Донгар – великий шаман - Кащеев Кирилл - Страница 14

Орунг и Пукы уставились на жрицу во все глаза. Пукы – восторженно. Орунг… Он и сам не знал – как. Жрица оказалась стара. Ее лицо походило на ссохшуюся шкурку, но фигура была как у юной девушки. Густые голубые волосы, расчерченные вкраплениями седых прядей, плотным плащом падали ниже пояса. Из-под края волос выглядывала небрежно замотанная вокруг бедер повязка. Голые босые ноги уверенно попирали талый снег. Блекло-голубые, непривычно большие и круглые глаза насмешливо щурились, разглядывая прожженные и покрытые копотью парки хант-манов.

Шаман поклонился вновь:

– Охотничьи люди хант-маны благодарят великую жрицу за спасение и нижайше кланяются высокому Храму…

– Что ж, тем лучше! – не дослушав славословия, перебила его жрица. – Значит, хант-маны тем более не откажутся помочь оберегающему их Храму!

К паулю, позвякивая колокольчиками оленьих упряжек, подъезжали сани большого обоза.

Свиток 6

В котором жрица с голубыми волосами в доступной форме объясняет всем, что происходит

– Чтоб тебя приморозило, а потом оттаяло! Чтоб тебя Куль-отыр под землю забрал! Чтоб тебя жрица себе на обед зажарила!

– Тихо ты! Тихо! Услышит! – перепуганная Тан гонялась за Аккаля, пытаясь закрыть ему рот ладонью.

Аккаля скакал на одной ноге, зажав вторую руками, то ругаясь, то тихо подвывая от боли.

– Я не хотел! Я это… не специально, вот ей-Торум, – топчась у него за спиной, бормотал Пукы, норовя припрятать за спину деревянный кол, которым он только что заехал Аккаля в ногу. – А говорить так… как ты сейчас, – неправильно!

Аккаля взревел совершенно по-медвежьи и, вытянув руки, рванулся к Пукы. Тот попятился. Аккаля поскользнулся на еще не сбитом льду и плюхнулся плашмя, ударившись грудью.

– Мы лучше пойдем, – беря брата за руку, сказал Орунг.

Склонившаяся над ушибленным Аккаля Тан отмахнулась – дескать, уходите скорее.

Волоча Пукы за собой, Орунг заскользил прочь. Вокруг еще дымящихся и воняющих гарью развалин поселка деловито сновали жители. Громко стучали топоры в руках охотников, скрипел лед под разбивающими его кольями. Растопленный сперва Рыжим, будь он проклят, а потом и Голубым, будь он тоже… будь благословен… огнем снег на Ночном холоде смерзся в сплошное озеро льда. Теперь его приходилось тщательно расковыривать, чтобы уцелевшие могли поставить хоть пару берестяных чумов. Ну а тем, кто не спасся, – тем уже все равно.

Братья остановились, молча глядя на аккуратно, рядком, выложенные у края ледяного поля тела погибших. Последним и чуть в стороне – не хант-ман все же, чужой род, чужой обычай – лежал нивхский ребятенок. На его теле не было ни отметин от жутких клыков отыров, ни следов Огня. Казалось, мальчишка просто спал, подложив ладонь под щеку, а Ночной холодный ветер ласково шевелил его темные волосы, осыпая их блестками изморози.

– Стойбище его сгорело – он живой ушел. От Вэс ушел, от отморозков ушел, до нас добрался… А тут… Вот… А мы даже как звать его, не знаем. – Орунг почувствовал, как от бессильной ярости у него сводит зубы. Все это было… как Пукы говорит – неправильно!

– Младенца их Тан вынесла. И девчонка нивхская уцелела. Говорят, в себя пришла. Есть просит, – пробормотал Пукы.

Братья вскинули головы и оба уставились туда, где на толстом бревне, еще недавно бывшем воротами их пауля, восседала жрица. Голубоволосая ковырялась в котелке с олениной, что вытащила из Огня мать. Жрица морщилась, кончиками пальцев перебирая дважды подгорелое – сперва в чувале, а потом в пожаре – мясо. Какой-то ломоть не понравился ей особенно сильно, и она брезгливо швырнула его в снег. Стайка караулившей каждое ее движение детворы ринулась вперед. Вокруг брошенного горелого кусочка завязалась драка. Не обратив на катающихся у ее ног чумазых детей ни малейшего внимания, жрица продолжала копаться в котелке.

– А правильно старики ей мясо отдали, – сказал Пукы, хотя Орунгу показалось, что убежденности в голосе брата даже слишком много. Словно тот хотел убедить в первую очередь самого себя.

– Правильно, – кивнул Орунг.

Пукы воззрился на него удивленно – не привык он, чтоб Орунг соглашался насчет жриц.

– Этих до отвала кормить надо, голодные – они злее, – невозмутимо пояснил Орунг.

– Она нас спасла! – запальчиво выкрикнул Пукы.

– Спасла, – неохотно согласился Орунг. Он и сам понимал: не явись голубоволосая прямо с темного неба, сейчас бы у них вовсе никаких забот не было – ни лед долбить, ни развалины по бревнышку раскатывать, ни остатки еды из-под завалов выскребать. Просто потому, что вместо ледяного поля было бы тут сплошное поле мертвецов, над которыми пировали отморозки. Да только быть обязанным спасением жрице… почему-то сама мысль об этом казалась отвратительной. – Знать бы только, как она здесь оказалась? Близко была – значит, к нам и ехала. Зачем? Обоз при ней – тоже зачем? Оброк Храму мы еще в конце Дня заплатили.

– Она скажет! – горячо заверил его Пукы.

– Не сомневаюсь. – Орунг сморщился.

Жрица наконец закончила трапезу и небрежно швырнула детворе котелок с остатками.

– Эй, вы! Да-да, вы, двое!

Орунг почувствовал, как его душу заполняет смесь ярости и самого настоящего страха – по-старчески крючковатый палец жрицы с украшенным голубыми камнями желтым ногтем тыкал в его сторону.

– Все равно ничего не делаете – велите людям собраться сюда! Говорить буду, – распорядилась голубоволосая.

– Лед отбивать надо, – немедленно набычившись, пробормотал Орунг. – Чумы поставить негде – детей уложить.

Пукы коротко ткнул его своим колом в ногу. Орунг был уверен, что на этот раз – не случайно.

– Будет исполнено, большая начальница жрица! – кланяясь и улыбаясь до ушей, провозгласил Пукы. При этом физиономия у него была такая счастливо-маслянистая, будто его в горшок с тюленьим жиром макнули.

Орунг неуверенно покачал головой, глядя, как тощая долговязая фигура брата мелькает между работающими людьми. Пукы вроде даже стал выше и значительней и со стариками говорил с уверенностью, которой Орунг в нем раньше не замечал. Как будто пустячное поручение жрицы облекло его частицей силы Голубого огня. Не надо бы Пукы со жрицей связываться. Что б ни повелела голубоволосая – радости это никому не принесет. Жрице-то ничего не скажут – а вот Пукы потом припомнят. Мать опять плакать станет.

Из сбившейся у бревенчатого завала толпы выбралась мать и встала рядом с Орунгом, как всегда, притянув его к себе за плечи. Он ткнулся щекой ей в плечо и тихо засопел, вдыхая родной запах ее мехового халата-сахи, который не могла заглушить даже горелая вонь. Мать погладила его по макушке натруженной рукой, шутливо дернула за косу. Сердце у Орунга сжалось, будто враз смерзлось в сверкающую веселую льдинку. Ничего… Он теперь уже почти охотник… Да что там, совсем охотник! Все будет хорошо. Главное, живы… Мама жива. А новый дом они поставят, и шкур он добудет, и… Рядом появился Пукы, поглядел на протянутую к нему руку матери и… как всегда, не подошел. Хотя видно было, что хотелось, очень хотелось, просто до крика. Вместо этого отвернулся независимо и с преувеличенным вниманием уставился на жрицу. Орунг и мама обменялись быстрыми веселыми взглядами: «Суровый Пукы, однако!» Мужчину из себя корчит. Не все мужчины прямо от медведицы рождаются, некоторые еще и от мам.

– Ну, все тут? – каркающий голос жрицы разбил приятный холодок, словно дыхание родного дома, окутавший Орунга. Парень вздрогнул.

Стоящая на завале жрица нетерпеливо постукивала пяткой по бревну, брезгливо косясь на собирающихся внизу людей.

– Ор и шаман ваши где?

Раздвинув толпу, из задних рядов выбрались шаман и староста, переглянулись и дружно согнулись в почтительном поклоне, едва не ткнувшись лбами в босые ноги жрицы.

– Тогда можем начинать, – кивнула та.

Насторожившийся Орунг вдруг увидел, что от обоза, остановившегося подальше от образовавшегося на месте поселка ледяного поля, к ним направляются воины. Одинаково, но очень добротно одетые в крепкие сапоги с меховой опушкой и толстые куртки синего цвета с символом Храма – чашей со вздымающимся над ней Голубым огнем – на спине и груди. Во все глаза мальчишка уставился на болтающиеся у пояса каждого сабли. Не южная сталь, даже ему видно, но тоже настоящее железо. Небось в городах ковали.