Летописи Святых земель - Копылова Полина - Страница 39

Когда он на самом деле очнулся, то увидел, что на краю внесенной в камеру кровати сидит сокрушенный Ниссагль, грея руки о кружку с чем-то горячим.

– Я, право, ужасно сожалею, Алли, – он протянул кружку, – выпейте лекарство, у вас лихорадка.

Питье было горячее и горькое. Алли сдавленно вздохнул.

– Меня избили ваши стражники, Гирш, – нехотя признался он. – На мне были оковы, и они накинулись на меня вдвоем.

– О Господи, прошу простить. – Ниссагль примирительно дотронулся до его руки, лежащей поверх одеяла. – Вы попались под горячую руку. Они, видите ли, имеют обычно дело с Этарет, и не слишком с ними церемонятся. Но ради вас я прикажу их выдрать.

– Лучше велите Концу дать им по два пинка.

Ниссагль вежливо рассмеялся:

– Ладно, учту.

– Скажите, Гирш, честно – как мои дела?

– Если честно, то очень скверно, хотя ваша подруга Зарэ, великолепная, к слову сказать, женщина, вы ее недооценивали, обила все пороги, валялась, представьте, в ногах у Эльсы, чтобы та согласилась взять вас в мужья по тому дурацкому закону пятисотлетней давности.

– Я бы сам сделал то же самое! Господи, что со мной случилось, я же ведь никогда раньше?..

– Эльса отказалась наотрез. А ее величество закрылась в покоях с Райном и никого к себе не пускает. Поэтому туда Зарэ было не добраться, хотя она полдня металась по залам и падала всем в ноги. Она поймала меня по пути сюда, умоляла позволить свидание с вами, даже норовила подкупить, так что если бы это была не она, а кто-нибудь менее мною уважаемый, сидеть бы ей с вами по соседству. Но я сказал: «Только с разрешения королевы». Я еще не обладаю достаточным влиянием, чтобы позволить себе вольничать. Город похож на растревоженный улей. Во всех тавернах клянут вас на чем свет стоит и сочиняют кары земные и небесные. Боюсь, все может закончиться очень печально. Тем более что есть решение поженить в день вашей казни Эльсу и ее возлюбленного, метельщика Лореля. Вы понимаете, раз так говорят…

– Я не хочу… – Это было сказано таким жалобным шепотом, что Ниссаглю в первый миг показалось, что он ослышался.

– Мне грустно, что судьба к вам столь жестока, Алли, – ответил он чуть погодя. – Я со своей стороны готов все для вас сделать, что только позволительно в моем положении. Я с удовольствием посодействую, хотя, боюсь, усилия мои будут тщетны…

– Господи, я не хочу, я не хочу, неужто это нельзя понять…

К вечеру приговор вынесли и огласили.

Чем ближе было утро, тем сильнее его охватывал ужас. Ужас проникал под своды узилища вместе со светом. Когда в окне зарозовело, Алли заставил себя стиснуть зубы и подняться. Прежде, чем начать одеваться, надолго замер, спустив ноги с кровати и втянув голову в плечи. Хотелось застонать, зайтись в плаче, но, словно стыдясь чего-то, он сдерживался, и от этого было еще тяжелее.

Он с трудом натянул чулки, руки едва повиновались. Потом снова долго сидел, сгорбившись и устремив померкшие глаза в страшно приблизившуюся пустоту.

Бордовый бархатный камзол сидел на нем как-то неловко, коробом. Сапоги он с бесконечной злой беспомощностью дергал и дергал за голенища, уже и не надеясь натянуть. А когда натянул, почувствовал, что совершенно обессилел.

Едва дотащившись до окна, увидел, что город плавает в тумане и только вдали резко впечатывается в серое марево иссиня-белая городская стена на площади Огайль.

Лязгнув ключом, в камеру вошел Ниссагль.

– Уже? – всполошился Алли, непроизвольно схватившись за решетку. Уже? Нет, нет, пожалуйста, я не готов…

– Я хочу спросить вас о последнем желании, пока есть время его исполнить.

– Да… Да, да. Я хочу видеть королеву. Я хочу видеть королеву! Можно? Можно? – Алли кинулся перед Ниссаглем на колени.

– Я… попробую. – Ниссагль смягчил голос, но в глазах у него мелькнула издевка:

– Прошу, встаньте. Немедленно встаньте. Ничего не могу обещать, но попробую.

– Ваше величество, ваше величество, ваше величество, – ее настойчиво звали вынырнуть из мягкого, теплого сна, из ленивых любовных грез, затмевающих дремлющее сознание. Она чувствовала на своих плечах горячее кольцо рук Родери, его растрепанные лохмы щекотали ей грудь, но кто-то над ухом повторял быстро и глухо:

– Ваше величество, ваше величество, – пока она не подняла голову, усиленно моргая, чтобы прогнать сон. Спросонья все расплывалось в слезящемся тумане. В темной фигуре, склонившейся над ней, она признала Ниссагля.

– Что тебе? – Она выскользнула из рук спящего любовника, вылезла по плечи из устилающих кровать мехов и неловко прижала к груди полураспустившийся ворот сорочки.

– Ваше величество, прошу меня простить. Дело идет о таких вещах, которыми обычно не пренебрегают. Я был у осужденного. Он хочет вас видеть.

– Ну, это уже хамство! – взвилась Беатрикс. – Я, знаешь ли, не обязана! И право входить ко мне в любое время суток без доклада тебе дано не для того, чтобы ты вытаскивал меня из кровати по просьбе всяких мерзавцев. Передай ему, что он сподобится этой чести на площади Огайль.

– Что за крик? – Проснувшийся Раин отбросил в сторону душное одеяло, обдав Ниссагля волной горячих запахов. Пахло потом, жарким бельем, и Ниссагль с удовольствием и завистью втянул ноздрями этот крепкий, возбуждающий душок.

– Вообрази, мой ласковый, Алли в виде последнего желания востребовал меня к себе. Хорош гусь, правда?

– Почему нет, сходи, – фыркнул Раин, с наслаждением протирая глаза, будет что рассказать за ужином. Неужто тебе не интересно, как выглядит приговоренный к смерти? Вспомни о милосердии и сходи.

– А как он там? Не слишком бесится? – Беатрикс все еще не решалась покинуть нагретое ложе, где так сладко было возиться с любовником.

– Он боится. Очень боится и не в силах этого скрыть. Впрочем, кто бы не боялся, ваше величество. Он на коленях просил меня позвать вас.

Солнце ворвалось в окно, его лучи безжалостно ослепили узника. Чувствуя, что ноги его не держат, Алли прилег. В мышцах ощущалась слабость, в горле першило, взгляд блуждал, не в силах ни за что зацепиться, а в черепе разрасталась сухо звенящая пустота.

«Нет… нет… нет… нет!..»

Ниссагль почтительно поддерживал Беатрикс под локоть, стремительно ведя ее по лабиринтам Сервайра. Губы ее подрагивали. Она хотела и не осмеливалась спросить его, догадался ли Алли…

– Ты словно меня в тюрьму ведешь, – пробормотала она, зябко поеживаясь. Ниссагль мысленно усмехнулся. Они остановились возле двери с чугунной заслонкой над волчком.

– Здесь.

– Я боюсь.

Беатрикс колебалась. Ее зубы меж полуразжатых губ были стиснуты, глаза стали злыми.

– Вы не боялись разговаривать с толпой разъяренных бюргеров, а ведь это было не менее опасно. Любое ваше слово могло им не понравиться, заметил Ниссагль, – а тут всего лишь насмерть перепуганный шалопай. Ну же, госпожа моя. Не обременяйте вашу совесть такими пустяками. Сделайте доброе дело – и с плеч долой!

– Иди к дьяволу!

– Ваше величество, – Ниссагль склонил голову, – это надо пережить. И как ваш раб, готовый за вас умереть, я бы очень вам советовал не отступать. Он все равно сегодня умрет и больше никогда не будет вам докучать. Никогда. Но так он умрет спокойнее. Мне очень не хотелось бы вырывать ему язык, если он вздумает порочить вас с эшафота.

Беатрикс тут же сникла.

– Да-да. Ладно, открывай. Ах, как все это…

Она вошла.

В холодную, залитую солнечным светом камеру она внесла свое хрупкое тепло, тающее облако приторных ароматов. Солнце искрилось на сбившихся в прядки волосах, синие тени проступали в широченных рукавах измятой ночной сорочки. Только что из спальни. Только что от любовника.

– Вичи, – он схватился рукой за горло, – моя Вичи… Ты пришла, пришла ко мне…

– Пришла. – Лицо ее было грустным, но во взгляде читалось равнодушие, и все приготовленные деловитые вопросы о ходе судебного разбирательства и якобы шутливые, а на самом деле преисполненные отчаяния мольбы остались невысказанными.