Летописи Святых земель - Копылова Полина - Страница 6

Глаза Беатрикс медленно расширились, лицо побелело. Секунду она немо открывала рот, потом низким медленным голосом спросила:

– К-как ранен?

– Кинжалом в грудь.

– Кто?..

– Неизвестно, ваше величество.

Наступила пауза. Бледная от испуга женщина и коленопреклоненный вельможа вглядывались друг в друга – он хмуро, почти презрительно, она пристально, стараясь понять, что же там произошло в действительности. Но по сумрачному взору Аргареда она ничего не могла угадать.

Лицо ее напряглось, оставаясь все таким же бледным. Снова тупо заныло в животе. Нужна была передышка.

– Отвернитесь, я пойду одеваться, – сказала она упавшим голосом, неуверенно поднимаясь из ванны. Кожаный валик с тихим плеском соскользнул и закачался на опустевшей воде.

Беатрикс взбежала по лесенке в холодную душистую спальню. Алли возлежал на полу с умильно воркующей Хеной и едва успел встать при появлении королевы…

Подскочившая Беатрикс со сдавленным нечленораздельным воплем ярости врезала ему такую пощечину, что он едва устоял на ногах.

– Сукино отродье! Вонючий недоносок! Трепло поганое! – Она брызгала слюной ему в лицо, шипя со свистом эти ругательства. Он не успел вставить и полслова, как получил пощечину по другой щеке. – Я с тебя шкуру сниму! Я раздавлю твою паршивую башку, и выпущу все дерьмо из твоих прокисших яиц! Я… Вот тебе! – Третий удар был направлен в причинное место, и фаворит, вскрикнув, скорчился у ее ног. Она раза два остервенело пнула его, норовя попасть побольнее, и, избывая остатки ярости, топнула мокрой пяткой по ковру. Потом стала поспешно снимать остывающую простыню.

Резко поворачиваясь и дергаясь под руками обтирающей ее Хены, она в двух словах объяснила суть дела и не переставала браниться, пока камеристка одевала ее во что почернее и потеплее. Алли медленно поднялся, опираясь о стену. Уже одетая Беатрикс посмотрела на него потемневшим взором, источавшим злобу и страх, и хрипло сказала:

– Если что, я тебя первого продам. А так получишь пятьдесят плетей, чтоб думал в другой раз, скотина!

Выйдя во двор и увидев санки Аргареда, она решительно остановилась и приказала заложить свой собственный крытый возок, да еще снарядиться двум верховым эскорта. Аргаред с досадой смотрел, как метались верткие конюхи, выводя лошадей и распутывая упряжь. Они это делали без болтовни и ругани, не как те, у него в доме.

Посвистывали полозья – толстые, широко расставленные, выгнутые впереди и сзади брусья. Покачивался подвешенный на жильных тяжах кузов, поскрипывая обивкой. Пахло отсыревшей, настывшей кожей.

В полутьме лицо королевы виделось неясным восковым пятном. Ей было зябко. Она молчала, утонув подбородком в распушенном чернобуром меху. Аргаред надменно выпрямился, глядя в мутное окошко. У него уже ныла спина, но было делом чести не откинуться назад. Еще его томила мысль, что Беатрикс может спросить о подробностях. Он все знал, но желал бы охранить беспомощного короля от позора в глазах Беатрикс, слишком уж зорких, несмотря на близорукий мягкий прищур.

Сейчас ее полускрытое мехом лицо дышало печалью. Он помнил его другим.

… В тот день было празднество, чадное, суматошное и пышное, с невпопад рассаженными гостями и обилием пития. Король и королева обменивались краткими одинаковыми улыбками. Танцы сменялись, не давая роздыха. Королева плясала то с одним, то с другим. Наверное, выпила лишний кубок – вязко скользила по черному блестящему полу, слушаясь не музыки, а кавалера, да еще беззастенчиво тянулась порозовевшим ушком к его шепчущим губам, готовая слушать любую лесть. Что ей там еще могут наговорить про ее разгоревшиеся глаза, большой рот и почти голую грудь. В этой тусклой раззолоченной толпе он не увидел детей – так и не отвык звать детьми короля и свою дочь. Пошел их искать – и нашел в широкой старинной галерее, отделанной белым резным камнем и серебристым, высушенным на воздухе деревом.

Лээлин пела «Сухие листья». Тихо-тихо позванивал под ее пальцами маленький посеребренный оллаир – соединение арфы и флейты, – тонкие струны розовато мерцали в отблесках света. Закончив куплет, она склоняла голову, чтобы подуть в изогнутый рог оллаира, и тогда волосы ее взблескивали в темноте, как струны. Мэарик, его величество, слушал ее в тоске. Лицо его наполовину скрывала тень, взгляд застыл, упираясь в близкую пустоту. Закончив песню долго затихающей нотой, она так и осталась склоненной над инструментом.

– Лээлин, я так несчастен. Я так несчастен. Я теряю себя, я больше не я. Я ничего не могу понять, я ничего не могу сделать. Она мучает меня, Лээлин, она меня терзает, я не понимаю за что… Никто не любит ее больше меня. Я готов отдать всю мою кровь по капле, мои глаза, мой разум, мою душу – если б знал, что она от этого заплачет или хотя бы загрустит… Я бы хотел ее не знать, никогда не знать, никогда не видеть, так я измучился. У меня разрывается сердце, когда я знаю, что надо быть с ней, говорить с ней, держать ее за руку, смотреть ей в глаза, ласкать ее, но отказаться от этого я бы ни за что не смог. Я так устал от этого, боги мои. Я уже ничего не понимаю. Лээлин, помоги мне, я не знаю, что это со мной? Что бы я для нее ни делал, что бы я ей ни говорил, все кажется глупым! Я ведь так ее люблю. И мне так с ней тяжело. Почему?

С тихим звоном соскользнул с колен оллаир. Их вдруг потянуло друг к другу в этих серых ласковых сумерках. Они даже не целовались по-настоящему, нет, они просто вслепую искали друг друга губами, оба готовые расплакаться в приступе щемящей нежности и жалости. Аргаред в смятении притих за колонной…

И тут в одной из многочисленных дверей бесшумно возникла Беатрикс. Темное золото искрилось на ней, словно напитавшись огнем душной залы. Она остановилась, привстала на цыпочки, близоруко сощурилась, вглядываясь в серебристые потемки, – запыхавшаяся, ослепленная рыжим коптящим пламенем бальных светилен. Разглядела.

Глаза ее расширились. Нарумяненное лицо застыло. Потом зловещая кривая улыбка возникла на ее намазанных кармином губах.

Лээлин и Мэарик, словно почуяв недоброе, одновременно обернулись и вскрикнули.

А она стояла и смотрела на них – молча. И похолодевший Аргаред даже на расстоянии ощутил, какой лютой ненавистью переполнен ее взгляд. Потом она развернулась, пo-рыбьи тускло блеснув парчой, и удалилась. Скрипнули где-то в отдалении половицы. Вот тут и причудилось Аргареду, как в незнаемой сумеречной дали, куда с земли нет дороги, приотворились черные бревенчатые ворота и выскользнула оттуда быстрая туманная тень – Горе.

В тот день королева Беатрикс умчалась прямо в Азор и больше не появлялась в столице. Теперь она ехала туда впервые после того злосчастного бала, последствия которого были столь тягостны.

Когда снег уже начал предвечерне синеть, въехали в город. Полозья зашуршали по улочке, зажатой меж чернеющих домов. Впрочем, за мутными пузырями двух окон ничего не было видно. Аргаред и Беатрикс с начала пути не сказали друг другу ни слова. Она боялась, что ее может выдать фальшь в голосе, ему говорить было не о чем – в душе его плескалась тревога за короля, своего бывшего воспитанника и несостоявшегося зятя. Лээлин была нареченной короля с младенчества. Но он привез из чужой земли эту вот, заносчивую, балованную, скрытную, с недобрым жаром в глазах. А за плечами у нее – Горе. Нет-нет да и оглянется она на него.

Приехали. Над головами в сизом небе лепилось углами несуразное строение. Топорщились над обомшелыми карнизами деревца.

Улочку запрудили сани. Фыркали, обдавая теплом, лошади. Позвякивала сбруя. Переговаривалась челядь.

Аргаред открыл перед королевой низкую забухшую дверь. Запахло дурной пищей, какой-то гнилью, волглой холстиной. В мрачных сенях в свете косых сальных свечей тускло поблескивало шитье на одеяниях магнатов.

Ряды угрюмых глаз обратились на вошедшую королеву. Она смутно различила в углу потерянное лицо своего любовника, Эккегарда Варграна, поспешила отвести глаза, чтоб не смущать его и не смущаться самой.