Донгар – великий шаман - Кащеев Кирилл - Страница 34

– В стороны! – заорали сзади – Пукы узнал звонкий злой голос скуластого.

Строй распался, люди метнулись в стороны, прижимаясь к краям стены. Да чего ж они этого мальчишку слушаются? Пукы начал поворачиваться…

– Ложись, недоумок стойбищный! – раздался сзади новый крик.

Пукы успел увидеть Хакмара, стоящего на развернутой вдоль стены платформе соседнего лука. А потом весь мир заслонил летящий прямо Пукы в лоб заточенный кол.

– Таки недоумок! – рявкнул внутри его головы голос Кэлэни, и Пукы почувствовал, как его с маху швыряют на помост. Прямо над головой у него с громким шелестом просвистел кол. Раздалось хрусткое – чвяк!

Лежащий Пукы повернул голову. У мэнква в груди, точно напротив сердца, торчал кол. Людоед скосил вниз все имеющиеся глаза – что там такое? Еще мгновение постоял, словно в недоумении… Потом зашатался…

Пукы истошно заорал – и на четвереньках рванул прочь из-под валящегося на него гигантского тела. Поздно! Длинная тень накрыла улепетывающего мальчику. Дохнуло смрадом. Мэнкв тяжело ухнул вниз, накрывая мальчишку своей тушей.

«Где я очухаюсь – в крепости или у остальных мэнквов в животах?» – полыхнуло в мозгу. Пукы провалился в глухое беспамятство.

Свиток 19

Про богиню Калтащ, правду и неправду

Ему было хорошо. Только странно. Слишком мягко для крепостной стены. Слишком сухо для желудка людоеда. Еще что-то нежное и невесомое легонько щекотало нос. Пукы громко чихнул и открыл глаза.

Он лежал в гнезде.

Отличное гнездо, натуральный искусник его плел. Тоненькие, одна к одной веточки складывались в сложный узор, только мальчик никак не мог понять, что же он обозначает. Дно выстилал гусиный пух – свеженький, несвалявшийся, только что нащипанный. Зыбкий серый туман ходил по верхнему краю гнезда.

Из тумана протянулись две руки и крепко ухватили Пукы поперек туловища. Прежде чем он успел толком испугаться, его перевернули на живот и принялись мять, крутить и тянуть во все стороны, будто тесто на лепешки. Пукы заверещал.

– Живой? – осведомился гулкий женский голос, и крепкие пальцы принялись растирать мальчишке бока. Отбитые ребра откликнулись звонкой болью. С трудом вывернув голову, Пукы глянул через плечо. Склоняясь над гнездом, как хозяйка над кадушкой, стояла Калтащ-эква. Свои и накладные косы свисали из-под платка, покачиваясь в такт движениям рук. Пальцы Матери-Земли прошлись вдоль позвоночника, отзываясь новой вспышкой боли.

С замиранием сердца Пукы понял – это она ему так страшно мстит! За слова про нее и Куля! Пукы закусил губу, давая себе слово терпеть. Ребром ладони Калтащ принялась растирать ему шею…

– Не хотел обидеть! – попискивая от острой боли, выдавил мальчишка. – Ей-Торум, не хотел! Не надо, бабушка Калтащ! Не нада-а-а!

– Надо-надо! – продолжая жестокую пытку, злорадно ухнула Калтащ. – Какая я тебе бабушка! – Она зачерпнула из горшка приятно пахнущей мази и принялась втирать ему в спину.

– А кто? – Пукы так удивился, что даже боль в растертой докрасна коже на мгновение перестал чувствовать.

– Мог бы сказать, что я красавица с румяно-янтарным лицом и веками с грациозными складками, – нараспев протянула Калтащ.

– Но это же неправда, – обиженно пробормотал Пукы, косясь на глубокие морщины вокруг глаз старухи и красную сеточку сосудиков, расчертившую ее лицо. – Неправда!

– Да ну? – насмешливо удивилась Калтащ. – А как ты отличаешь правду от неправды? – Облик старухи поплыл, растекаясь серым облаком. На краю гнезда, ехидно улыбаясь белоснежными зубками и болтая ногами в расшитых торбозах, сидела девчонка в белом сахи. Перевитые с накладными косами настоящие оказались золотистыми – почти рыжими! Она была похожа одновременно на Тан, на девочку из обоза и еще на какую-то, красивее и той, и другой, – Пукы знал на кого, но только никак не мог толком вспомнить. – И как отличить одну правду – от другой? Свою правду – от чужой? – звонко спросила девчонка.

– Жрицы… Заветы Храма… – пробормотал Пукы. Храм всегда знает, что правильно, что неправильно. Надо только слушаться…

– Жрицы всегда говорят правду? – Калтащ приподняла гладкие, как спинка соболя, брови. – Храм всегда прав?

– Всегда! – выпалил Пукы и осекся. Та жрица, что приезжала в пауль, – она не могла говорить правду про приказ наместницы! Потому что, если она говорила правду, тогда… именно Храм велел заморить их пауль голодом ни за что ни про что? Храм, который всегда прав? Нет-нет, это он, Пукы, сейчас не прав! Он просто не все знает, не все понимает. – Всегда! – вкладывая в голос больше уверенности, чем испытывал на самом деле, упрямо повторил он.

– Ох и трудно с тобой будет, – покачала головой Калтащ. Позади нее в сером тумане раздался какой-то шум. На выразительном девичьем личике промелькнула досада. Она вздохнула и строго велела: – Сиди тут! – перекинула ноги через край гнезда и соскользнула вниз.

Пукы немедленно вскочил и натянул валяющуюся рядом рубаху. Боль и слабость исчезли, сменясь звенящей бодростью. Пукы казалось, что он сейчас ка-ак полетит… Он подпрыгнул… Полететь не полетел, но, цепляясь за плетеные стенки, быстро взобрался на край. Аккуратно, чтоб не заметили, высунул голову и чуть не заорал с перепугу.

Он был в том самом Красном чуме, где его съели. Только теперь вместо него на столе безобидно дымился отвар трав. Чум был огромен! Или Пукы – так мал? Его гнездо, оказавшееся крохотным, стояло на полке. Рядом с пупыгами, идолами-охранителями, сплетенными из многоцветных тканей и увешанными жертвенными платками-арсынами.

Нетерпеливо теребя цветной пояс, громадная Калтащ – и не поверишь, что только сейчас на краю крохотного гнезда сидела! – в облике девчонки стояла у стола. Над столом заклубился серый туман – и из него выпала уже ощипанная курица. Откормленная такая… Калтащ придирчиво взвесила подношение на руке и неохотно процедила:

– Ладно, заходи уж…

Из клубов серого тумана выступил крепкий мужчина в шаманском одеянии. Пукы он сразу не понравился – похож на того наглого мальчишку-мастера. Такой же бронзовокожий, с хищным носом и высокими скулами. Шаман почтительно склонился к ногам девочки.

– Ну и чего явился, Белый, ни свет ни заря? – неодобрительно кривя пухлые красные губы, фыркнула Калтащ.

Шаман распрямился, с опаской поглядывая на девочку.

– Так ведь это… у нас еще пока Заря… Вечерняя, правда, – развел руками он. Говор у него был странный – Пукы никогда такого не слышал. Да и шаманский плащ выглядел непривычно. – Вот и велели покамлать напоследок! Вроде бы мальчишку какого-то ищут – непочтительность к Храму, преступное нарушение Заветов Голубого огня, связь с подземным миром…

– И что? Ты предлагаешь МНЕ рассказать, где искать несчастного ребенка? – голос Калтащ стал окончательно неприятным. Девичий облик поплыл, и над шаманом нависла жуткая старуха. Пукы предпочел бы встретиться с теткой Секак, парочкой мэнквов и десятком эрыгов разом, чем с Калтащ в таком настроении. И это ей он рассказывал, как глубоко она не права? Ай-ой! – Чтобы вы отправили его на костер?

– Нет! Нет, я – нет! – пятясь, пробормотал шаман. – Мне просто велели! Мне велели – я камлаю!

– Ве-елели! Эк вас девчонки-то голубоволосые согнули – просто в бараний рог! – узкие губы старухи скривились.

Пукы наверху, в гнезде, испытал мгновенный прилив гордости – а он знает, кто такой баран! На далеком юге зверь грозный с рогами неодолимыми водит за собой по скалам стада этих… диких баранок, во! Умен и покладист, говорят, необычайно.

– Вот за что я вас, Белых, не выношу – трусы вы! Пошел вон, – негромко обронила старуха.

Перепуганный шаман отпрыгнул назад, растворяясь в тумане.

– И курицу свою забери! – гаркнула Калтащ, запуская птицей в клубящийся на месте его исчезновения туман. Из тумана послышался звук удара и болезненный ойк. – Еще скажи спасибо, что отпустила, – недобро кривя рот, процедила старуха. – Но ты принес мне нужную весть, и потому уходишь живым! Начинается дело! – Калтащ глубоко вздохнула. – И первый здесь, и второй уже рядом, – загадочно пробормотала она и, вскинув голову, поглядела. Казалось, прямо в глаза Пукы.