Вампир — граф Дракула - Корелли Мария - Страница 12

Старик этот с лицом, темным и сморщенным, как древесная кора, оказывается, служил матросом где-то в Гренландии, когда произошла битва при Ватерлоо! Он, кажется, скептически отнесся к моим вопросам о звоне колокола и о «белой даме».

— На вашем месте, мисс, я бы об этом и не думал, — сказал он. — Это все глупые суеверия!

Я подумала, что все-таки старик может сообщить мне много интересного, и стала расспрашивать его о подробностях ловли китов. Он только начал свой рассказ, как часы пробили шесть. Мой собеседник с трудом встал.

— Я должен идти домой, мисс, моя внучка не любит ждать, когда чай на столе, да и я не люблю пропускать положенного времени!

И он удалился, направляясь к ступенькам. Эти ступеньки составляют характерную черту местности и ведут из города к церкви. Их очень много, не знаю сколько. В былое время они тянулись до самого монастыря.

Но и мне пора домой. Луси поехала с матерью делать визиты. Наверное, они уже успели вернуться.

25 июля. Я пришла сюда час назад с Луси. У нас был преинтересный разговор со стариком и с двумя его приятелями. По сравнению с ними он просто оратор и, сознавая свое превосходство, всем противоречит, а если не может в чем-нибудь убедить слушателей, начинает сердиться и кричать.

Луси очень красива в своем белом платье. У нее неплохой цвет лица с тех пор, как она здесь. Мне кажется, что старики влюбились в нее. Даже наш оратор не противоречит ей, а изливает двойную порцию негодования на меня. Я начала опять говорить про старые предания, но он перебил:

— Все это глупости и ерунда! Призраки, привидения… Они выдуманы, чтобы пугать женщин и детей! Предзнаменования и предчувствия? Ложь, ложь и ложь! Даже на могилах увековечена ложь! Посмотрите вокруг, все эти камни стыдятся лжи, и потому валятся. Почти все надписи одинаковы: тут покоится такой-то, а в половине могил никого нет! Воображаю, что будет в день пришествия, когда погибшие моряки придут сюда, к своим могилам!

Я видела по выражению лица старика, что он крайне доволен собой.

— Ах, мистер Свайлс, не может быть, чтобы вы говорили серьезно! Неужели все эти могилы пусты?

— Не все, конечно, — ответил старик, не смущаясь, — но многие.

Он презрительно указал на памятник, где было выгравировано: «Эдуард Стенслиг, матрос, убит пиратами у берегов Андрее в апреле 1754 года», и торжествующе обратился ко мне:

— Позвольте спросить: кто привез и похоронил его? Убит пиратами! И вы верите, что его прах покоится здесь? Воображаю, какой поднимется переполох, когда в день пришествия все эти несчастные придут сюда искать свои могилы!

Все старики рассмеялись.

— Но памятники ставят, должно быть, в угоду родным, — не сдавалась я.

— В угоду родным? — повторил презрительно старик. — Да ведь все знают, что это ложь! Но теперь мне некогда спорить с вами, часы пробили шесть, мне пора домой! Мое почтение, господа!

Приподняв шляпу и поклонившись, он степенно удалился. Вскоре ушли и его приятели.

Луси и я остались сидеть на скамейке, любуясь видом на гавань. Луси говорила о своем женихе и о предстоящей свадьбе. Мне вдруг стало невыносимо грустно: целый месяц прошел без известий от Андрея!

Позже. Я опять вернулась сюда: мне страшно тяжело. Письма от Андрея нет. Надеюсь, с ним ничего не случилось.

Часы только что пробили десять. Город внизу усеян огоньками. Они тянутся по обеим берегам реки и рассыпаются в долине. С набережной долетают звуки вальса. Там всегда по вечерам играет оркестр.

Как я бы хотела знать, где сейчас Андрей, думает ли он обо мне? Ах, если бы он был здесь!

25 июня. Чем больше я изучаю болезнь Ренфильда, тем больше она меня интересует. У больного крайне развиты эгоизм, скрытность и упорство. Я уверен, что он скрывает какой-то план, но до сих пор не могу понять, в чем он заключается… Самая интересная черта Ренфильда — страсть к живым тварям, хотя иногда она так странно проявляется, что может показаться извращенной жестокостью.

В данную минуту он занимается ловлей мух. У него их набралось такое количество, что мне пришлось сделать ему выговор. К моему удивлению, он не разозлился, как я ожидал, а только попросил:

— Дайте мне три дня, и я уберу их.

Конечно, я согласился. Буду продолжать наблюдение за ним.

28 июня. Ренфильд переключился на пауков, которых у него уже несколько экземпляров. Он кормит их мухами, количество которых значительно уменьшилось, хотя Ренфильд по-прежнему приманивает их, оставляя остатки еды на окне.

1 июля. Пауков стало так много, что я потребовал убрать их. Ренфильд был очень удручен моим приказом, и я позволил ему сохранить нескольких…

Сегодня огромная толстая муха, вроде слепня, влетела в окно. Ренфильд поймал ее и раньше, чем я успел понять его намерение, с восторженным видом положил в рот и съел. Я выбранил его, на что он спокойно ответил, что мухи очень вкусны и крайне полезны.

— Это — жизнь, которая питает мою! — воскликнул он. Его ответ навел меня на новую мысль. Я прослежу, как Ренфильд уничтожит своих пауков. Он, очевидно, занят какими-то подсчетами, так как постоянно что-то записывает в тетрадь. Целые страницы ее исписаны цифрами.

8 июля. В сумасшествии Ренфильда есть некая логика, и я чувствую, что скоро разгадаю ее; первоначальная идея у меня уже есть.

Я несколько дней нарочно не заходил к нему, желая проследить, не произойдет ли в нем перемена. И действительно, Ренфильд расстался с частью своих любимцев-пауков, заменив их воробьем, которого почти приручил. Способ приручения крайне простой, судя по тому, что количество пауков значительно уменьшилось. Оставшиеся, однако, очень жирны. Ренфильд продолжает кормить их мухами.

19 июля. У Ренфильда теперь целая колония воробьев, а мухи и пауки почти исчезли. Когда я вошел к нему, он стремительно подбежал ко мне, говоря, что у него есть большая просьба, и стал ласкаться, как собака к хозяину. В ответ на мой вопрос Ренфильд ответил, умиленно улыбаясь:

— Я хочу иметь котенка, маленького, гладенького, игривого котенка, которого я мог бы учить, а главное — кормить, кормить, кормить.

Я ожидал чего-то подобного, так как заметил все увеличивающееся количество сытых прирученных воробьев. Не желая, чтобы эти милые птички подвергались той же участи, что мухи и пауки, я сказал, что подумаю, и спросил, не предпочитает ли он иметь взрослую кошку. Ответ Ренфильда выдал его с головой:

— Да, конечно, хотел бы. Я просил котенка, боясь, что завести кошку вы мне не позволите.

Я покачал головой, говоря, что пока мне кажется невозможным исполнить его просьбу. Лицо Ренфильда перекосилось от злобы. Я прочел в его глазах желание убить меня. Убежден, что этот человек — потенциальный убийца. Посмотрим, что будет дальше.

10 часов вечера. Я посетил Ренфильда еще раз и застал его угрюмо сидящим в углу. Когда я вошел, он бросился передо мной на колени, умоляя принести кошку. Я, однако, остался тверд и отказал ему окончательно. Не проронив ни слова, Ренфильд вернулся на свое место.

21 июля. Был у Ренфильда очень рано, до прихода фельдшера. Он уже встал и раскладывал кусочки сахара на окне, очевидно, для приманки мух. Настроение у него было весьма благодушное. Осмотревшись и не увидев ни одной птицы, я спросил, куда они делись? Ренфильд ответил, не глядя на меня, что воробьи улетели. Однако на полу лежало несколько перьев, а подушка была запачкана кровью. Я ничего не сказал, но приказал санитару зорко следить за больным.

10 часов утра. Только что пришли сказать, что Ренфильда вырвало птичьими перьями.