Кровавый след - Мейер Деон - Страница 8

– Хотите услышать его точные слова?

– Да.

– Что вы отъявленная коммунистка, как и ваш отец. И чокнутая, как ваша мать. Очевидно, он был очень расстроен, для него это стало полной неожиданностью, он сказал, что вы должны были его предупредить…

– Как я могла… – Она услышала сигнал второго входящего звонка. – Гус, мне надо идти…

– Письмо вашего сына я пришлю с курьером.

– Спасибо, Гус!

Адвокат попрощался, и она посмотрела на дисплей. «Неизвестный номер».

– Алло?

– Здравствуйте, Милла, говорит миссис Нкоси…

Милле хотелось спросить, зачем кому-то понадобилось расспрашивать о ней ее бывшего мужа, намекнуть на то, что методы ее будущих работодателей, мягко говоря, оставляют желать лучшего. Но ее собеседница, не дав ей ничего сказать, продолжала:

– У меня для вас отличная новость. Вы включены в список кандидатов. Можете завтра приехать на еще одно собеседование?

От неожиданности Милла переспросила:

– Завтра?

– Если вам это удобно.

– Конечно.

Они договорились о времени и попрощались. Ошеломленная Милла совершенно забыла, что стоит в магазине с тележкой, забитой продуктами. Очевидно, слова Кристо о ее отце-коммунисте не сильно навредили ей.

Милла пошла в табачный отдел и купила себе пачку сигарет и зажигалку «Бик». Впервые за восемнадцать лет.

В оперативном штабе Президентского разведывательного агентства на большом экране появился снимок цветного мужчины в деловом костюме, выходящего из машины. Темный костюм, белая рубашка и серый галстук подобраны со вкусом. Черная сумка через плечо. Снимок смазанный, расплывчатый; похоже, снимали телеобъективом.

Янина Менц и Адвокат Тау Масило внимательно смотрели на экран. За ними стоял Квинн, правая рука Масило, начальник оперативного отдела. Он показал на экран и пояснил:

– Это один из членов Верховного комитета, Шахид Латиф Осман. Его нечасто можно увидеть в европейском костюме, обычно он носит традиционную мусульманскую одежду. Его сфотографировали в воскресенье, примерно в половине первого, в пятизвездном отеле в Морнингсайде, в Йоханнесбурге. Осман зарегистрировался под именем Абдула Галли. Здесь он уже возвращается в аэропорт. Двадцать минут назад вот этот человек… – Квинн нажал левую кнопку мыши, и на экране появился другой снимок, – также покинул гостиницу. – Крупный чернокожий, одетый в темно-синюю куртку и серые брюки, садится на пассажирское сиденье БМВ-Х5 перед отелем. – Сегодня утром мы установили его личность по регистрационным номерам машины. Его зовут Юлиус Нхлаканипо Шабангу. Известен под кличкой Инкунзи, что на языке зулу означает «бык». Больше всего сведений о нем содержится в базе данных Управления уголовного розыска ЮАПС. Он – один из главарей организованной преступной группировки в провинции Гаутенг. Имеет судимости; два раза отбывал срок за вооруженное ограбление. Подозревают, что именно он возглавляет банду налетчиков, которая за последние четыре года совершила несколько разбойных нападений на инкассаторов. Больше сведений об Инкунзи содержится в базе данных бывших «Скорпионов», но, чтобы попасть туда, требуется больше времени.

– По словам человека из кухонной обслуги, Шабангу и Осман встречались в библиотеке, за закрытыми дверями, – сказал Адвокат.

Квинн кивнул и ткнул пальцем в экран:

– Шабангу приехал в отель в десять утра. Шофер остался ждать его снаружи. Через два часа Шабангу вышел. Вскоре после него появился и Осман, который не покидал отеля со вчерашнего вечера.

– Интересно, – протянула Янина Менц.

– Раньше эти двое вроде бы не встречались – во всяком случае, мы их не фиксировали. Осман часто ездит в Йоханнесбург, но обычно посещает мечети в Ленасии, Мейфэре и Лодиуме. Шабангу в тех местах никогда не видели, – сказал Квинн.

– Новый союз. – Янина Менц была довольна. Хоть какой-то успех.

– Странные союзнички, – заметил Тау Масило.

– Полагаю, нам интереснее Шабангу.

– Вот именно.

Перед тем как вскрывать письмо сына, ей захотелось закурить. Она вспомнила, что у нее нет пепельницы, и сходила на кухню за блюдцем. Закурила, глубоко затянулась, закашлялась.

Она выкурила всю сигарету, неотрывно глядя на письмо, лежащее на кофейном столике. Нехотя взяла конверт, вскрыла.

«Дорогая мама!

Прости меня пожалуста за то, что я тебе нагрубил. Я был неправ. Я не ценил тебя, пока ты была рядом. Но теперь я все понял, клянусь! Если ты простишь меня, я все для тебя сделаю. Клянусь! Папа говорит, если вы с ним все обсудите, то обязательно помиритесь. Мама, я очень скучаю по тебе. Ты мне нужна! Не знаю, что сказать друзьям. Позвони мне! Баренд».

Почерк у сына всегда был плохим, иногда неразборчивым. Интересно, где он нашел такую бумагу – тонкую, дорогую. Милла сразу поняла, что сейчас он писал медленно и старательно. Хотя и сделал грубую орфографическую ошибку.

Милла оттолкнула от себя письмо, потому что ее мучили чувство вины и тоска.

Среди ночи она лежала в постели, в раскаянии глядя на потолок и стены. Пытаясь победить чувство вины, она мысленно сочиняла ответ Баренду.

«Позволь сказать тебе всю правду: разговор с твоим отцом ничему не поможет, потому что я больше его не люблю. Мне очень стыдно, но я уже не помню, любила ли я его когда-нибудь. Ненависти к нему у меня тоже нет. Ненависть прошла уже очень давно. Я ничего к нему не чувствую.

Тебя я люблю, потому что ты мой сын.

Но любовь – как письмо. Она существует, только если есть адресат, который принимает ее. Признайся, что ты уже давно не принимаешь мою любовь. Ты, Баренд, сейчас просишь, умоляешь простить тебя, ты раскаиваешься. Где было твое раскаяние, когда я время от времени подсаживалась к тебе и тихо, ласково просила разговаривать со мной нормально? Настоящий мужчина умеет нормально разговаривать с женщиной… Физически ты гораздо сильнее меня; иногда я тебя боюсь. Не буду перечислять твои недостатки; так и вижу, как ты закатываешь глаза. Твои недостатки типичны для подростка, живущего в богатом квартале: в твоей комнате настоящий свинарник, ты всегда, несмотря на мои просьбы, швыряешь грязное белье на пол ванной. Дома ты вечно не в настроении. Ты эгоист. Со мной разговариваешь так, словно делаешь мне огромное одолжение. Как будто я назойливая муха, от которой можно лишь отмахнуться. Ты не желаешь думать ни о ком, кроме себя самого; ты эгоцентрик. То и дело клянчишь деньги, вещи, требуешь одолжений. На отказы реагируешь криками и бранью. Еще мне не нравятся твои бесконечные несправедливые обвинения, склонность манипулировать, ложь. Ты давишь на меня, готов на все, чтобы добиться своего, но я люблю тебя, несмотря ни на что, хотя это не значит, что я буду всегда мириться с твоими недостатками».

Она составляла письмо в уме, понимая, что никогда не перенесет мысли на бумагу.

Завтра утром она все же напишет Баренду. Объяснит, что она пока не будет ему звонить. Сначала ей нужно встать на ноги. Но они могут переписываться; она будет отвечать на его письма.

Она напишет, что уже простила его. Что бесконечно любит его.

8

25 августа 2009 г., вторник

В том же невыразительном кабинете, нагоняющем на нее смутную тоску, состоялось еще одно собеседование. На сей раз ее ждали четыре человека: по-прежнему жизнерадостная миссис Нкоси, чернокожий мужчина, назвавшийся просто Беном, – он сидел у стены – и еще двое, которые представиться не соизволили. Одним из них оказался очень толстый индус, второй – белая женщина за пятьдесят.

– Не скрою, меня немного удивило, что вы наводили обо мне справки, – осторожно начала Милла, обращаясь к добродушной миссис Нкоси.

– Все обусловлено соглашением, – ответил Бен, напомнивший Милле цитату из Шекспира. Он был похож на одного из тех «тощих, с голодным блеском в глазах», о которых говорит Юлий Цезарь. – Так надо. Предупреждать заранее ни к чему. Это подрывает доверие. – Фразы у него рубленые, маршируют, как солдаты.