Летописи Святых земель - Копылова Полина - Страница 19

– Энвикко свалится, как мешок, – сказала она, не повернув к жениху головы и так громко, что услышали почти все.

– Последний поединок. Тебе пора подать сигнал.

– Ах, ну да. Вечно забываю. – Она небрежно махнула поданной церемониальной перчаткой. Всадники тронулись навстречу друг другу.

– Детское развлечение, – снова послышался голос Эккегарда, – даже младенческое. Никакого искусства, только вес и везение.

– Помолчи-ка. Не король еще, – огрызнулась Беатрикс и тут же продолжила:

– По-моему, все эти ристания вообще ни к чему. Баловство и безделье. – Она поднесла к глазам свой шлифованный хрусталь и сощурилась, следя за сближением всадников.

Эккегарда бросило в жар от стыдливой жалости к ней. Близорукая, беспомощная, мнит из себя что-то… О Сила, Сила…

… Алли предельно расслабился, храня лишь видимость упруго пригнувшегося в седле рыцаря. Он решил не затягивать игру. В прорезях начелья стремительно рос подпрыгивающий в галопе соперник. Только бы подавить искушение навести копье под его щит и одним ударом выбить из седла.

Удар!!

… Рыцари с треском столкнулись. Энвикко тяжело покачнулся в седле, съехал набок и грохнулся оземь под единый могучий «ох!» толпы, ждавшей его победы.

Беатрикс задумалась о своем и позабыла выразить досаду – ей напомнил об этом Эккегард. Он осторожно сжал ее узкую руку, погладил большим пальцем по ладони и сказал извиняющимся полушепотом:

– Мне жаль, что тебе не стать королевой турнира. Он и вправду свалился, как мешок. Думаю, в другой раз я сам выйду сражаться за тебя.

Беатрикс промолчала, потом с большим опозданием ответила:

– Знаешь, не стоит. И без того хвороб на нашу голову хватит.

Алли между тем увидел по наползающей тени, что противник близится к нему, и притворился, что потерял сознание, – не хотел произносить перед всем честным народом никаких куртуазных признаний в не правоте и прочем, в чем обычно признаются побежденные на ристалище. Оруженосцы очень скоро его унесли, оставив Этери более разочарованным, чем гордым своей победой.

Беатрикс подавила желание повернуться и уйти – это могла быть хорошая оплеуха магнатам, но королева уже не разменивалась на такие мелочи приспело время брать выше и бить больнее.

Все-таки она ухитрилась испортить всем удовольствие от победы Этери, не пожелав присутствовать на пиру.

Этери восседал возле Лээлин, которую без всякой сердечной склонности объявил своей дамой и, ясно, выбрал в королевы. Сейчас на ее голове был старинный крылатый венец, символическое значение которого стерлось в веках – никто не помнил, кого и за какие заслуги этим венцом награждали. Настоящей короны для королевы турнира, такой, как принято везде, золотого венка из кованых роз и рубиновых сердец, изготовлено не было.

Лээлин была прекрасна, но Этери занимало совсем иное. Сердце этого полуребенка было свободно от женщин. Он мечтал о подвигах, о славе. Ему предстояло стать Посвященным Силы наравне с Лээлин и ее братом.

Он чувствовал, что жизнь стала какой-то не такой. Мир словно рассохся, перекосился, в тяжелом воздухе не стало жизни, и сами Этарет от этого изменились, как-то измельчали, забыли про свою Силу и обратились в придворных вельмож. Что случилось? Он не понимал, ему не хватало знания. Но он догадывался, что какая-то болезнь поразила глубочайшие Корни Извечного леса, куда давно уже ничья нога не ступала, и болезнь эта не имеет имени и формы, потому так легко и незримо проникает всюду. Это она сделала воздух тяжелым и безвкусным, лишила дара речи землю, воду, все растения и всех зверей, это она медленно, но верно разъедает мир. Предметы и существа, от насекомых до Этарет и Стихий, теряют тайные связи, существуют сами по себе. Распадается тончайшая Сеть Мира, нити которой сплетала Сила, соединяя всех. Дыры в ней все шире, и потому сбивчивы предсказания, неясна речь и заклятия проходят мимо цели.

– Яснейший магнат, вам послание…

Этери развернул поданный пажом листочек пергамента. Тонким и неуверенным почерком на нем была написана просьба прийти для важной беседы. Внизу стойла подпись камергера Энвикко Алли.

Этери еще помнил досаду, которую вызвал в нем южанин своим мнимым обмороком. Этот притворщик лишил его полной победы! И вот теперь он зовет, как будто считает его, Этери, ближайшим своим другом. Впрочем, весьма возможно, таковым и считает, хотя пишет в преувеличенно почтительной манере. Поддавшись любопытству, Этери покинул пиршественный стол.

Покои Алли казались душными от наполнявшей их роскоши. В розовых стеклах желто горело масло, мягко, как бы влажно, блестела позолота, покрывшая почти все предметы в комнатах. Смешанные ароматы наполняли воздух. Было полутемно. Алли лежал на постели. Пестрые и легкие одежды его сливались с пышно затканным покрывалом, выделялись только высоколобое матовое лицо и длинные кисти рук – одна перебирала застежку на груди, из полуразжатых пальцев другой сыпались в курильницу благовония.

– Вы хотели меня видеть, господин Алли? – сухо спросил Этери, забыв поклониться.

– Хотел… Прошу, приблизьтесь и располагайтесь, – раздалось неожиданное повеление. Этери, опешив, сделал несколько шагов вперед и с изумлением заметил, что лицо у Алли пепельно-серое.

– Не удивляйтесь, что я так с вами говорю, Этери, – продолжал звучать негромкий голос. – Речь пойдет о деле чрезвычайной важности. Сядьте как можно ближе, нас могут подслушивать, хоть я и в любимцах у королевы.

Чувствуя, что начинает волноваться, Этери опустился на низкое новомодное седалище с разлапистыми подлокотниками и резными изогнутыми ножками. Тон Алли его заинтриговал. Что-то властное было в синих глазах маренца, глядевших в лицо Этери открыто и твердо.

– Зная вас, Этери, я понял, что вы смелый воин. Я не зря спрашивал вас о легендах – мне хотелось убедиться, что вы равны древним воителям. Не возражайте. – Пальцы Алли дотянулись и сжали взметнувшуюся было руку юноши. – Я не ошибся. Вы смелы и способны принимать решения. Вы любите свой народ, своих братьев. Так вот, Эманд и Этарет в опасности. Помолчите же еще немного, покуда я договорю. Вы, наверное, заметили, Этери, что наш мир в последнее время очень изменился.

– Но… – мальчик был поражен, – но… вы же человек… разве люди способны это замечать?

– Конечно… Где-то лучше, чем вы порой, потому что мы ближе к земле… Не важно, сейчас это ясно всем. Сейчас видно всем, что прежнее зло – драконы, пигмеи, ящеры, все, о чем вы мне рассказывали, – все это куда-то исчезло. Частью его извели воины, частью оно само по себе сгинуло. Но грядет новое зло, неосязаемое и незримое, оно входит в людей и предметы, оно гложет этот мир, как дурная болезнь, как заклятие, которое не снять.

Этери замер, чувствуя, как между лопаток змейками струится горячий пот и в висках начинает стучать кровь. Алли говорил почти что его словами, его словами!

– … Это зло не имеет облика. Ему нужны люди, в души которых оно могло бы войти, руками которых действовать. Воротами ему служат опрометчивость, неразборчивость, безверие, когда человек, переступив через себя, перестает понимать, что творит. Тогда он становится беззащитным для зла. Так вот, Беатрикс, наша королева, впустила в себя это зло. Только с ней еще хуже – она сама его позвала. Я знаю ее с отрочества. Она всегда имела склонность ко злу, правда, к тому, легендарному. Однажды случилось так, что молодые дворяне, юноши и девушки, поспорили от скуки, сможет ли кто-нибудь из них поцеловать голову мертвеца, достанет ли на это смелости. Шутки ради послали слуг к палачу, а у того как раз оказалась голова казненного накануне отравителя. Мы были слишком знатны, чтобы нам могли в чем-либо отказывать. И вот принесли голову, она была, надо сказать, отвратительная, кожа на лице серая, мутные глаза и синие губы, хотя при жизни этого человека считали красавцем. И вот когда настало время эту голову целовать, никто, конечно, не решился это сделать. Все етали отнекиваться. Все, кроме Беатрикс.