Летописи Святых земель - Копылова Полина - Страница 26

Зазвенели цепи, и Алли тягучим движением повернул красивую, словно изваянную из меди голову. Свет выхватил из черноты дверного проема сумрачные фигуры тюремщиков в огромных войлочных бахилах. Того, кого они держали под локти, Алли вначале не узнал, ему показалось, что тюремщики ошиблись, привели не того… Спутанные космы закрывали лицо, на груди под лохмотьями темно алел широкий ожог. Цепи блестели, они были так тяжелы, что Этери едва шевелил ногами. Чтобы не держать узника на весу, тюремщики опустили его, словно мешок, на пол.

– Поднимите ему голову.

– Подними голову, – подал голос палач. Не дождавшись исполнения приказа, он зашел сзади, намотал на кулак длинные волосы Этери и рывком заставил его смотреть вперед. Перед роскошным Алли белело лицо ребенка. Огромные угасшие глаза запали в черноту, в них были ужас и стыд. Алли непроизвольно прижался к спинке кресла и отставил бокал.

– Ну, – начал Ниссагль резким злым голосом, вставая и надвигаясь на Этери, – изволь подтвердить в присутствии господина Алли, что именно он подстрекал тебя к убийству.

Этери вздрогнул, его надломленный голос сухо прозвучал в жарко розовеющем воздухе:

– Нет. Алли не подстрекал меня. Я оговорил его под пыткой.

«Неужели я все-таки сделал из него героя?» – мысленно ахнул Алли…

– Это что ж такое, мой птенчик? Ты еще смеешь ломать тут комедию? Отказываешься от признания, которое записано и засвидетельствовано секретарем? Ну, я вижу, тебя жизнь не учит. – В голосе у Гирша появилось ласковое пришептывание:

– Мастер, объясните-ка ему, что нехорошо отрывать честных людей от дела и морочить им голову.

Канц вытянул из жаровни скрежетнувшую по углям шину, нажимом руки пригнул голову Этери к плечу и повел железкой по его открытой шее. От вопля у Алли все внутри обмерло. Потом до его слуха дошел стальной голос Ниссагля:

– Ну, мерзавец, так как было дело? Кто подговорил тебя на убийство, отвечай!

И тут Этери, рыдая, ответил:

– Алли, Алли, это был Алли!

Дрожа и сверкая глазами, Алли встал с кресла. Перед ним металось неестественно вывернутое, искаженное лицо, запах паленого мяса бил в ноздри. Алли левой рукой схватил шину за раскаленный конец и отбросил в угол.

– Ну, хватит, – свирепо сказал он, тряся сожженной ладонью и кривя губы, – мальчик сказал вам правду, любезный господин Гирш, я имею ко всему этому отношение.

– Так посмотрим, что и как скажете вы, – заухмылялся начальник Тайной Канцелярии.

– Давайте-ка выйдем отсюда, потому как это государственные дела.

Они вышли в преддверие.

– Может, вам дать холодной воды или мази? – Ниссагль кивнул на его ладонь.

– Уж будьте любезны. – У Алли от боли подрагивали колени. Ниссагль сам занялся его рукой, наложил повязку, потом с нетерпением заглянул ему в лицо.

– Я вас понимаю. Вы ждете истории. – Алли распустил застежки на вороте, ему было жарко. Руку в повязке пекло. – Я вам сейчас все расскажу. Гвардеец Скаглон, следуя моему совету, показал вам некий белый кисетик с флаконом и инструкцией, который вы, вероятно, нашли потом при обыске в Доме Крон. Так вот, этот кисетик действительно я велел передать Этери, и я же вел с ним разговоры по поводу смерти королевы. Но причина была совершенно не та, о которой вы думаете. Вы, Гирш, вероятно, заметили, что Этарет равнодушны, если не сказать враждебны, к ее величеству. И вот мы, истинные друзья королевы, решили проверить, насколько же сильна их враждебность. Выбор пал на Этери, потому что он казался наиболее благородным и чистым. И наименее заинтересованным, конечно. Ведь, например, Аргареды ее совершенно явно недолюбливают, и опыт был бы неточен. Этери и показал, какова на деле цена благородства Этарет. Стоило возникнуть сомнительному поводу, и он тут же взялся за самое подлое оружие. И еще тешил себя тщеславной мыслью, что прослывет героем. Ведь ядом проще, чем мечом или мозгами, правда?

В Покое Правды журчала вода, растекаясь по желобам. Брякнуло где-то железо.

В глазах Ниссагля появился странный блеск. Он рывком подался вперед и схватил Алли за плечи:

– Мы с вами слуги одной госпожи, так? Так скажите мне, скажите, кто это придумал? Алли пожал плечами:

– Ее величество, разумеется…

Ниссагль отшатнулся, стукнулся затылком о спинку стула, корчась и извиваясь в приступе истерического хохота.

– Боги мои! Блестяще! Великолепно! Несравненно! Неподражаемо! – От восторга он всхлипывал:

– И эти олухи еще думают, что они умнее всех! Да она их всех за месяц таким манером перевешает, а? О, моя милая матушка, да в гробу я видал этаретское дворянство, если судьба попустила меня служить такой госпоже! Нет, она за месяц их перевешает всех, даю правую руку на отсечение! Да за такое я ей задницу буду взасос целовать, ей-Богу!

– Думаю, ей это понравится. В прямом и переносном смысле, – улыбнулся Алли. – Я предлагаю выпить за здоровье королевы вино ее врагов. Рад, что ее старания на благо государства вами одобрены.

Мрак был густой, как чернила, но ярко алела щелка под дверью. Красный цвет вызывал в нем содрогание. Он с усилием поднял и согнул в локтях скованные руки, чтобы опустить на них голову. Боль плескалась в черепе, словно черная вода, заливая то виски, то темя. Эта боль была сильнее даже той, другой боли, терзающей ребра и особенно грудь и шею, где прошлось раскаленное железо. Гулкие черные волны уносили его под лиловое небо, в мокрую равнину, где стоит Обитель Бед из неохватных бревен. Иногда сознание мутилось, и ему становилось почти хорошо, и перед глазами скользили огромные склоненные цветы, освещенные низким солнцем, столбы блестящей мошкары, сонно замирающие в синеве стрекозы, большеглазые зверьки с трепещущими ушками, пушистые темные листья нежные тени каких-то невысоких миров Восходящего Ряда, миров покоя и блаженства, куда ему нет и не будет теперь пути…

Помогите… Помогите мне… Придите хоть кто-нибудь… Я умоляю… Я больше не могу… Пощадите меня, пощадите… Вытащите меня из этого мрака и холода…

Он плакал, плакал от страшной усталости и стыда, вцепившись зубами в волглые лохмотья, чтобы не рыдать в голос.

Лязгнули стальные засовы. Узкая щелочка превратилась в алое полотнище. На вошедших в камеру пахнуло сырым холодом. Энвикко Алли, подбирая холеной рукой край бархатной столы, зябко поежился и обвел глазами низкий свод, усеянный блестящими каплями, серые камни, испятнанные влагой. Пол тонул во мраке.

– Ну и ну… Вы бы, что ли, получше их содержали. Тут и помереть недолго.

– Тут все равно никто больше чем на месяц не задерживается, загадочно улыбнулся Ниссагль, подавая фонарь в сетке. – Возьмите, а то всю одежду себе обгадите крысиным дерьмом. А я возле дверей постою.

Алли вытянул вперед фонарь и ступил вниз. В неверном свете маслянисто поблескивала неподвижная поверхность лужи. Волоча за собой огромную тень, пробежала крыса.

Этери лежал ничком в луже, уронив голову на скрещенные руки. Плечи его вздрагивали от рыданий. Алли присел рядом, стараясь не намочить полы.

– Этери, – тихо позвал он, – Этери, очнись… Мальчик с трудом повернул голову, и Энвикко, пригнувшись к его уху, торопливо прошептал:

– Этери, это я… Энвикко.

Этери изумленно вскрикнул и снова уткнулся лицом в рукав. Алли осторожно погладил его по плечу, бормоча слова утешения. Бедный, затравленный до полусмерти звереныш. Алли охватила жалость. Какие мечты кружили когда-то эту несчастную голову, и вот все кончилось грязью, болью… А он, Алли, пришел сюда вовсе не для того, чтобы жалеть этого мальчика, а чтобы снова обвести его вокруг пальца… Надо, чтобы звереныш помер, свято веря в его, Энвикко Алли, непогрешимость. И поверит!

– Этери, не мучь себя, не казнись, я прошу тебя, Этери…

Господи, ребенок, ведь ребенок же, совсем мальчишка! Ах и скоты же мы – я да королева. И Ниссагль тоже.

– Это я во всем виноват… Я внушил тебе этот преступный замысел… Прости меня… – Как по-дурацки дрожит голос. Разве так просят прощения?..