Летописи Святых земель - Копылова Полина - Страница 53

– Останется. Уверяю вас. – Противник рассмеялся:

– А теперь не будем медлить. Дайте, я возьму вас под руку. – Он сжал локоть Эринто, и тот окончательно почувствовал себя пленником, несмотря на то что меч уже был убран в ножны.

Их окружала холодная влажная ночь. Было что-то недоброе в восходящей луне и туманном красном свечении со стен. Песок хрустел под сапогами.

– Идемте в тепло. То, о чем я намерен говорить, слишком мрачно, чтобы еще и стоять на холодном берегу.

Они по боковой лесенке поднялись на площадку перед воротами. Герса была не до конца спущена, нарочно для тех, кто имел обыкновение совершать поздние прогулки по окрестностям. Эринто, как самому именитому, которого почитали даже превыше принцев крови, были отведены покои целой башни, очень древней, судя по узким окнам и тяжелым сводам. В нижней комнате еще стояло на столе вино и горела свеча в широкой чаше, чтобы воск не капал на стол. Углы и стены тонули во мраке. Гость наконец отпустил локоть Эринто и сел за стол.

– Ладно, шутки в сторону. Эринто, скажите откровенно, ибо у нас разговор будет прямой: вы действительно ее любите? Или это лишь куртуазная игра?

У него был цепкий, неотвязный взгляд. Смотреть ему в глаза поверх свечи было тяжело, но Эринто не посмел отвернуться.

– Да, люблю. Мне трудно говорить об этом обычными словами, да еще по принуждению, я привык иначе, но я ее люблю. Вот ответ на ваш вопрос. Это не игра. Мне нужно ее присутствие, ее голос… Мы думаем с ней одинаково… Правда, она выражает свои мысли простыми словами, а у меня так не получается. Я привык слова изукрашивать. И еще – она Последняя Легенда. Это для меня свято. – Оказалось, что под испытующим взглядом незнакомца говорить не так уж трудно, только слова выходили какие-то другие, непривычные. Незнакомец молча вбирал их в себя, и по выражению его лица было видно, что он понимает, о чем идет речь. Потом он спросил:

– Вам известно ее подлинное имя и положение? И что вы знаете о ее прошлом? Я имею виду отнюдь не то прошлое, которое вы столь блистательно описали в «Последней легенде».

– Избавьте меня от ваших похвал. При данных обстоятельствах они неуместны. Кем бы ни была моя избранница по своему положению в обществе, для меня она принцесса, прекрасное зеркало, смотрясь в которое, я и сам буду становиться лучше… – Эринто осекся. На губах гостя появилась нехорошая улыбка.

– Что вас насмешило? Неужели мои слова? Но я говорю чистую правду!

– Вот поэтому мне и смешно. Я младше вас, Эринто, по годам, но пережил гораздо больше, и поэтому… поэтому можно сказать, что я старше вас, и намного. Поэтому мне и смешно. Я знаю, кто она, а вы нет. До сих пор я спрашивал. Теперь я буду рассказывать. Итак, ваша дама – совсем не та, за кого себя выдает.

У Эринто защемило сердце от смутной тревоги.

– Что же вы хотите сказать? Она не принцесса?

– Да, она не принцесса. Она уже королева.

– Королева?

– Конечно, а кроме того – шлюха. Что до имен, то их у нее много. Любовники с Юга зовут ее Вьярэ или Вичи, любовники с Севера кличут Бэйтш. Вы все еще не догадываетесь? – Эринто отрицательно покачал головой. – Ну, что ж. Мне вас жаль. Вы в любом случае проиграли. Ваша дама – Беатрикс Эмандская, Эринто. Кровавая Беатрикс. Помните, вы хотели ее публично ославить и отказать ей в чести зваться дамой, и…

Эринто тупо глядел на край шестиугольной столешницы. Серебряные звездочки инкрустации отражались в его пустых зрачках.

– Эринто, очнитесь! – Голос достигал его сознания через какой-то гул.

– Не может быть… – прошептал он ошеломленно, – не мог я быть таким слепцом, не может быть…

– Эринто, придите в себя, Эринто! Эринто! – взывал враг, тряся его за плечи. Наконец гул исчез. Эринто дотянулся до бокала и отпил вина. На место полуобморочного оцепенения пришла горячечная дрожь.

– Что же теперь будет? Значит, это Беатрикс? Боже, какой я был глупец. Как ей удалось меня провести?

– Не удивляйтесь, Эринто. Она весьма искусна в обмане. Ей доставляло невероятное удовольствие над вами тешиться, именно ради этого она оставила свое государство на советников. Она ведь прослышала о вашем обещании и опозорила бы вас в один из последних дней турнира. Опозорила бы так, что вам оставалось бы только заколоться. И в глазах Господа это был бы меньший грех, чем поклоняться такой, как она. Поэтому я решился положить этому предел.

– О Боже мой! Но я любил ее! Я же никого так не любил!.. Никого и никогда!

– Я тоже ее когда-то любил. Кстати, позвольте представиться камергер ее величества королевы Эмандской Родери Раин. Хотел бы познакомиться с вами при более приятных обстоятельствах, нежели ночная драка и козни дурной женщины.

– … Козни… Это хуже! Господи, она меня убила! Я дарил ей перлы перлов того, что имею. То, что дороже бриллиантов. Я звал ее за собой в вечность…

– Думаю, что туда она превосходно проберется и без вашей помощи. Только другой дорогой. И надеюсь, ваши пути более не пересекутся.

– Послушайте… послушайте, я не понимаю. Не могу понять. Неужели же ни одно мое слово ее не тронуло? Как это может быть?

– Почему же – тронуло. Она очень весело смеялась. Так заливисто, что слышно было на улице, и все предместье решило, что она шлюха, а я сводник и живу на ее деньги. Сам разговоры слышал не далее как сегодня. Впрочем, так оно и есть: она действительно шлюха, и я действительно живу на ее деньги. То есть на деньги убитых ею…

– Значит, все, о чем говорится в «Письмах Цитадели», – правда?

– Истинная правда. Энвикко Алли, канцлера, я знал лично. А он был хорошо осведомлен о всех ее делах. Она и ее лучший слуга Ниссагль опоили Энвикко до беспамятства, подсунули ему невинную девушку, он, не помня себя, учинил над ней насилие… За что и был повешен согласно закону пятисотлетней давности. Теперь вот Ниссагль вошел в большую милость и стал ее любовником.

– Это что-то невыразимое… у нее какой-то дьявольский ум!

– О, да. В чем, в чем, а в уме ей не откажешь.

– Послушайте… Мне сейчас пришло в голову. Ужасно глупо, но на этом свете и вообще все так глупо… Что мне делать с этими балладами? У меня такое чувство, что я вымарал их в крови. И свое имя тоже.

– Поверьте, ничего не случилось ни с балладами, ни с вашим именем. Просто принцесса исчезла, откуда появилась, ее призвали, ну, скажем, государственные дела… а вы остались в скорби и меланхолии. И это даже хорошо, что в ваших стихах живет благородная принцесса именно в маске. Пусть Беатрикс завидует самой себе. Я только не знаю, что вам сейчас делать. Как-то не подумал об этом…

– Что делать? Сказать ей, что ее тайна раскрыта. Другого пути у меня нет. Я не подставлю вас под удар, не бойтесь. Если она спросит, я скажу, что ее узнал кто-то другой. Я скажу ей все. Пусть это произойдет не так, как я представлял, ну и пусть. Я не в силах притворяться. Мне хочется знать только одно – почему вы все это мне сказали?

– Потому что мне было бы неприятно наблюдать, как вас втаптывают в гряэь. Мне уже не раз доводилось быть свидетелем подобного – не хочу, чтобы это случилось с вами, Эринто.

– Вы меня пожалели?

– На этот раз угадали. Я представил, как ваша голова клонится все ниже и ниже, а она торжествует, в самом красивом платье, которое у нее на этот случай заготовлено… Очень красивое платье. – Раин не договорил, вскочил и исчез за полуоткрытой треугольной дверцей. Желтый круг света запрыгал по столешнице.

«Мне было бы неприятно наблюдать, как вас втаптывают в грязь».

Туман выползал из лощин. Холмы серебрились. Лишь изредка в темно-зеленой листве что-то шуршало.

Сейчас она придет, неслышно приминая узкими туфельками сырую траву, склонив голову так выразительно, что можно будет угадать на невидимом лице под маской выжидательное лукавство. Сейчас она придет, искусно разыгрывая волнение, а может быть, и в самом деле волнуясь, ведь хорошие лицедеи действительно испытывают те чувства, которые им приходится изображать на подмостках. Она будет зябко поеживаться от вечерней прохлады, потому что оденется слишком легко – пускай потерявший голову дурак подумает, что это трепет страсти, и заботливо накроет ее плечи плащом…