Основная операция - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 78

— Так и должно быть, — ответил Верлинов тоном, каким говорят о совершенно обыденных вещах. — Но не исключены рецидивы. Из дома пока не выходить.

Только теперь он вздохнул полной грудью.

В принципе, этого можно было и не делать, но генерал набрал личный номер Горца.

— Ису я отвезу туда же, где взял, и даже не буду контролировать следствие, — не тратя время на предисловия, произнес он. — Бузуртанов и почти все твои в туннеле убиты, вопрос снят.

— Имей в виду, ты мой кровник, — глухо предупредил Горец. — Дело не в паршивых двух миллионах, дело в моем друге.

— Какие миллионы, какой друг? — удивленно спросил генерал.

— Ты все знаешь. Два зеленых лимона и Лечи Эранбаев на тебе. На деньги мне плевать, а кровь у нас не прощают.

Верлинов положил трубку. Он устал разгадывать загадки. Больше всего ему хотелось отключить связь, посидеть расслабленно и неподвижно минут двадцать, а потом отправиться домой. Но теперь следовало отчитаться перед своими работодателями. И он поехал в Кремлевскую больницу.

— Чего это он, словно я? — ворчливо спросил Президент, просматривая кассету с выступлением двойника. Он лежал на плоской подушке, и смотреть было явно неудобно. К тому же от висящей над ним стеклянной колбы тянулась к игле в вене резиновая трубка. Розоватая жидкость равномерно капала восемь раз в минуту: кап, кап, кап… Именно восемь раз, Верлинов посчитал.

— Я ведь так не соглашался… Ну да если подействовало… Ладно.

И уже одобрительно осмотрел Верлинова.

— Значит, без потерь? — спрашивал он почемуто у Коржова. Тот кивнул:

— Точно так, без потерь, — и поспешно добавил:

— Генерал предлагает использовать эту запись официально. Переснять с вашим участием и передать по всем каналам. Разумеется, с выполнением обещаний.

— Да вы что? — седая бровь недовольно полезла вверх. — Разве сейчас так можно? Меня тогда просто съедят… И наши, и те… Что скажет Билл, что подумает Гельмут? Это же… Нецивилизованно…

Коржов почтительно покивал.

— Я примерно так и объяснял, но генерал настаивал, чтобы доложить вам.

— Что настойчивый, хорошо. И операции проводит умело. Он ведь не первый раз отличается… Проявляет, так сказать, верность и преданность…

Верлинова покоробило, но вида он не подал. На этом уровне не высказывают недовольства. По крайней мере он о таких случаях не знает. Попасть к Президенту в больницу — большая честь, которой удостаиваются немногие. Сам выглядит неважно, ему бы лежать спокойно под капельницей, а не обсуждать важные дела. Но тогда придется уйти в отставку, а кто в России добровольно отдает власть?

— Знаешь что? — Президент обращался напрямую к начальнику СБП, будто Верлинов являлся неодушевленным предметом. — Поручи ему подготовить мои переговоры. Ну, замену…

— «Рокировку»? — переспросил Коржов.

Хозяин кивнул и отвернулся, давая понять, что прием закончен.

— Это надо сделать очень чисто, — объяснял задачу Коржов в своем кабинете, примыкающем к палате больного. — Настолько чисто, что я сомневаюсь в возможностях любой силовой структуры. Ведь все они разложены и кишат предателями, к тому же давно разучились работать по-настоящему. И национальная специфика… Он не выезжает из республики, где большинство населения считает его богом… Подобраться практически невозможно. Традиционные способы: снайпер, управляемая мина — не годятся. Человеческий фактор следует вообще свести к минимуму, вам необходимо найти в первую очередь техническое решение…

Возвращаясь домой, Верлинов думал над словами начальника СБП. В истории человечества покушения на государственных и политических деятелей совершались столько раз, что можно составить целую энциклопедию. Яд, кинжал, удавка, пуля, взрывчатка, выпущенный в вертолете усыпляющий газ… Здесь трудно придумать что-нибудь новое. Тем более что любое техническое решение подобного рода опирается на человеческие качества. Бут стрелял в упор из капсюльного пистолета, Освальд — с дальней дистанции из «манлихера», Меркадер и вовсе действовал ледорубом. И понятно, что не пистолет, не «манлихер», не тем более ледоруб определили успех задуманного, а комплекс неполноценности неудавшегося актера, шизофренические черты бывшего морского пехотинца и болезненное честолюбие агента НКВД.

Машина выехала на Манежную площадь. Несмотря на мороз, здесь собралась толпа с мегафонами и плакатами. "Мир Чечне! ", "Долой имперские амбиции! ", "Свободу чеченскому народу! ". Верлинов всматривался в лица митингующих.

Изможденные тревогой солдатские матери, которые, естественно, против любой войны, если там могут погибнуть их дети. Но они не понимают, что чем больше нерешительности и проволочек, тем длинней бойня и тем больше жертв. Как не понимают и того, что их святые чувства используют в своих интересах те, которым наплевать и на гибнущих молодых людей, и на величие и целостность России, которые сколачивают миллиарды на крови и страданиях, а потому заинтересованы, чтобы все это продолжалось как можно дольше.

Смуглые представители чеченского народа, не стесняющиеся сами себе требовать свободу и не опасающиеся упрекать Россию в ущемлении прав человека, геноциде, нарушении международных норм и европейских стандартов. Когда интернациональный грузин Иосиф Джугашвили одним махом выселил их предков с родных земель, никто не осмелился даже пикнуть в знак протеста, не говоря уже о том, чтобы поставить под сомнение соблюдение самой демократической в мире сталинской Конституции. А сейчас толстощекий усатый молодец безбоязненно держит транспарант: "Позор нарушителям хельсинкских соглашений! Свободу Чечне! ", и не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять — под свободой и соблюдением он понимает свое право, не работая, жить в столице имперской России, широкомасштабно грабить москвичей и иногородних, раскатывать на «Мерседесе», шиковать в ресторанах и казино, трахать российских женщин, калечить и убивать мужчин и оставаться совершенно безнаказанным.

Нервозные, с желчными лицами, «правозащитники» всех мастей, которым нужен любой повод, чтобы показать себя — таких умных, красиво говорящих, принципиальных и бескомпромиссных. — Когда инакомыслие считалось еще более тяжким грехом, чем хищение социалистической собственности, и тщательно искоренялось Пятым управлением КГБ СССР, Верлинов с сочувствием относился к людям, жертвующим свободой за право открыто высказывать свои мысли, хотя и тогда понимал, что старательно взращиваемые ими фанатизм и упрямство вряд ли можно считать лучшими качествами человеческой натуры. Но время изменилось, диссидентов выпустили на свободу, реабилитировали и на волне демократических перемен приставили к кормилу власти… И тут выяснилась ужасная вещь: они ровным счетом ничего не умеют! Кроме одного — возражать и не соглашаться, критиковать и протестовать, митинговать и объявлять голодовки. Теперь, когда Пятое управление кануло в Лету, шумное племя несогласных многократно возросло, потому что делать паблисити на противостоянии с государством проще и безопасней, чем даже ездить «челноком» в Турцию. Лица без определенных занятий, электрики и санитарки, вдовы известных ученых, непризнанные гении с необыкновенной легкостью присваивают некогда гордый и опасный титул правозащитника, обрекая себя на необходимость не соглашаться с властью ни в чем и никогда. Если завтра правительство примет решение о бесплатном кормлении населения красной рыбой, эти бедняги будут вынуждены противиться, мотивируя протесты заботой о поголовье осетровых пород, либо беспокойством о физическом и нравственном здоровье сограждан, либо чем-то еще столь же важным и убедительным. Их правильные выкрики: «Немедленно остановить войну! Прекратить смертоубийство! Войска, вон из Чечни!» — ровным счетом ничего не стоят, ибо они не знают, как надо «остановить» и «прекратить», и не хотят знать, что если убрать войска, то война вспыхнет с новой силой, умножая те самые смертоубийства, против которых они якобы выступают.