Летописи Святых земель - Копылова Полина - Страница 21

– Ну, что ты мне радостного скажешь? – Он поднял на нее глаза, в который раз удивившись про себя тому, что стоит ей заговорить, и тут же между ними возникает отчуждение. Голос у нее ласковый, а такое впечатление, будто она его от себя отдаляет. От этого становилось тяжело на сердце.

– Ничего веселого, Беатрикс, и печального тоже ничего. Повторю то, что ты знаешь давно. Нам надо объявить о нашем бракосочетании. Ты должна сдержать слово, которое дала Высокому Совету три месяца назад. – Он говорил, уже предчувствуя, что она сейчас начнет над ним издеваться.

Ей и вправду стало смешно. С тех пор как она объявила себя невестой Эккегарда, на нее снова стали смотреть с той же брезгливой снисходительностью, с какой смотрели в бытность ее супругой короля. Поразительна эта высокомерная беспечность. У нее-то дома человека начинали опасаться только после примирения. Ах, да что, они же не люди, они выше. Она для них дитя. Она только играет в королеву. Ладно, поглядим.

– О сроках ничего не говорилось. Может, я хочу выйти за тебя после коронации моего совершеннолетнего сына.

– Это не самая удачная шутка, если это шутка. А если нет, учти, что твоим детям нужен отец, а тебе супруг. И общение с тем сбродом, которым ты себя окружаешь, не доведет тебя до добра. Твой сын – будущий король Эманда, он должен иметь перед глазами достойных подражания. Его мать должна жить с мужем, а не с любовником. Ни одна из Этарет не позволяла себе такого.

– Так я же не Этарет, слава Богу. И кажется, я просила никогда не равнять меня с Этарет. Меня это обижает.

– Прости, но если ты не Этарет, то должна по крайней мере брать с нас пример – даже горожанки шьют платья, похожие на те, что носит Лээлин. Потому что они тянутся к хорошему.

– Потому что они старые девы или неисправимые дурнушки. Остальные же…

– Знаю, знаю… Только остальные берут пример не с тебя, а, напротив, это ты вместе с ними подражаешь моде веселых девиц. Предупреждаю, если ты не перестанешь вести себя неподобающим образом, твои дети будут ради блага государства отторгнуты от тебя и переданы в благородные руки.

– Это, случайно, не руки ли Окера Аргареда? Он, кажется, тут потомственный воспитатель принцев?

– Да, я говорю о нем.

– Уж прости, любезный, но только он мне не по нраву. И его потаскушка дочка, и его воображала сынок.

– Тем не менее как твой будущий муж и король я буду настаивать. Потому что благо королевства для меня превыше всяческих чувств, и даже ты стоишь на втором месте. На твоем месте, Беатрикс, я бы не вел себя столь вызывающе, ведь ты виновата. Виновата перед всеми нами, какое бы ты ни делала невинное лицо. И дело не только в том возмутительном заговоре против нас, плодами которого ты по своему природному легкомыслию даже не сумела воспользоваться. Дело еще кое в чем… Ты знаешь, о чем я говорю…

Ответом была сильная и внезапная пощечина. Эккегард, ахнув, прикрыл ладонью заалевшие у него на щеке отпечатки ее пальцев, сраженный не самим ударом, а тем, как удар был нанесен: без крика, без гнева, как бьют наскучившего раба, понуждая его замолчать. Первым порывом у него было броситься вон. Но он промедлил и, рабски покорный, презирающий себя до слез, тихо сбросил одежды и прилег на краешек постели, страшась к ней придвинуться и не смея просить прощения за недозволенный мрачный намек на то, в чем он за последнее время сам стал сомневаться… Нет, нет, она слишком легкомысленна, чтобы убить короля… Незаметно утихло жжение оплеухи и пришел утешительный сон.

В кладовке была почти полная темнота. Суетливо скидывая солдатскую сбрую, Скаглон угадывал по доносившемуся сбоку шороху, звону и частому дыханию, что женщина тоже поспешно раздевается. Наконец с гортанным сухим хохотком она опрокинулась на спину, услужливо раздвинув ноги. Взбешенный и упоенный таким бесстыдством, он с размаху упал на нее и взял ее почти сразу, а потом еще и еще. Потом, когда пришло время возвращаться в казарму, он стоял голый и мокрый, комкал в руке рубаху, готовясь ее надеть, а она, ползая перед ним на коленях, гладила его бедра, целовала живот, просила, чтобы он не уходил. Они не назначили новой встречи, в Цитадели это не имело смысла, и не все женщины здесь хотели, чтобы знали их лица, но он надеялся еще не раз схлестнуться с этой тощенькой, длинной, как осока, шлюшкой. Наверное, какая-нибудь из королевиных румянщиц-южанок, потому что говорила она мало и нечисто, хорошо пахла, а все места, кроме головы, были у нее выбриты. Нет, служба в королевской гвардии ему не в тягость. Он поглядел на резные двери покоев камергера Энвикко Алли, которого охранял вместе с двумя дружками-гвардейцами. Парни сейчас играли в зернь за порогом приемной и нисколько не стеснялись, хотя давно уже был день и начальник караула запросто мог их застукать.

Резные двери неожиданно раскрылись, и в приемную вышел Алли. Гвардеец Скаглон сделал алебардой на караул, громко брякнув окованным сталью концом древка об пол. Стук костей стих.

Алли прищурился, отбросил с крутого лба рыжие кудри. Его глаза, синие, как кобальтовая эмаль, были непроницаемы. Подбородок изящно раздваивался ямочкой. Узкий рот был сжат. Левой рукой он поддерживал складки запахнутой утренней хламиды серебристо-белого цвета.

– Как тебя зовут? – обратился он к гвардейцу.

– Скаглоном, ваше сиятельство.

– Очень хорошо, Скаглон, – камергер показал свободной рукой в сторону опочивальни, – иди сюда. У меня есть для тебя ответственное поручение.

Чуть не забыв прислонить к дверям алебарду, Скаглон пошел вслед за камергером. Алли держал в руках маленький белый кисет.

– Вот это ты сейчас отнесешь в Дом Крон и отдашь лично в руки яснейшему магнату Этери Крону. Если же он, чего доброго, не сообразит спросонья, в чем дело, то напомни ему, что от меня. – Алли помолчал и прибавил:

– Я знаю, что вам велено о таких делах доносить в Сервайр. Так вот, когда ты туда пойдешь, не забудь сказать Ниссаглю, что я действую с ведома королевы. Да смотри, ни с кем насчет этого не треплись и не советуйся, понял? Отправляйся.

Скаглон засунул кисетик в висевший на бедре кошель с гербом, непонятно для чего предназначенный: деньги в нем носить – воришек кормить и спасибо от них не слышать, книги – так читать никто не умеет, да и без книг весело. Он подхватил алебарду и не спеша отправился по высоким галереям Цитадели в Арсенал.

Гвардейцам действительно отдали секретный приказ обо всех делах придворных и старшин с Домами Высоких Этарет доносить в Тайную Канцелярию, но Алли, похоже, не только об этом приказе знает (а не должен бы), он еще и просит сказать Ниссаглю, что, мол, посылает Этери кисетик с ведома королевы. Непонятно. Ну да ладно. Непонятно – значит, не его дело разбираться. Не вдаваясь более в тонкости придворной игры, Скаглон решил услужить двум господам и с легким сердцем завернул на мост в Сервайр. Пять высоких башен вставали прямо из воды.

Когда-то, очень давно, это была боевая крепость Этарет, совершенно неприступная – чтобы попасть в нее, плыли на лодке или шли прямо по воде, посредством магии. Людей в ней побывало немного, и то больше рабами да пленниками. Глубоко в землю, под бастионы, уводили ее запутанные коридоры, мощная крепь из стволов Извечного леса не давала земле осесть, обшивка не пропускала сырость – там было темно, холодно и сухо. Но за последние века вся эта нижняя часть оказалась в полнейшем забросе, да и нужда в ней отпала – в илистую отмель вколотили дополнительные сваи, с гор на плотах привезли серые каменные глыбы и вместо старых укреплений построили высокие стены, пять узких круглых башен и мост из шлифованного камня.

Скаглон обошел замок слева по стене, объяснил часовым, что ему нужно видеть Ниссагля, вошел в башню, далеко выступавшую из стен узкой каменной грудью прямо в воду, и спросил начальника Тайной Канцелярии.

В низком помещении Канцелярии был безнадежный беспорядок – пюпитры, мебель, связки пергаментов с киноварными метами, оружие громоздились по углам, покрытые пылью. Ниссагль сидел за столом и что-то вписывал в черную книгу без заглавия. Скаглон кашлянул: