Бабочка - Корсакова Татьяна Викторовна - Страница 2

Дамочка оказалась совсем молоденькой, Егоров тут же переименовал ее в девочку. Черный ежик волос, лицо безмятежное, руки тонкие с синими прожилками вен – с виду ничего коматозно-фатального.

– Егоров! – послышался за спиной грозный оклик все той же бдительной медсестры.

– Давно она так? – спросил он, отклеиваясь от стекла и протирая его рукавом рубахи.

– Уже месяц. Шансы никакие, но сердце крепкое. На следующей неделе родственники домой заберут.

– Да, плохо, что шансы никакие. А может, поправится?

Медсестра посмотрела так, что сразу стало ясно – не поправится…

Ночи Егоров ждал с нетерпением, гадал: придет – не придет, даже вирш новый сочинил, лирический.

Она пришла. И следующей ночью тоже. И еще три ночи подряд. И разговаривать с ней было одно удовольствие – даром что летучая мышь.

А на седьмую ночь Егоров опростоволосился, повел себя совсем не по-джентльменски.

Гостья уже освоилась окончательно, взахлеб рассказывала про трудности разведения в неволе уссурийского тигра и увлеченно размахивала крыльями.

– Осторожнее, – сказал Егоров, – не порви шторы.

– Чем? – удивилась она.

– Когтями.

– Какими когтями?..

– Обыкновенными. Ты же летучая мышь, у тебя должны быть когти.

– Я летучая мышь?..

– Ну да! А ты что, не в курсе?

Она была не в курсе. Хуже того, она обиделась.

– Значит, вот как ты меня себе представляешь – летучей мышью…

– А ты не такая? – спросил Егоров осторожно.

– Я думала, что я бабочка, – она всхлипнула совсем по-женски.

– Какая бабочка?

– Да хоть какая! Лишь бы бабочка…

Утром Егоров проснулся с больной головой и чувством вины и весь день маялся и тосковал. Он даже не стал ждать отбоя – завалился спать в восемь вечера, чтобы быстрее встретиться со своей гостьей и извиниться за вчерашнее.

…А она не пришла. Обиделась. Бабочки такие обидчивые…

Опять анализы. Он ненавидел анализы лютой ненавистью. Он бы уже давным-давно выписался, если бы не летучая мышка, считающая себя бабочкой.

В палате номер тринадцать не было медсестры, только девочка-пациентка. Егоров толкнул стеклянную дверь, подошел к кровати, пристроился рядом с мудреной аппаратурой, посмотрел на девочку. Она тоже не там и не здесь, она на границе, как его летучая мышка…

– Ну, привет. – Он погладил девочку сначала по волосам, а потом по щеке – осторожно, одним пальцем – и уже хотел сказать, что был дураком, что ждет не дождется, когда она его простит и снова придет в гости, но примчалась медсестра, закричала что-то про злостное нарушение режима и принялась выталкивать его из палаты.

Егоров заметил это в самый последний момент – карандашный набросок бабочки на прикроватной тумбочке, еще одно доказательство…

– Это ее? – спросил шепотом.

– Мать принесла, сказала, что девочка училась на биофаке, любила бабочек. – Медсестра нахмурилась, добавила строго: – Ну, идите вы уже, пока врач не заметил.

– Почему любила? – спросил Егоров зло. – Она и сейчас их любит!

Что-то такое неправильное случилось с его сердцем. Вроде бы в аварии пострадала голова, а болит и трепыхается именно сердце. Он даже знает, из-за кого – из-за девчонки из тринадцатой палаты, которая не там и не здесь…

Нет, все-таки женщины – непостижимые существа. Вот ему бы было совершенно все равно, в каком виде болтаться на границе между мирами, да хоть в облике звероящера. А эти обижаются из-за пустяка…

Оставалось только одно средство…

Друг Пашка не подвел. Друг Пашка был знатным контрабандистом, а еще он мог достать луну с неба. Егорову не нужна была луна, ему требовались бабочки. И плевать, что на дворе конец зимы. У него на сердце тоже, между прочим, зима.

В тринадцатой палате сменилась медсестра. Эту Егоров знал и даже пару раз подкармливал шоколадками. Эта была доброй и отзывчивой и согласилась выйти из палаты на десять минут по «неотложным делам».

Бабочки – аж пятьдесят тропических красавиц – долго не хотели вылетать из обувной коробки. Егорову даже пришлось врезать по ней кулаком. Помогло – разноцветная крылатая братия разлетелась по палате, облепила мудреную аппаратуру, разукрасила диковинным узором скучные больничные простыни. Особо отважные пристроились в девочкиных волосах.

– Ну вот, – сказал Егоров смущенно. – Видишь – бабочки!

Она не видела, но мудреная аппаратура зашумела как-то по-особенному многообещающе. Эх, была не была! Как там принято обращаться со спящими красавицами?..

Поцелуй получился не так чтобы очень эффектным – в щеку. Куда ему до сказочных принцев! Но идея, несмотря на некоторую затасканность, была хороша и даже не лишена изящества.

«Если проснется, приглашу в ресторан, – подумал Егоров, – а если не проснется, притащу ей пару сотен бабочек, чтобы уж наверняка».

Он упустил момент, когда это случилось. Руки вдруг коснулось что-то мягкое и теплое, и голос, тот самый, из снов, сказал:

– Привет.

Ее глаза оказались светло-карими, и на щеках обозначились ямочки. А еще она точно была не там, «на границе», а здесь, в палате номер тринадцать.

– Ты носишь очки? – с любопытством спросила она. – В моих снах ты был без них.

– Ношу, – признался он смущенно. – Видишь ли, спать в очках неудобно.

– Плохое зрение?

Да, зрение было хуже некуда, самое время задуматься о лазерной коррекции…

– Минус пять диоптрий, если тебе это о чем-нибудь говорит.

– Тогда все понятно.

– Что понятно?

– Ты просто не рассмотрел, что я не летучая мышь, а бабочка. – Она застенчиво улыбнулась, погладила его по руке.

– Да, ты всегда была бабочкой, я просто не рассмотрел.

Возможно, впервые в жизни Егоров порадовался тому, что у него плохое зрение.