Донгар – великий шаман - Кащеев Кирилл - Страница 25

Пукы обошел чум с другой стороны. В отличие от привычного чума Белых шаманов, там оказался еще один выход, и к нему тоже тянулась заставленная столбами дорога.

– Черный ход! – в ужасе прошептал Пукы. Из толстенного, тщательно ошкуренного черного дерева, вкопанного у второго входа в чум, на Пукы пялилась жуткая рожа родного брата Нуми-Торума – подземного повелителя, многорукого и одноногого владыки нижней Сивир-земли Куль-отыра. И дорога, в начале которой стоял он сам, вела в царство тьмы. Дорога, по которой мог ходить только Черный шаман.

В том, что перед ним последнее логово самого страшного из чудовищ Средней земли – Донгара Кайгала Черного, он не сомневался. Никто, никакие белые лисы, дышащие теплом чудовища, снежные бураны и ледяные горы не загонят его внутрь! Пусть уж прямо тут – съедят, раздавят, завалят… Все лучше, чем соваться туда.

На вырубке, окруженной высоченными соснами, стояла полная тишь. Лишь похрустывающие под ногами льдинки напоминали о недавней погоне. Снова навалилась уже ставшая привычной болезненная слабость. Пукы обхватил себя руками за плечи, стараясь сдержать колотящую его дрожь. Ну почему – он? Без мамы, без Орунга… Изгнанный, усталый, голодный, больной, в самом страшном, неправильном месте, куда не должен попадать ни один правильный хант-ман.

Невольно он почувствовал всплеск любопытства. А вдруг… Вдруг именно здесь – последний оплот черных шаманов? А где же тогда – Пукы огляделся – где знаменитый дом, который хоть и принадлежал черным шаманам, но почему-то именовался Белым? В старых байках, что рассказывали мальчишки в тундре по Ночам, говорилось, что из этого Белого дома Черные желали править всем Средним миром, и была у них для этого страшная красная кнопка. Нажмут на нее – и всю землю выжжет проклятое Рыжее пламя! Еще говорили, что в тот Белый дом стекались богатства со всего Среднего мира, и золота там – как в святилище Золотой Бабы! А уж сколько в Белом доме пушнины, оленьих шкур, парок, торбозов и моржовой кости, Пукы и задумываться боялся. Впервые ему захотелось, чтобы хоть часть этих баек оказалась правдой.

Он выхватил отцовский нож – и снес голову злобному кулю, духу болезней, пытавшемуся заразить его чем-то страшным и ужасным. Вонзил южную сталь прямо в черное сердце трехголового мэнква – головы тому рубить все равно бесполезно, новые отрастают. Перелез ворота, кованные из настоящего железа, и ворвался в Белый дом. Все спрятанные сокровища он вывез. Часть из них отдал своему паулю – все плакали, благодарили его и просили остаться. Но он не остался. Орунга лечить надо было – мать его хоть и нашла, но больного очень. Забрал мать, брата и пса – и переехал в ледяной город. Там построил себе дом – и не изо льда, а каменный, как в том безумном мире, где за ним гонялись чудища на колесах! Остальные сокровища отдал в Храм. Чтоб больше еду по паулям собирать не надо было.

– Э-хе-хе, – печально вздохнуло поблизости. Вроде как дерево заскрипело.

Пукы потряс головой, приходя в себя. Стиснул в потном кулаке рукоять спрятанного под паркой ножа и, по широкой дуге огибая черный чум, двинулся дальше. Сердце колотилось где-то в горле – ну а все-таки… А вдруг… Ему уже достаточно досталось, ей-Торум, должно сейчас случиться что-то хорошее – иначе неправильно выйдет!

Пукы обошел чум. Рука на ноже разжалась, и мальчишка мрачно уставился на открывшееся ему зрелище. Никакого Белого дома и железных ворот. Единственное, что там было необыкновенного, – расчищенные от подлеска делянки так и не заросли, хотя пяток самых обычных жилых чумов явно стоял тут Дни, и Дни, и Дни. К берестяной стене прислонились полусгнившие лыжи-гольцы. Сложенные некогда дрова рассыпались трухой. Стояли перевернутые на бок нарты – уцелели одни лишь гнутые полозья. Пукы досадливо цокнул языком. В неправильной песне была правда – с поля битвы под Воркой Черный Донгар и впрямь ушел не один.

Пукы громко чихнул, вытер нос ладонью. И что теперь делать? Мучивший его жар усилился. Перед глазами плыло все сильнее, ему казалось, что чумы колеблются, как воздух над Огнем. Ему бы сесть. Или лечь… Вот бы сейчас мама подошла… Положила руку на лоб, озабоченно покачала головой, сбегала к шаману за травами, как она всегда делала, когда Пукы болел – а болел он часто.

Ему вдруг показалось, что мама стоит у входа одного из чумов и манит его к себе. Он сморщил лоб – вроде бы не стоит туда входить. Но ведь это же не черный чум, а самый обычный. И куда ему деваться? Спотыкаясь, Пукы заковылял ко входу. Протянул руку к занавешивающей вход волчьей шкуре – под его пальцами она осыпалась клочьями серой пыли. Цепляясь за края проема, ввалился внутрь.

Лунный свет падал сквозь отверстие наверху, заливая чум серебром. Чум был практически пуст – чувал из обмазанных глиной жердей, за многие Дни смерзшейся в камень, несколько горшков. Котелок из железа – но ржавый и прохудившийся. На него Пукы поглядел с сожалением. И запах – слабенький, едва заметный, но настоящий запах чума, где живет шаман. Запах старых трав. Пошатываясь от слабости, Пукы побрел к тающей в лунных тенях лежанке на другой стороне чума. Там должен быть сундук с травами, или мешок, или…

Он замер, прижимая руку ко рту, чтобы не заорать. Сундук у лежанки действительно стоял. А еще на слепленной из утрамбованного снега полке лежал человек. На спине, вытянув руки вдоль тела. Длинное худое тело укрывал шаманский плащ, только сделанный не из птичьих перьев, как положено для камлания в Верхний мир, и даже не из шкур оленей, как для Средней земли. Плащ был сшит из медвежьих шкур, и Пукы даже побоялся думать, куда именно мог камлать шаман в таком плаще. В общем-то, понятно – куда. При черном-то чуме… Расшитая шаманская шапка сдвинута на затылок и открывает совсем юное, но до предела изможденное лицо. Молодой шаман – не больше чем на три-четыре Дня старше Пукы – казался обтянутым смуглой кожей скелетом. На его тонких губах застыла терпеливая улыбка. Как будто шаман ждал кого-то, спокойно, с полной уверенностью, что тот придет. Это выражение примерзло к его лицу, покрытому тонкой коркой прозрачного льда. Молодой шаман был мертв – очень, очень давно.

Пукы попятился. Потом остановился, в нерешительности поглядывая то на тело, то на сундучок. Шаман продолжал улыбаться. Пукы знал, конечно, что на самом деле черный наверняка был злобным чудовищем: людей в жертву приносил, Храм не чтил и жрицам перечил (неизвестно, что хуже!). Но почему-то он вовсе не казался страшным. Так, парень и парень. Могли бы даже и подружиться. Если бы, конечно, молодой шаман не был Черным. И мертвым.

Будь на его месте старик – Пукы ни за что не решился бы приблизиться. А этот – ну не сам же Кайгал здесь лежит!

– Не л-лежит, – хихикнул знакомый заикающийся голос. – Эт-т т-точно, что н-не лежит!

Пукы потряс головой, будто рассчитывал вытрясти надоедливый голос из ушей – не, явно хуже ему становится, делать что-то надо! Неуверенно косясь на мерзлое тело, Пукы наклонился над сундучком, откинул крышку. На него дохнули резкие, ощутимые даже сквозь заложенный нос травяные ароматы. В сундучке лежали мешочки из провощенной тюленьей кожи. Пукы торопливо растянул завязки – и впрямь травы. Тщательно высушенные и перетертые в мелкий порошок. С ними ничего не могло случиться и за тысячу Дней. В них было спасение. Пукы схватил с чувала горшок и принялся бросать в него одну щепотку за другой.

– Откуда з-знаешь, какие б-брать? – с любопытством спросил заикающийся голос.

– Я к шаману все время ходил, – пробормотал Пукы, продолжая отмеривать травы на кончике ногтя. – Помогал ему. Ну и слушал… всякое. И как он внука своего учил – тоже. Особенно про травы. Болею я часто, – неловко сознался он.

– Что болеешь – это нормально. А что лечить выучился… – голос захихикал ехидно. – Похоже, с-старый Б-белый т-трус обхитрил с-сам себя…

Пукы остановился в недоумении – неправильное что-то голос про Белых говорит, а еще в его собственной голове живет! Не станет он с ним больше разговаривать. Отвар выпьет, и тот вообще исчезнет! Пукы выскочил за порог, накидал в горшок снегу и повернул обратно. И только тогда сообразил, что совсем дурак. А заваривать-то на чем? Огонь кончился, чем чувал разжигать?