Татуированная кожа - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 19

– Нет! – Генрих резко высвободился. – Вольдемара в эти дела не вмешивать – это мое условие. Обязательное условие!

Стальной взгляд отца напоминал клинок выброшенной в защитном выпаде шпаги.

– Как скажешь, дружище. Завтра в семь вечера я жду тебя на вокзале, возле касс.

Когда Иоган ушел, Генрих опустился на диван, обхватил голову руками и долго сидел не шевелясь. Лизхен опустилась рядом, обхватила мужа за плечи.

– Зачем? Ты же всегда держался в стороне...

– Так будет лучше, – глухо ответил Генрих. – Все равно всю жизнь не отсидишься...

Володя почувствовал, что происходит что-то непоправимое и это непоправимое связано с ним. Стало горько и страшно, к горлу подкатил комок. Он вышел в высокий, гулкий, пахнущий мочой туалет и, дернув тяжелую фаянсовую ручку на свисающей из бачка цепи, разрыдался под шум сбегающей воды. Он сдергивал несколько раз, но бачок наполнялся медленно, к тому же в дверь стал стучать одноногий инвалид Фомичев, поэтому выплакаться так и не удалось. Умывшись, он вернулся в комнату и залез под одеяло, мечтая о том, что когда-нибудь у него будет место, в котором можно уединиться – хотя бы такой же туалет, но только не коммунальный, а свой, потому что человеку иногда необходимо остаться наедине с самим собой, а сделать это в густонаселенной квартире практически невозможно.

В ожидании рокового времени – десяти часов следующего дня – спал он плохо, мучили тревожные, страшные и противные сны. Несмотря на недавнюю браваду, он понимал, что, кроме тюрем, есть и трудколонии для несовершеннолетних, поэтому вполне вероятно, что завтра его отправят именно туда...

Но утром все разрешилось чудесным образом, даже идти в милицию не пришлось: отец ушел рано, а когда вернулся, сказал, что все уладил и на первый раз его простили. Володя испытал прилив любви и нежности к отцу, обнял его за шею и уткнулся головой в грудь, как в глубоком детстве. А заметно опечаленный Генрих гладил сына по затылку, тяжело вздыхал и наконец произнес:

– Не допускай ошибок, сынок. Имей в виду, они только этого и ждут...

Вечером он ушел на вокзал, не разрешив себя провожать. Проснувшись ночью, Володя услышал, как мать приглушенно всхлипывает в подушку.

В аттестате зрелости у него было всего три пятерки: по физкультуре, первоначальной военной подготовке и немецкому языку. Последняя считалась самой ценной – до сих пор Клавдия Ивановна считала, что на высший балл знает только она сама. Троек тоже оказалось немного: рисование, химия и география. По меркам их выпуска, результат считался неплохим.

К моменту окончания школы Володю уважали и соученики, и все пацаны микрорайона. Причиной тому, конечно, была не хорошая учеба, а успехи в драках, в которые с восьмого класса он ввязывался с большой охотой. «Двойка», исполненная под руководством Пастухова в заплеванной подворотне, сформировала личность Вольфа больше, чем годы, проведенные в боксерском зале. Она связала силу и технику удара не с гулким тренировочным мешком и не с очками, присуждаемыми рефери, а со страхом в выпученных глазах противника, мягкой податливостью его тела, рефлекторно выскочившим языком, короче – с настоящей победой, которая не присуждается судейской коллегией, а берется своими руками без чьего-то посредничества.

После первого опыта он несколько раз приходил к Филькову в общагу и дрался на темных пустырях стенка на стенку, или вдвоем-втроем против пяти-шести. Численный перевес всегда был на стороне пьяных или обкурившихся жителей «нахаловки», потому что инициатива исходила от них, но точные и сильные удары боксеров компенсировали это преимущество. К тому же оказалось, что печальный пример нокаутированных сотоварищей мигом охлаждает пыл остальных и они, неожиданно протрезвев, покидают поле боя.

Несколько раз Фильков предлагал «ставить удар» на случайных прохожих, но Володя категорически отказывался. Не захотел он и драться на стороне Кента против «кильдюмских», хотя придумал для отказа какой-то благовидный предлог.

В девятом классе Вольф стал ухаживать за Симоновой, перейдя дорогу Вальке Ромашову из десятого «Б». Тот считался приблатненным и водился с «мясокомбинатовской» кодлой, школьные пацаны боялись его как огня. Как-то после вечера танцев к подъезду школы подошел десяток отпетых хулиганов, вооруженных палками и цепями, верховодил в этой компании дважды судимый Бычок, он стоял посередине, засунув руки в карманы, лыбясь щербатым ртом и выплевывая семечную шелуху на опасливо пробирающихся вдоль стенки школьников. Ромашов держался в сторонке, будто он здесь вовсе и ни при чем, только губы его змеились в загадочной торжествующей улыбке.

Все знали, что «мясокомбинатовские» пришли «гасить» Немца, и он тоже об этом узнал, но деваться было некуда. Хотя Саша Погодин предложил ему выдавить стекло в туалете и по пожарной лестнице спуститься в темный двор, а оттуда через забор рвануть домой, но Вольф не согласился: слишком сложно, не факт, что уйдешь, а если и уйдешь – все равно потом поймают.

Довольно спокойно Володя вышел на улицу: боевой опыт помогал преодолеть страх – он знал, что если не отобьется, то убежит, не убьют ведь, в худшем случае получит несколько ударов, но это дело привычное...

– Здорово, Немец! – возбужденно выкрикнул Ромашов и, не удержавшись, взглянул на Бычка – понял ли тот сигнал. Тот сигнал понял, и стоящие поодаль в ожидании зрелища школьники поняли – сценарий-то стандартный: сейчас Бычок отзовет Вольфа в сторону, скорей всего в темноватый и пустынный двор, следом подтянутся остальные и «замесят» обреченную жертву. Погодин потом рассказывал, что у него даже мороз прошел по коже.

Но Вольф сам шагнул к Бычку.

– Слышь, чувак, дай закурить, – пританцовывая, будто от холода, сказал он.

– Что?! – Бычок ошеломленно вытаращил глаза.

– Закурить...

Резкое движение руки, кулак скользнул по небритому подбородку, костяшки угодили прямо в нокаутирующую точку, и Бычок обмякшим кулем рухнул вперед, прямо Вольфу под ноги. Тот опасливо отскочил.

– Гля, чего это он? – недоумевающе спросил Вольф у следующего – рыжего крепыша с надетой на запястье веревочной петлей от палки – чтоб не выскочила из вспотевшей ладони. – Больной, что ли?

– Хы, – тот или не понял, или не успел осознать, что произошло, и бессмысленно пялился на недвижное тело вожака.

Вольф опять сделал резкое движение и снова попал удачно – рыжий повалился рядом с Бычком. То ли оттого, что падали они, не опрокидываясь навзничь, как обычно в драках, то ли потому, что происходящее не укладывалось в привычный сценарий подобных игр, но остальные будто впали в транс, загипнотизированно рассматривая тела товарищей и явно не связывая их состояние со смирно стоящим Вольфом.

– Тю! – Володя удивленно развел руками перед худым парнем со злым лицом и тихо позванивающей цепью в дрожащем кулаке. – Может, надо «Скорую» вызвать?

На этот раз он промахнулся и попал в скулу, худой развернулся вполоборота и, хлестнув в падении цепью кого-то из своих, опрокинулся на спину. Спектакль закончился. Вольф рванулся вперед. Удар! Удар! Еще удар!

Двое упали, один скорчился, зажимая разбитую сопатку, остальные, позабыв про цепи и палки, бросились бежать. Быстро, но не суетливо Вольф пошел в другую сторону, через проходной двор вынырнул в кривой, с разбитыми фонарями проулок и вернулся обратно, наблюдая из темноты за дальнейшим развитием событий. На месте происшествия уже распоряжалась директриса, и ее гулкий голос разносился по всей округе.

– Раз это не наши – срочно вызовите милицию! Смотрите: палки, цепи... Кто их сюда привел?

– Безобразие! – в унисон кипятился Псиныч. – Они тут друг друга убивать будут, а пятно ляжет на всю школу!

Прочухавшийся Бычок с товарищами по несчастью не стали дожидаться милиции и, пошатываясь, вытирая кровь и матерясь, побрели в сторону набережной. Зеваки расходились. Вольф выделил в толпе фигуру Ромашова и по другой стороне двинулся следом.