Пешка в большой игре - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 16

Поэтому майор Синаев – старший группы наружного наблюдения оперативного отдела ГРУ – старался действовать аккуратно и не засвечиваться. Тем более что всем причастным к операции уже было известно: капитан Вертуховский, несмотря на блестяще проведенное ушивание сердечной мышцы, умер сегодня днем в секретном филиале Центрального военного госпиталя. А значит, предстоят начальственные разборки с поисками виновных, на которых можно свалить вину за неудачу... К тому же все в подотделе физического воздействия ломали головы: как мог какой-то штатский заморыш завалить такую торпеду, как Вертуховский? Один на один, в темном (специально разбили лампочку) подъезде, при внезапном нападении... Или он совсем не тот, за кого себя выдает, или его постоянно прикрывают очень серьезные люди, умеющие быть невидимыми и способные с одного удара уложить террористапрофессионала, проведшего не один десяток успешных ликвидации.

И вот, похоже, эти люди материализовались...

– «Вершина», я Пятый, прошу связи, – вызвал Синаев свой Центр и передал приметы и госномер автомашины «ВАЗ-2106», осуществлявшей параллельное наблюдение за фигурантом Каймаковым, обозначенным в оперативных документах псевдонимом Унылый.

Служба наблюдения одиннадцатого отдела присвоила Каймакову псевдоним Кислый. Наблюдатели – хорошие физиономисты, умеющие подмечать характерные черты внешности и определять доминирующие особенности личности.

Но если бы сейчас Синаев или Сенченко заглянули в квартиру номер пятнадцать на четвертом этаже контролируемого ими дома, они бы не нашли в облике Каймакова ни кислоты, ни унылости.

После двухсот граммов коньяка и сытной закуски непьющий Каймаков расслабился, терзающие его страхи и сомнения исчезли, и, глядя на исполняющую стриптиз Верку, он блаженно улыбался, хлопая в ладоши в такт негромкой музыке, льющейся из колонок проигрывателя. Сейчас он не видел выступающую вперед нижнюю челюсть, крупный плоский нос, огромный выпуклый лоб, и внешность девушки не казалась отталкивающей. Внимание сосредоточилось на другом: гладкой коже плеч, крепких правильной формы ногах, округлых бедрах.

Как опытная стриптизерша, она оставила на себе две детали туалета и оттягивала миг, когда все покровы будут сброшены. Каймаков почувствовал себя так, будто в обеденный перерыв в закутке сектора статистики ничего не происходило.

– Давай скорей, снимай все! – Он потянулся к девушке, но она отпрянула, и Каймаков чуть не упал с дивана.

Верка сделала пируэт, приспустила на миг трусики, обнажив гладкие белые ягодицы, и вновь прикрыла их тканью. Приблизилась, пританцовывая, и, оттянув трусы на животе, пропела:

– Положи сколько не жалко, хоть десять штучек...

Но Каймаков вместо денег запустил в открывшуюся щель руку, нащупав пальцами жесткие, коротко подстриженные волосы.

– А это долой! – Верка ударила его по руке, ногтями оцарапав кожу.

Каймаков ощутил раздражение.

– Ну хватит, хватит...

Напевая и пританцовывая, Верка отступила на несколько шагов. «Рабочий вариант» для многих мужчин института, особенно после вечеринок и всяких междусобойчиков, когда алкоголь обостряет влечение и снижает требования к внешности избранницы, сейчас она чувствовала себя королевой, очаровательной и желанной. И хотела как можно дольше продлить это состояние, для чего следовало максимально отсрочить момент соития, после которого мужчины немедленно теряли к ней интерес, с брезгливостью смотрели, как она приводит одежду в порядок, и торопились уйти, категорически отвергая предложения «заняться любовью как люди» у нее дома.

– Иди сюда, зайка, – сдерживая раздражение, сказал Каймаков. Блаженная улыбка исчезла, он искусственно поднимал углы рта, от чего щеки напряженно деревенели.

Он знал: выпив, Верка любила выделываться, набивая себе цену. Сколько раз, прервав минет, она аккуратно заправляла все его хозяйство, застегивала «молнию» и сообщала: «На сегодня – все! Если хочешь – закончим у меня дома».

Поскольку ценность Верки состояла в возможности быстрого облегчения в непосредственной близости от рабочего места и при минимальных затратах времени, перспектива тащиться через полгорода и канителиться весь вечер, а чего доброго, и всю ночь не могла прельстить его даже в состоянии крайнего возбуждения.

Подавляя поднимающуюся злобу, он принимался уговаривать Верку, которая с важным и независимым видом курила длинную черную сигарету и время от времени отрицательно качала головой и говорила: «Не-а!» Все решала плоть – если она не успокаивалась, Каймаков продолжал уговоры, фальшиво улыбался, называл ее «зайкой» и «рыбкой», иногда добивался своего, иногда терпение лопалось, и он уходил, хлопая дверью, и давал себе слово никогда не переступать порога будто пропахшей вульвой каморки. Если плоть, восприняв изменение обстановки, опадала, он спокойно говорил: «Как хочешь, зайка, пока» – и выходил из комнаты с теми же обещаниями. Но через некоторое время Верка исправлялась, и все возвращалось на круги своя.

– Мы же у тебя дома, есть возможность раздеться и лечь в настоящую постель, как ты всегда хотела, – ненатуральным медовым голосом убеждал Каймаков Верку, а про себя думал: «Почему я должен уговаривать эту суку? Послать ее подальше и поехать домой, что ли...»

Не слушая его, Верка вертела бедрами, сладострастно извиваясь в эротическом, по ее представлению, танце. Потом стала исполнять канкан, высоко вскидывая то одну, то другую ногу. В комнате запахло спортзалом.

«И чего я сюда приперся?» – спросил себя Каймаков и внезапно все вспомнил.

– Где у тебя машинка? Мне надо кое-что написать.

В это время Верка сбросила бюстгальтер и швырнула ему в лицо. Грудь у нее была хорошая, и Каймаков помягчел.

– Ну, работу можно и отложить... А сейчас...

Воспользовавшись тем, что девушка находилась в пределах досягаемости. Каймаков наклонился вперед и вцепился в ажурные трусики. Верка отпрыгнула, раздался треск рвущейся материи и тонкий крик раненого зайца.

– Что ты наделал! Я за них тридцать тысяч заплатила!

Слезы градом катились по некрасивому лицу, трусики теперь болтались на одном бедре, и Верка, быстро сдернув их, принялась изучать размер ущерба.

– Я их сейчас нарочно надела, чтоб красиво было, специально для тебя... А ты!

Теперь в ее голосе слышалась неприкрытая злость.

– Да брось, зайка, чего ты. – Каймаков жадно разглядывал голую Верку. Он впервые видел ее полностью обнаженной и должен был признать, что сейчас она здорово выигрывала. – Тебе вообще нужно голой ходить, смотри, какая фигура! Можно скульптуру лепить!

– Да, умный, голой! Горбишь, горбишь, чтобы одеться прилично, а если каждый рвать будет... Фигурно выстриженный лобок приковал взгляд Каймакова.

– Я тебе другие трусы куплю, – сказал он, сажая девушку рядом с собой на мягко просевший диван. – Кончай плакать...

Рука скользнула по гладкой коже, вновь ощутив пикантную колкость коротко подстриженных волос. Он попытался уложить ее на податливые подушки, но Верка резко вырвалась.

– Трусы он купит, – пробурчала она, вытирая слезы. – А дальше что? Ты знаешь, что у меня несворачиваемость крови?

Каймаков опешил.

– При чем одно к другому?

– Да притом! – Верка опять заплакала, тонко и жалобно подвывая. – Ты меня сейчас...

Верка не утруждала себя эвфемизмами и прямо назвала слово, обозначающее, что сделает с ней Каймаков на мягком уютном диване.

– ...И я забеременею. – Она заплакала громче. – А аборт мне делать нельзя, придется рожать... Ты всунул – и в кусты, а я со своей девочкой на сорок пять тысяч нищенствовать буду!

Верка зарыдала навзрыд.

«К черту! – Каймаков вскочил и стал быстро собираться. – Она психбольная. Видно, на почве походного секса чокнулась... И чего я, идиот, к ней поперся! Надо быстро дергать к себе».

Каймакову нельзя было идти домой: там его поджидал убийца. Но он об этом не знал.

Не знал он, конечно, и о том, что на недавнем оперативном совещании в отделении подполковника госбезопасности Дронова его жизнь и поведение подверглись подробному анализу.