Секретные поручения - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 16

— Извините… — заведующий так же незаметно исчез.

Ровно в 14.50 Агеев встал и, не прощаясь ни с кем, вышел из уютного дворика пельменной. В груди бушевала злость.

— Ну, Пидораст, погоди! — мстительно процедил капитан себе под нос.

На противоположной стороне улицы гудел «рафик», парень в футболке заносил в Катенькин киоск обернутые серой бумагой стопки журналов. Сама вышла бы, не развалилась. Может, стесняется коротких ног? Может, у нее вообще вместо ног — протезы? Два синеватых обрубка, посыпанные тальком и перехваченные толстыми кожаными ремнями, а ниже — деревяшки с резиновыми набалдашниками на концах.

Бр-р-р…

Снова отрыжка. Капитан Агеев почувствовал тяжесть в желудке, привычным движением достал из кармана пластиковую трубку, наполненную яркими двухцветными гранулами-таблетками. Он вытряхнул на ладонь две гранулы, отправил их в рот.

Через несколько минут плохо пережеванные комки наперченного мяса превратятся в абсолютно нейтральную жидкость и через стенки желудка просочатся в кровь. Кто-то сказал, что эти чудо-таблетки переваривают не только мясо, но и сам желудок; скорее всего вранье. Агеев верил только своим врачам. Особенно с восемьдесят шестого года — когда перешел на магазинные пельмени.

Когда-то Родик Байдак уже садился за руль мертвее мертвого. Прошлой весной, в апреле. Полторы бутылки водки и два «кубика» сверху. Он проехал через весь город на ста двадцати, в машине было полно народу, человек восемь друг на друге, все пьяные вдребодан. Каждую минуту кто-то толкал его под локоть и говорил:

«Р-р-родь, нам еще не выходить?» Он проехал через весь город. От Таганрогского шоссе до проспекта Шолохова. Правда, была ночь. Правда, на восточной окраине его все-таки нагнали, перекрыли дорогу. Родик притормозил. Милиционеры вшестером наставили пистолеты на дверцу: выходи, гад. Родька не выходил; посмотрели — а он спит, морду на руль положил. Возможно, только-только уснул. А возможно, он полдороги такой ехал. Никто не знает. Через неделю права Родькины папаше его вернули, сказали: пусть ваш сын не напивается так сильно, пусть пьет по чуть-чуть — вот как мы, например.

Пить по чуть-чуть Родион Байдак не умел.

Сегодня он придушил не меньше литра бренди.

Когда Родик включил зажигание и сказал: «Теперь ветер нам в жопу, ребята, иначе закиснем совсем», — Сергей, как ни был пьян, все-таки стал потихоньку выбираться из машины. Он открыл дверцу и увидел асфальт, который плавно тронулся под подошвой, издавая тихий шелест.

Кто-то потянул его назад.

— Э?.. — сказал Сергей.

Тянула Светка Бернадская. Она сидела с ним рядом на заднем сиденье, левая Серегина рука лежала на ее плечах, как огромное бревно; Светка пригибалась под его тяжестью, тычась лицом Сереге в подмышки.

— Сережка-ты-что-Сережка!.. — верещала Светка. Она вцепилась в его рубашку и тянула назад обеими руками. «Ланча» качнулась на повороте, Сергей опрокинулся на Светку, дверца захлопнулась.

— Откуда ты взялась? — пробормотал он.

— Дурак, — почему-то ответила Бернадская.

Тяжелое бревно с плеча она не сбросила. Родик старался вести машину плавно и осторожно. По его затылку за воротник рубашки стекал пот. На компьютерном спидометре дрожала цифра «60».

— Куда едем? — спросил Сергей.

У Светки Бернадской вместо глаз два голубых прожектора, направлены на Сергея, она говорит что-то ему негромко. Сергей слышит и тут же забывает. Какого черта она сунулась в машину? Может, Родик ей тут титьки крутил, пока он спал? Или сказки рассказывал?.. Светка неожиданно провела рукой по его щеке. Сергей снова уснул.

Проснулся в «двойке». В вестибюле.

«Двойка» — это общежитие N 2 Тиходонского государственного университета, дикая каменная пещера, уходящая не вглубь, а вверх — на высоту шестнадцати этажей.

Здесь живут дикие сородичи физиков, филологов и журналистов. Братья меньшие.

Неандертальцы. На вахте жует резинку и чистит спичкой когти седой пещерный медведь, дядя Болеслав. Еще его зовут Гестапо, причем не только за глаза. Дядя Болеслав не обижается. Ночью, между часом и двумя, он прячет в штанину тонкий стальной прут и обходит дозором читальные комнаты (на каждом этаже такая есть, вход свободный, за-ахады, дарагой). В читальнях вечно стоит дер, дер по-черному, потому что в блоках места всем не хватает. Гестапо подходит, некоторое время смотрит, приглядывается — а потом как врежет прутом по столу, или по полу, или по стене! Студенты слетают с подруг, будто по ошибке пихали в сопло ракетного двигателя, а тот возьми да заведись; у подруг матка еще неделю сокращаться будет, пока успокоится. А Гестапо доволен. Он прутом покачивает: мол, попробуй только дернись, ебарь сраный. И дрочит мысленно. И спускает прямо в штаны.

Родик его не боится. Если Гестапо вдруг вздумает спросить пропуск, Родик прочистит горло и громко, на весь вестибюль, пошлет его. А на следующий день будет звонок из ректората, прямо на вахту. Так было уже однажды.

На этот раз Гестапо лишь вежливо просит:

— Пожалуйста, без дебошей, молодые люди.

— Ты, главное, первый не задирайся, — говорит ему Родик.

Они втроем ждут в лифтовой. Светка Бернадская не отпускает Серегину руку, держит ее на плечах как коромысло, сжимает его ладонь холодными пальцами. Что это с ней случилось, с маминой дочкой? Какого черта Светка забыла вобщаге?..

Подходят еще двое парней, невысокие крепыши с широкими славянскими лицами и картофельными носами. Похожи как братья. Один в упор смотрит на Светку, она отворачивается, он — нет. Продолжает смотреть. Сергей вспоминает Антонину Цигулеву, за которой такие взгляды тянулись, как патока за ложкой.

— У тебя ширинка расстегнулась, брат, — говорит Сергей.

Крепыш переводит взгляд на него, глаза почти белые, прозрачные. Спокойные.

— Что?

— Ширинка, — повторяет Сергей.

Второй одергивает своего товарища:

— Не дури.

Руки от кулака до локтевого сгиба вздутые, будто под кожей проложены толстые многожильные кабели. Много кабелей, все туго переплетены между собой. А выше — так себе, обычные руки, болтаются себе в широких рукавах бейсболок. У Брюса Ли грабли похожие были, он очень гордился ими, говорил: «Четыре пятых всей мышечной силы бойца — это предплечье…»

Огонек на табло сбегает вниз, к жирной красной единице. Звонок, двери распахнулись. Крепыш входит первым, кулаком бьет по клавише "8".

— Не дури, — напоминает ему второй.

На восьмой этаж лифт карабкается при полном молчании. Коля Лукашко живет на двенадцатом. Родик сказал, друзья с Украины привезли ему несколько пакетов отличной анаши. Пластилин. Попробуем? Светкино лицо бледнеет и вытягивается, пальцы, которыми она сжимает ладонь Сергея, сразу становятся мокрыми. У Антонины руки никогда не потели.

— Это наркотики? — спрашивает Светка шепотом.

— Лекарство против морщин, — цитирует кого-то Родик.

Через минуту они сидят в тысяча двести шестой комнате, здесь живут Коля, Чума и трое черных с химфака. Черных отправили прогуляться, Лукашко запер дверь, бросил под нее мокрое полотенце, задернул шторы, достал из стола пачку «Беломора» и вытряхнул на ладонь одну папироску. Придирчиво осмотрел со всех сторон и стал разминать табак.

— Сигареты тут не годятся, — учит Светку Чума. Она заторможенно кивает.

Коля привычно зажимает клыком край картонного мундштука, осторожно тянет — папиросная бумага сползает с картона и чуть провисает под тяжестью табачной начинки.

— На что похоже? — Чума ближе придвигается к девушке и сально улыбается.

— Не знаю…

— На опавший член с презервативом. А в нем сперма…

Он кладет руку на округлое колено. Светка брезгливо освобождается.

— Ну, ты… — предостерегающе рыкает Сергей.

Теперь надо вытрясти табак. Работа ювелирная: если папиросная бумага лопнет, мастырка не получится. Но у Коли немалый опыт. На свет появляется коричневый остро пахнущий шарик размером в сливу, Лукашко отщипывает комочек, тщательно трет на ладони. Анаша липкая и растирается плохо.