычно ударила в бубен.

Удар, неожиданно сильный, больше похожий на резкий вскрик, прокатился по просторному чуму. Снежный пол, утрамбованный до каменной плотности, вдруг пошел трещинами под притопывающими по нему торбозами [3]шамана. Туго закрученный вихрь завертелся вокруг – и ударил точно в отверстие чувала. Голубой огонь зашипел разъяренной лесной кошкой. Длинные гибкие языки Пламени метнулись вперед, точно пытаясь остановить бьющее в них снежное копье. Снег навалился на чувал. Придавленное его тяжестью Голубое пламя рванулось… захрипело, как человек, которого душат, и пропало, задавленное тяжестью набившегося в чувал сугроба. Снежный смерч распрямился, с торжествующим рокотом взмывая к дымовому отверстию чума. Шаман даже не увидел, а почувствовал, как берестяные стены тают в его безудержном кружении.

За ними не было крохотного пауля – поселка охотников хант-манов, притулившегося среди низкорослых тундровых деревьев. За ними было… Да ничего за ними не было!

Смерч завьюжился кольцом. Рушащийся крупными хлопьями снег стеной отгородил крохотный пятачок с шаманом, испуганной женщиной и младенцем на руках. Шаман завертелся волчком, выставив перед собой колотушку, – сквозь бешеное завывание вьюги прямо ему в уши сочился тихий вкрадчивый шепот:

– Андарлыннап кылыйган аш кара кускунум…

Снежный занавес распался, словно разорванный сильной рукой. Выставив когти, прямо в лицо шаману прянул истошно каркающий черный ворон. Шаман рухнул в снег. Ворон пронесся над ним, обдав ветром от бьющих в воздухе громадных крыльев. Шепот стал громче, теперь он гремел:

– Ты по воздуху плавно несешься, мой черный ворон, голодный ворон! Ты – мой черный разведчик, ты – мой белый разведчик! Приди ко мне, приблизься… Арай-ла бээр, оон-на бээр!

Ворон рухнул прямо на голову ребенку. Мать отчаянно закричала, пытаясь отогнать каркающую птицу. Сквозь сплошное кружение снега медленно начал проступать темный мужской силуэт. Бубен и колотушка вдруг рванулись, едва не выдернув руки шамана из плеч. Пронеслись сквозь вьюгу – в сплошном кружении снега их подхватили невидимые объятия. Бубен зазвенел с силой и звучностью, какой у старого шамана не издавал и в прежние времена.

– Бедей кара чедырымче! – сквозь завывание метели ритмично выводил глубокий мужской голос. – Пора мне возвращаться домой! Время войти в мой черный чум!

В такт его словам басовито заорал младенец.

И тогда шаман понял. Он заорал тоже – тоненько и жалобно, как придавленный волчьей лапой заяц. Дрожащей рукой рванул спрятанный под плащом нож. И кинулся к ребенку. Он должен успеть! Ему нужен всего один удар.

Вьюга взвыла. Подхваченный вихрем бубен завис перед шаманом в мельтешении снега, не подпуская к ребенку. Рука с поднятым ножом замерла, будто схваченная сильными пальцами. Смерч закружил над головой младенца. Темная тень жадно приникла к мягонькому, прикрытому лишь тонким пухом детских волосиков родничку на головке малыша. Начала медленно таять, просачиваясь внутрь. Исчезла.

Словно под навалившейся вдруг огромной тяжестью колыбель вырвалась из рук матери. Грозно и гулко ударилась оземь. Взметнувшийся вверх столб снега отшвырнул женщину прочь.

Старый шаман выкрикнул имя. Имя, пришедшее из страшных старых времен. Имя, которое уже тысячу Долгих дней и ночей помилованные голубоволосыми жрицами белые шаманы вспоминали с содроганием – и то лишь когда не слышат чужие уши.

Младенец медленно открыл глаза. Черный и страшный, засасывающий, как полынья над омутом, взгляд уставился на старика. Нож вывалился из враз ослабевших пальцев. Захлебываясь ужасом, старый шаман упал. Скорчился, словно пытаясь спрятаться в снегу.

Завывающий вокруг снежный буран исчез, будто его и не было. Пропал вьющийся над головами ворон. Вокруг воцарилась тишина.

Шаман робко приоткрыл один глаз. Он стоял на коленях посреди своего чума, у засыпанного снегом погасшего чувала. Рядом полуоглушенная молодая женщина раскачивалась, держась за голову, ничего не замечая вокруг. Посредине, в выбитой в полу глубокой яме, стояла колыбелька. Малыш в ней глядел перед собой младенчески-бессмысленным взглядом и тихонько агукал, пуская пузыри.

Шаман подполз к колыбели и тяжело плюхнулся рядом, безнадежно глядя то на младенца, то на потухший чувал.

– По-твоему пусть будет, – наконец, словно смирившись с чем-то страшным, но неизбежным, тихо выдохнул старик, склоняясь над самой колыбелью и пристально вглядываясь в безмятежно-невинные, пустые глазенки. – Не убью я тебя. Боюсь. Не хочу, чтоб ты меня там дождался. – Он махнул сухой ладонью куда-то вниз. – Но и помогать не буду. Думаешь, снова жить станешь? – старый шаман злорадно оскалился. – А вот не выйдет! – Поглядев, не пришла ли в себя полуоглушенная женщина, он быстро сделал в сторону младенца неприличный жест. – Никто от меня имени твоего не узнает! Ни мать твоя, ни ты сам! Поглядим, как твоя душа с остальными управится, – с торжеством закончил старик. Кряхтя, поднялся на ноги. Еще раз поглядел на малыша. – Ну зачем ты пришел? – с упреком бросил он. – Зачем в нашем селении родился? И от кого? От жреца храмового бродячего! – в голосе старого белого шамана прорвалось просто обжигающее презрение. – От геолога!

Свиток 1

О страшных историях на Ночь глядя

Тринадцать Долгих дней спустя

Аж из ледяного города богатей стражу вызвал. По всему стойбищу часовых выставил. И у чума своего тоже. Скачет из тайги белка рыжая… Махнул стражник мечом – срубил белке голову! Померла белка. Смеется богач – не пробраться тебе в стойбище, Черный! А на снегу у самых торбозов стражников черная тень проползла. Вынырнула из ручья нерпа… Бросил стражник копье – проткнул нерпу. Померла нерпа. Опять смеется богатый – не добраться тебе до моего чума, Черный! А в ручье вода черная стала, бежит, журчит, к чуму течет. Прилетел с далекого юга гусь… Выстрелил стражник из лука – подстрелил гуся. Упал гусь с самого неба и помер. Снова смеется богатый – не войти тебе в мой чум, Черный! А над чумом, над самым верхним отверстием, черная тучка пробежала. Ночь пришла, поел богатей оленины, тюленьего жира поел, сытый стал, сонный – начал укладываться. Лег он… Наверх посмотрел… А над полкой, где он спит… Черный шаман на стене висит! Глаза горят! Прыгнул черный шаман богатому на грудь – рот открыл… И втянул в себя его душу!

Девочка в слишком большой, явно справленной на вырост малице [4], испуганно прикрыла род ладошкой:

– Съел?

– Зачем съел? – Рассказчик, толстый солидный мальчишка со стянутыми в короткую косу жесткими темными волосами, снисходительно усмехнулся, постукивая кончиком шеста-хорея по корке снежного наста. – Богатый сам помер. Без души как жить?

– А посему стлазники белку убили? И гуся? – шепелявя беззубым ртом, спросил пристроившийся рядом с девочкой малыш, закутанный так, что из меха торчал лишь похожий на плоскую пуговицу нос.

– Темный ты, Рап, прямо как вся Долгая ночь! – снисходительно ухмыляясь, обронил рассказчик. – Хороший шаман превращаться может. Берет звериную шкуру, на себя надел и – р-раз! Белкой стал! Р-раз – гусем стал… Вот стражники и думали, что это все Черный подбирается!