Боже, спаси Францию! Наблюдая за парижанами - Кларк Стефан - Страница 12

«Нет, нет, дружок, — тут же раздался голос из моего паха, — измажься по полной».

Высокая блондинка, еще студентка, прятавшая от чужих взоров то, что обещало быть роскошным телом, под мешковатого вида одеждой… У нее была очень светлая кожа, курносый носик, который так и хотелось нежно прикусить, и малюсенькая родинка на левой щеке, словно специально созданная для поцелуев… Лицо, такое чистое и естественное в своей красоте, не было испорчено макияжем… И мне безумно нравилось то, что девушка была из тех, кто не придает значения своей красоте…

Алекса, так ее звали, прекрасно говорила по-английски. Она обучалась искусству фотографии… О, это лучший предлог для девушки, предлагающей вам раздеться!

Итак, вместо того чтобы удалить ее письмо из почты, а ее саму из моей жизни, я написал в ответ какую-то нелепицу: мол, встреча с ней будет для меня сплошной joie, не омраченной ни каплей tristesse(да, тяжелый вздох, мне жаль). И дальше я только и делал, что фантазировал насчет грядущей фотосессии.

Я предложил встретиться на Монмартре, располагавшемся в восемнадцатом округе, в том месте, откуда друг Амели Пулен смотрит на нее в телескоп.

Я заказал прогулку на ультрамодном фуникулере — вагончики, бегущие вверх, доставляли всех желающих к самой вершине Монмартра, к белоснежной, словно свадебный торт, базилике Сакре-Кёр.

Я был на месте на пять минут позже назначенного времени, но, к счастью, Алекса опоздала на четверть часа, что в общем-то свойственно всем парижанкам.

Встретившись, мы обменялись приветствиями и целомудренными поцелуями в щеку. Девушка источала неимоверную сексуальность, хотя и запрятанную под потертую кожаную куртку, мешковатый свитер и джинсы с прорехой на колене. Это обнаженное колено смотрелось сногсшибательно! За плечом у Алексы болтался фотоаппарат.

От меня тоже исходили потоки невостребованной сексуальности, и, несмотря на то что наверху было довольно ветрено, я оставил ворот рубашки расстегнутым. Мне хотелось продемонстрировать наличие исключительно мужского достоинства — растительности на груди — в надежде, что Алекса найдет это фотогеничным. (Не то чтобы волосы отличались особой густотой, но все, чем я располагал, было открыто ее взору.)

— Рад видеть тебя вновь, — сказал я.

— Ага, — бросила она в ответ, очевидно, мысленно оценивая меня на предмет светочувствительности.

Оставив за спиной перуанских флейтистов, развлекавших толпы фотографирующихся туристов, мы отправились любоваться многообразием парижских крыш.

Во времена Ван Гога Монмартр был загородным местечком, куда художники приезжали в поисках вдохновения, свежего воздуха и дешевой выпивки. Теперь же Монмартр безраздельно поглощен городом. Но здесь все же витает особое настроение, возможно, благодаря тому, что ты оказываешься надгородом. Отсюда можно вглядываться в запутанный лабиринт серых крыш, которые, вероятно, мало изменили свой облик с прошлого столетия. Справа от нас пряталась за золотыми каштанами Эйфелева башня; высотки, случайно затесавшиеся в ряды нарядных домов, казались чужеродными, хотя постепенно взгляд добирался и до современных строений на окраинах города. Присмотревшись, я разглядел бело-голубые конструкции центра Помпиду и конечно же башню Монпарнас, [64]пронзающую сердце Парижа, словно черный стеклянный кинжал… И снова крыши, крыши, крыши… Париж казался мне скопищем полных романтики чердаков, забравшись на которые подрастающие бодлеры, должно быть, заполняют свои блокноты стихами… При этой мысли я не мог сдержать улыбки.

— Эта картинка так шаблонна, — с досадой констатировала Алекса.

«Что это, — задумался я, — то, что для меня joieдля нее tristesse?»

— Для меня это не шаблон, я здесь впервые.

— Хм… — раздалось в ответ.

Я развернулся спиной к «шаблонной картинке» Парижа. «Давай, поддержи разговор, — подталкивал я сам себя. — Спроси, а что нравится ей».

— Тебе понравился фильм «Амели»? — С этими словами я изобразил, будто направляю подзорную трубу на улицу, что лежит внизу, на расстоянии около тридцати метров.

— Ну… — пожала плечами Алекса. — Жене — отличный режиссер, но мне ближе по духу фильм «Деликатесы». [65]Ты смотрел?

— Нет. О чем он?

— О чем?

Она задумчиво хлопала ресницами. Видимо, фильм был чересчур хорош, чтобы содержать какую-то сюжетную линию. «Еще одна оплошность», — подумал я.

— Там полно крупных планов. — В голосе Алексы чувствовалось раздражение. — Практически половину фильма на экране только глаза Одри Тоту.

— Почему бы нет? Красивые глаза, — попытался пошутить я, догадавшись, что она говорит про «Амели».

— Вот именно, — снова раздался возмущенный голос Алексы.

На мгновение меня охватила паника. Я подумал: «Может быть, Алекса решила, что я пригласил ее с целью прочитать мне лекцию на тему „Эстетика современной Франции“? Но это не сблизит, а разобщит нас, прежде чем дело дойдет до главного!»

К счастью, разговор перешел в более спокойное русло, когда мы направились к палаткам, торгующим худшими из когда-либо встречавшихся мне копиями Ренуара. Я рассказал, как оказался в Париже, Алекса поделилась впечатлениями об Англии (в Лондоне она жила целый год, работая ассистентом фотографа), и только вскользь мы коснулись ее мнения о будущем современной французской эстетики (видимо, эстетику ждет что-то в духе фильмов Уолта Диснея).

Со временем я понял, что Алекса не настроена враждебно, а просто честна. Она прятала свою привлекательность за мешковатым свитером, а мягкость своей натуры — за откровенными высказываниями, которые, вполне возможно, отпугивали мужчин (за что я благодарен Богу.)

Ближе к Мулен Руж я все же ухитрился влететь в засохшую субстанцию, оставленную нашими четвероногими друзьями; она напоминала вонючую марку какао-порошка. Как следствие, мне пришлось исполнить канкан, стуча о дерево башмаками в попытке сбить приставшие экскременты. И надо же быть таким придурком, чтобы надеть сегодня приличные кроссовки, а не корейские кеды!

Надо признать, Алекса прекрасно справилась с ситуацией. Сначала она просто стояла, не нарушая потока извергаемых мною ругательств. Потом, не выдержав, указала на сточную канаву, где я смог отмыть в луже налипшую грязь. Казалось, ее нисколько не смущало это происшествие, как и потоки брани из моих уст. Ну что же, все не так плохо, старина, подумал я, твое умение вляпываться в дерьмо хоть как-то разрядило атмосферу…

Мы зашли в кафе. Вдохновленный вкусом свежевыжатого апельсинового сока, спелыми инжирами и омлетом, украшенным ломтиками копченого лосося, я решился на предложенный Алексой разговор о моем недуге.

— Причиной всему моя внутренняя психологическая проблема, которая никак не проявлялась, пока я не столкнулся со спецификой тротуаров Парижа… Это что-то вроде дислексии. [66]Ты слышала о таком заболевании?

— Да, — кивнула Алекса. То, как она очищала сочный фиолетовый инжир, показалось мне символичным.

— Так вот, я в своем роде дислексик. Или дальтоник. Кто-то не чувствует разницы между значениями слов, кто-то не видит разницы в цвете, а я не распознаю собачьи экскременты. Я — говнолексик.

— Ты слегка зациклен на этом, нет? — Алекса вывернула шкурку плода и с наслаждением вонзила в мякоть острые зубки.

— Зациклен? Может быть. Я не видел, чтобы кто-то еще оттирал свою обувь. Вот ты когда-нибудь видела?

— Редко. — Алекса задумалась. По крайней мере, создавалось впечатление, что она всерьез отнеслась к моей проблеме. Если бы я изложил подобные абстрактные выводы моей английской девушке, Рут, то тут же услышал бы обвинение, что докучаю ей с целью расстаться. За исключением подрастающего поколения, большинство британцев — приверженцы психотерапевтического принципа: «Ради бога, прекрати ныть».