Все как в кино - Корнилова Наталья Геннадьевна - Страница 6

– Нет, я вовсе не хочу сказать, что Марк Олегович имеет отношение к этому… чудовищному видео. Просто я же должна как-то увязать наличие этой кассеты в его сейфе с содержимым этого… фильма.

– Постарайтесь сделать это, не оскорбляя памяти моего покойного мужа, – холодно сказала Кравцова, запнувшись на самом величавом месте своей тирады: «…памяти моего покойного мужа», а потом откровенно сникла и добавила почти жалким тоном: – Не надо меня… не надо меня осуждать, Маша. Не дай вам бог когда-нибудь оказаться на моем месте.

«Это точно», – подумала я.

От дома Кравцовой – почти до офиса – меня довез Борис Сергеевич Теплов. Надо сказать, что на его счет я не питала ни малейших иллюзий: по всей видимости, этот близкий друг покойного нефтеторговца, этот «друг семьи» был любовником госпожи Кравцовой, дамы в летах, но тем не менее вполне и вполне женственной – и, надо думать, требующей соответствующего отношения со стороны мужчин.

Я не рискнула спросить у заведенной и уже находящейся изрядно подшофе Ирины Романовны о том, каков был ее покойный супруг с чисто мужской точки зрения. Или (если формулировать более скромно) – с точки зрения исполнения супружеских обязанностей.

Вопрос этот, если увязать его с обнаруженной в сейфе Кравцова отвратительной кассеткой, мог оказаться весьма полезным: люди, страдающие сексуальными расстройствами, часто оказываются во власти самых чудовищных отклонений.

По всей видимости, так же рассуждал и Теплов, когда услышал мой более чем откровенный вопрос:

– Марк Олегович был ваш близкий друг. Он никогда не говорил с вами о своей интимной жизни? Насколько я знаю, между мужчинами такие разговоры приняты.

– А у женщин – нет? – насмешливо отозвался он. – А на вопрос ваш легко ответить. Марк не говорил со мной о своей личной жизни, поскольку ее, этой самой жизни, у него, по сути дела, не было. Он был трудоголиком. Знаете, что это такое, нет?

– Знаю. Мой шеф – трудоголик. Не может сидеть на месте без дела.

– Кравцов был самым что ни на есть ярко выраженным трудоголиком. Работа отнимала у него пятнадцать, а то и восемнадцать часов в сутки. Так что ни о каком интиме и речи быть не могло. К тому же я не был таким уж близким другом, чтобы вот так, за чашечкой кофе или за рюмкой коньяка, беседовать, как говорится, «за жисть». Кравцов вообще к посиделкам расположен не был: кофе ему нельзя было пить из-за слабого сердца, алкоголь же он и вовсе на дух не переносил.

– Понятно, – протянула я.

Борис Сергеевич покосился на меня и произнес:

– Да уж не хотите ли вы, многоуважаемая тезка девы Марии, выдумать какую-нибудь версию, по которой Марк Олегович оказывается сексуальным маньяком и смотрит порнофильмы с реальными убийствами, от которых даже самых жутких извращенцев набок сворачивает? Если так, то грош вам цена как детективу, госпожа Якимова.

– Ну хорошо. А как вы сами объясните, что видеокассета с таким содержимым хранилась в сейфе Марка Олеговича? Ведь он считал ее очень ценной, иначе не стал бы класть среди самых важных бумаг и кругленькой суммы британского нала. А, Борис Сергеевич?

– У меня нет версии, – сухо ответил он. – Я сам был поражен, когда увидел, что там записано. Да уже сам факт того, что в сейфе Марка лежит какая-то видеокассета – уже одно это меня насторожило!

– И это говорите вы, единственный из всех имевший доступ в кабинет Кравцова?

Теплов медленно повернул голову и рассмотрел – нет, скорее ощупал, утрамбовал меня холодными и неподвижными темными глазами. Выговорил:

– Я могу расценивать эти слова только как глупую шутку или же – гнусный намек. Впредь воздержитесь от таких суждений… Мария. Да, вот уже и Сретенка. Там, за этими домами, ваш офис. Всего наилучшего.

Глава 3

Родион сидел в своем кабинете и с умным видом рассматривал какие-то фотографии. Я подумала было, что это материалы к какому-либо ведомому нашим агентством делу, но тут же оказалось, что это фотографии… правильно, драгоценного чада моего босса.

При моем появлении он улыбнулся и протянул мне широкоформатную фотографию из числа тех, которые он любил вешать на стену в своей спальне, и с умильной улыбкой выговорил:

– Вот, погляди, Мария… правда, Тапик удачно тут вышел?

– Удачно, – пробурчала я, даже не взглянув на фотографию. – И вообще… с меня уже хватит кино-, видео– и фотопродукции.

Родион вскинул на меня глаза и насторожился, очевидно, услышав в моем голосе редко проскальзывающие металлические нотки.

– Значит, дело серьезно? – быстро сказал он. – Эта нервная дамочка говорила не напрасно?

– Это в самом деле кошмар. Кошмар…

Умильное выражение примерного семьянина давно уже исчезло с лица Родиона; настороженность превратилась в цепкое, неослабное, тревожное внимание, а в глазах сверкнули искры – верный признак проснувшегося интереса к делу.

– Серьезная кассетка, значит?

– Более чем.

– Ладно, пойдем смотреть.

– Я думаю, что тебе стоит сделать это в одиночку. Сам поймешь, почему.

– Ну…

– Без всяких «ну», босс. Иногда полезно и послушать совета подчиненного. К тому же, – я вымученно улыбнулась, – к тому же ты сам выгонишь меня после первых же двух минут просмотра.

Родион посмотрел на мое бледное лицо, кивнул и вставил кассету в видеомагнитофон.

Я поспешно вышла…

Когда через час Родион вызвал меня по внутренней связи коротким «Зайди», я поняла, что он ошарашен как никогда в своей жизни. Судя по времени, он просмотрел почти весь фильм, а не как я – лишь эпизод, правда, наиболее впечатляющий.

Он сидел на корточках перед экраном телевизора, уже переключенного с видеоканала на новости, и рассеянно комкал в руках какую-то бумажку. При ближайшем рассмотрении в этой бумажке я узнала клочок той самой фотографии младенца Потапа, которой Родион так призывал меня восхититься час назад.

Лицо босса было мертвенно-бледно, на лбу выступили капельки пота. Он окинул меня отсутствующим взглядом и поспешно произнес:

– Садись.

И почему-то указал место рядом с собой прямо на полу.

– Это не монтаж, – полуутвердительно произнесла я, с сомнением вглядываясь в выражение лица босса.

– Не монтаж, – машинально подтвердил он. – Да… инквизиторы переворачиваются в гробу от зависти.

– И Кравцова, и Теплов, друг покойного и его адвокат, убеждены, что нахождение этой кассеты в сейфе Марка Олеговича не может быть объяснено какими-то… сексуальными и психическими отклонениями Кравцова, – выговорила я. – Хотя такое предположение просто напрашивается.

– Да… – пробормотал Родион. – В самом деле. А снято-то как, черт побери! – вырвалось у него.

– Да, снято профессионально, – угрюмо подтвердила я. – С этой стороны не придерешься.

Босс дошел, нет, скорее дополз до своего стола и рухнул в кресло. Он никогда не был тяжел, напротив, я всегда упрекала его в том, что он слишком мало ест и оттого становится похож на дистрофика, даже несмотря на свой малоподвижный образ жизни (исключения составляли перебегания с этажа на этаж в целях снабжения своего наследничка всеми жизненными благами). Но сейчас кресло буквально хрястнуло под тощей задницей босса. Он взялся руками за голову, потом закурил и снова взялся за свой мыслительный орган.

Я сохраняла молчание: по собственному опыту я знала, что в такие минуты лучше не мешать боссу раскидывать мозгами. Правда, однажды – именно в такой момент – он чуть не раскинул ими в буквальном смысле, когда по нас стреляли в окно с крыши соседнего дома. Босса спасло только то, что я, не желая мешать ему даже устремленным на него пристальным взглядом, отвернулась к окну и увидела блеск оптического прицела, на который счастливо упал луч солнца. Но будь моя реакция чуть помедленнее, а толчок, которым я свалила нашего московского Ниро Вульфа на пол, чуть слабее – раскинулись бы мозги Родиона Потапыча по всему кабинету.