И снова весна... - Хенкс Мэрил - Страница 2

Вскоре они покинули пределы усадьбы и въехали в густой перелесок по натоптанной тропе, ведущей в сторону усадьбы Эйкройдов. Тишина раннего майского утра, нарушаемая лишь птичьей перекличкой в кронах деревьев, погрузила Марджори в полудремотное состояние. Она отпустила поводья, Хоппи шел сам по себе, ровно и неторопливо неся свою ношу сквозь зеленый сумрак леса, который Марджори с детских лет населяла волшебными существами своей фантазии. Ближе к опушке между кронами деревьев появились просветы, солнечный свет потоками проливался в них, утыкаясь в тропу расходящимися лучами и освещая ее, словно софиты сценическую площадку. Когда в центре одного такого луча неожиданно возникла высокая фигура мужчины в белом спортивном костюме, эффект был поразительным.

Она не отрываясь смотрела на незнакомца, напомнившего ей викинга. Заторможенное состояние Марджори, а может, коварная игра света и тени помешали ей вовремя заметить свисавшую над тропой большую надломанную ветку, которая больно хлестнула ее по лицу.

Растерявшись, почти ослепнув от выступивших слез, она вцепилась в поводья и соскочила на землю. Но приземлилась она неудачно: под опорной ногой оказался корень дерева, выпиравший из земли. Нога подвернулась. Марджори, охнув от боли в лодыжке, выпустила поводья и беспомощно опустилась на землю рядом с задними ногами жеребца, который, к счастью, застыл как вкопанный. Побледневшая, униженная происходящим, Марджори закрыла глаза, испытывая только одно желание: уползти и спрятаться где-нибудь.

Дальнейшее произошло стремительно и поразило ее словно удар молнии. Сильные мужские руки подхватили ее с земли, прижали к груди и быстро понесли. Не только сам факт, но и странная реакция собственного тела лишили ее дара речи. Сердце забилось так часто, что трудно стало дышать, сладкая истома охватила все тело, в голове поплыл туман. Хотелось навсегда остаться в этих сильных руках, через которые в нее проникало неведомое ей ощущение блаженства.

Затаив дыхание, она боялась открыть глаза и погружалась все глубже в пучину необычных ощущений. Но тут ей вспомнились рассказы школьных подруг на тему секса и всяких сексуальных маньяков. Марджори приоткрыла глаза, пытаясь из-под ресниц разглядеть лицо своего похитителя, но ничего, кроме массивного подбородка и скулы, не увидела. Тогда она решительно подняла голову и слишком громко спросила:

— Кто вы такой? Как вы смеете?! Отпустите меня немедленно! — Если бы она услышала себя в тот миг со стороны, то заметила бы, что в ее голосе прозвучали нотки благородного негодования из репертуара леди Патрисии.

Но ее мысли были заняты не этим. Она жадно вглядывалась в лицо незнакомца и могла бы поклясться, что в жизни не встречала более мужественного и красивого человека. Прямой нос, такие же, как у нее, синие глаза, крупный, красиво очерченный рот…

Неожиданно ее резко поставили на ноги, и от боли она заскрипела зубами. Винить в этом было некого, потому что незнакомец только выполнил ее требование.

— Ага! Значит, все-таки нога! — воскликнул он. — Перелом? Вряд ли… Наверное, растяжение, — пробормотал мужчина, глядя на ее ноги. Потом поднял голову и улыбнулся. Улыбка была настолько ослепительной, что у Марджори перехватило дыхание. — Рад вашему воскрешению. Пришлось унести вас подальше от жеребца, чтобы он ненароком не наступил на вас. Но, полагаю, вам все равно нужна врачебная помощь. Здесь неподалеку усадьба Эйкройдов. Я могу вас туда донести, а уж хозяева пригласят врача. Да, простите, не представился. Эрнест Гриффит… э-э… вольный художник… пока.

На вид ему можно было дать около двадцати пяти лет, но что-то в его манере говорить выдавало в нем недавнего студента. Откуда он знает Эйкройдов? — мелькнуло в голове Марджори, которая молча исподлобья смотрела на Гриффита. Не хватает только ей явиться в их дом в таком виде и в обществе этого викинга. Но и оставаться дольше в лесу наедине с «вольным художником» опасно. Она успела заметить, как изменилось выражение его лица. Серьезная озабоченность сменилась откровенным интересом к ее особе, в глазах загорелся тот огонек, который с недавнего времени она частенько стала замечать в глазах своих школьных приятелей.

Насмешливая улыбка промелькнула на губах Гриффита.

— Уверяю, там отнесутся к вам очень доброжелательно. Мой друг и даже дальний родственник, Кристофер Эйкройд, говорят, очень любит опекать молоденьких девушек.

— Не сомневаюсь, — холодно и рассеянно обронила Марджори. — Помогите мне сесть на Хоппи, — твердо сказала она таким высокомерным тоном, что Эрнест тут же предложил ей руку, опираясь на которую она направилась к жеребцу.

И только тут она сообразила, что напросилась еще на одно испытание. Желание снова почувствовать на своем теле его сильные руки и страх, что он может догадаться об этом, заставляли ее то краснеть, то бледнеть. Она шла, опустив голову, чтобы Гриффит не заметил ее состояния. Подойдя к Хоппи, она взяла в руки поводья.

— Спасибо, Хоппи, — сказала Марджори и похлопала жеребца по крупу, понимая, что благодарить ей нужно скорее Эрнеста Гриффита. Но, если бы не его внезапное, такое эффектное появление на ее пути, с ней ничего бы не произошло. Так за что ей благодарить его?

— Вы не хотите назвать мне свое имя? — тихо спросил он, заглядывая ей в глаза. — Впрочем, как хотите. Достаточно того, что я знаю, как зовут вашего жеребца… — В голосе его послышалась насмешка. — Стой, Хоппи! — Гриффит ловко подсадил ее и отступил на пару шагов.

Марджори, превозмогая боль в ноге, гордо выпрямилась в седле.

— Меня зовут Марджори Лоуэлл. — Она сдержанно улыбнулась. — Прощайте, вольный художник Эрнест Гриффит! — Она пригнулась к шее жеребца и пустила его с места в карьер.

Она успела увидеть, как легкая тень досады пробежала по лицу Эрнеста Гриффита. Не будешь злословить в адрес моего друга Кристофера, со злорадным удовлетворением подумала она. Но тут же огромное чувство утраты возникло в ее сердце, будто она только что разминулась в жизни с чем-то очень важным для себя.

На следующий день ни она, ни Кристофер во время разговора ни разу не упомянули имя Эрнеста Гриффита.

1

Осень в Лондоне стояла необыкновенная. Марджори глубоко вдохнула насыщенный пряными ароматами увядающей листвы воздух, взглянула на ласковое солнце и почувствовала себя свободной как ветер. Конец недели, друзья разъехались на выходные кто куда. Можно было отправиться к себе и заняться уборкой квартиры, которую она снимала вот уже пять лет.

Подумав о квартире, Марджори улыбнулась. Вспомнилась реакция родителей, посетивших ее во время своего приезда в Лондон весной на открытие выставки рисунков Микеланджело, которой Британский музей отметил пятисотлетие со дня его рождения. Им вообще не нравилось, что их дочь проживает в районе Камдена. Слишком много здесь было иммигрантов со всего мира.

— Здесь слишком экзотично, — сказала леди Патрисия и поджала тонкие губы.

Увидев же крошечную квартиру, в которой стены, потолок и двери были собственноручно размалеваны ее дочерью в синий, оранжевый, зеленый и черный цвета, она вообще утратила дар речи. Только сразу заторопилась уходить, дабы увести лорда Стивена, который, растерянно озираясь, что-то бормотал об особенностях восприятия цвета у нынешней молодежи.

За годы учебы в университете Марджори полюбила непринужденную атмосферу этого приветливого и самого зеленого района Лондона, где было сосредоточено множество музеев и художественных галерей, библиотек и театров, не говоря уже о Британском музее и самом университете. К тому же здесь находится и знаменитый Хампстедский сад, связанный с дорогими ей Именами Китса и Констебля. Сюда она забегает при малейшей возможности. Не в силах отказаться от прогулки в такой чудный день, Марджори своей легкой походкой направилась прямо туда.

Осенью здесь было особенно красиво. Она неторопливо прошлась берегом озера, в водной глади которого отражались золото и багрянец склонившихся над ней деревьев. Хотелось раствориться в этой умиротворяющей красоте и ни о чем не думать. Но в сумочке лежало письмо Кристофера Эйкройда, который несколько лет назад переехал в Нью-Йорк. После кончины своего бездетного дяди он унаследовал там художественную галерею и небольшой, «хотя и великоватый для холостяка», как писал Кристофер с намеком, особняк на Амстердам-авеню.