Из химических приключений Шерлока Холмса - Казаков Борис Игнатьевич - Страница 25

— А в цехе?

— И в цехе она нужна, и очень. Ведь с любой ванной печи за одну варку мы можем получить только один сорт стекла. А с горшковой — столько, сколько горшков умещается в печи. Мы готовим оптическое стекло, цветные стекла. Для них не требуются большие объемы, но к чистоте варки — особо высокие требования. Вот полюбуйтесь на цветные стекла, их очень сложно изготовить. И это не просто материал для витражей. Заказ на них дают промышленные предприятия. Красное стекло — принадлежность каждой фотолаборатории. Железные дороги пользуются сигнальными стеклами. Почему запретительный свет — красный? Вовсе не по той причине, что напоминает адово пламя. Лучи красного цвета менее других рассеиваются в тумане, и сигнал издалека виден. Вот синее стекло. Его также используют на транспорте. Приготовить его можно разными путями. Введением в стекломассу солей меди, например. Однако, как бы хорошо ни было приготовлено синее стекло, железная дорога откажется его принять, если в накладной не будет указано, что это кобальтовое стекло. Введение в стекломассу именно этого элемента дает уверенность в том, что лучи, проходящие через светофор, будут более других однородны. Ужесточение этого условия достигается добавлением к кобальтовому стеклу солей меди, но основная окраска его должна быть обусловлена кобальтом. На железных дорогах или океанских судах цветной сигнал должен быть таким, чтобы его несовершенный человеческий глаз ни с чем не спутал.

Казалось бы, меньшее значение имеет стекло желтого цвета, но именно оно изготавливается с наибольшими трудностями.

Мы насмотрелись всяких чудес, а под конец нас поразил Вудворд, который, по всей видимости, был душой, царем и богом всей работы этого отделения. Он показал нам фотографию какого-то пейзажа. Изображение располагалось не на поверхности, а в глубине стекла. Как можно было достигнуть такого эффекта, мы себе не представляли, но он окончательно убедил нас в том, что Вудворд обладает большими познаниями и что он очень тонкий экспериментатор.

Тут я вспомнил о наказе Холмса и обратился к нему, спросив, не слишком ли мы увлеклись, не пора ли ему отправиться в Лондон?

Холмс беспрекословно откланялся, а я еще некоторое время пробыл в обществе двух чародеев стекольного дела, восхищаясь и удивляясь изделиями их рук.

Прием больных я провел без Холмса. Он вернулся очень поздно и без лишних слов стал располагаться ко сну.

Утром он сказал мне, что нами не обследован еще один заводской участок — склад готовой продукции. Мы захватили свой прибор проверки загрязненности воздуха и отправились туда. Встретил нас заведующий складом Коллинз, располагавшийся там постоянно. Он любезно предложил провести нас по складским помещениям. Самая разнообразная продукция была расставлена там в самом лучшем порядке. Многое было уже упаковано, кое-какая продукция затаривания только ожидала. Этим занимались подведомственные Коллинзу рабочие склада. Мы прошли все помещения, отбирая пробы воздуха и попутно изучая обстановку на складе. Холмс остановил свое внимание на больших шарах великолепной радужной окраски. Они, видимо, устанавливались в холлах и гостиных. Рядом располагались бесцветные шары, поверхность которых была покрыта причудливыми узорами, как будто ее тронуло морозом. Кругом было много стружек и мягкой ветоши, идущих в упаковку для сохранности изделий. Побродив там довольно продолжительное время, мы зашли в каморку Коллинза, где он занимался оформлением накладных.

— Много работы? — участливо спросил Холмс.

— Много! Свободного времени совсем нет.

— И что, вам приходится оформлять всю без исключения продукцию завода?

— Почти всю, — сказал Коллинз, — кое-какая мелочь в небольших партиях отправляется прямо из цеха.

— Какая же?

— Та, что изготавливается небольшими партиями, имея специальное назначение. Оптическое стекло, например, оформляется прямо заказчику в экспериментальном отделении. А стекла для фотопортретов в мастерскую Сэвиджа, те отправляются прямо из шлифовального цеха. По объему это мелочовка, и я доволен, что меня ею не загружают. И так работы невпроворот.

Холмс обратил внимание на стоящий на столике портрет красивой девушки, очень смуглой, скорее всего мулатки.

— Это моя невеста, — сказал Коллинз, — я намерен с ней обвенчаться, но пока такой возможности v нас нет.

Считая неделикатными дальнейшие вопросы, Холмс не стал интересоваться подробностями. Видя занятость заведующего складом, мы покинули его.

Довольно скоро к нам пришел Барнет. Он порезал руку, и «мой помощник» Холмс искусно перевязал его. Порез был незначительный, но от загрязненности следовало предохранить. Холмс внимательно всматривался, в лицо пациента. Он спросил его:

— Скажите, Барнет, вы не всю продукцию вашего цеха сдаете на склад?

— Нет, стекла для портретов — это небольшой заказ — мы отправляем прямо в фотомастерскую.

— Это как раз сказал нам Коллинз. Он выразил удовлетворение тем, что его не загружают этой мелочью.

— А ну его, этого Коллинза!

— Почему вы так о нем?

— Вы же видели его. Он молод, красив собой, но стяжатель, по моему мнению. Что заставляет его избрать себе невесту из черных? Что, англичанок мало? Полагаю, что у нее неплохие деньжонки водятся, вот он и лезет из кожи, альфонс несчастный.

— Вы видели его невесту?

— Живьем не приходилось. Да и сам-то он сейчас лишен этой возможности: видите, какая сейчас напряженная работа на заводе. А фотографию ее я видел у него на столике. Хотя и красивая, но определенно — мулатка.

После его ухода Холмс запросил у меня «поручения» сходить на почту. Вернулся он довольно быстро и принес с собой письмо, полученное от Стокса. На конверте был адрес: «Мисс Керол Уайт. Центральный почтамт. До востребования. Лондон».

Это письмо Коллинза к его невесте. Текст его был обычным лирическим повествованием: «Дорогая моя Керол! Я неимоверно скучаю без тебя, жду не дождусь» и так далее… Я не нашел в нем ничего необычного.

— Стокс сказал мне, что корреспонденция с этого почтового отделения отправляется два раза в неделю, так что получатели, знающие это, никогда не сетуют на задержку, — заметил Холмс.

Пришел Чезлвит и сообщил, что отосланные с триплексом ящики неравноценны. Триплекс, отправленный прямо из цеха, отвечал техническим условиям, а поступивший со склада очень скоро замутился.

Холмс выслушал Чезлвита с вниманием и попросил доставить нам небольшой кусочек триплекса непосредственно из цеха. Чезлвит сказал, что это будет сделано.

Когда он ушел, Холмс показал мне какую-то буковку из резины.

— Это я подобрал среди стружек на складе. Зачем она там? Ее кто-то обронил, но ею, надо полагать, не пользовались. Я видел в магазине детских игрушек такие наборы под названием «Гутенберг». Подростки воображают себя будущими писателями или журналистами. Эта игрушка предоставляет им возможность «печатать» свои произведения. Три параллельные полоски в строчке, в них пинцетиком заводят буквы по тексту, а потом прикладывают к штемпельной подушке и оттискивают текст на бумагу. Но буква чистая, с чернилами она не соприкасалась, да и детей у Коллинза нет, равно как и у грузчиков.

Холмс положил перед собой на стол письмо к Барнету и долго и пристально изучал его. Я старался его не отвлечь каким-нибудь замечанием и делал вид, что занят своими делами. Неожиданно Холмс сказал мне:

— В имуществе вашего предшественника, Ватсон, остался утюг, которым мы с вами уже пользовались. Давайте я, как младший по вашей квалификационной медицинской лестнице, возьму его, и мы с вами пройдем к Чезлвиту и Вудворду. У меня возникло подозрение, но проверить его здесь не представляется возможным.

Я постарался не выказать никакого удивления, хотя никак не мог представить себе, зачем в экспериментальное отделение двум медикам тащиться с утюгом. По-видимому, решил я, это для маскировки, чтобы окружающие видели, что у нас к отделению всего лишь хозяйственный интерес.

Холмс пошарил в своем чемоданчике, что-то достал из него и положил к себе в карман. Потом мы прошествовали (Холмс с большим утюгом в руках) в экспериментальное отделение. Чезлвит и Вудворд оторвались от своих занятий и с удивлением смотрели на утюг. Холмс же не терял времени. Он сказал, что с первого дня заметил в отделении темную кабину, предназначенную для фотографических работ. Он попросил разрешения воспользоваться ею. У хозяев не было никаких возражений, они продолжали рассматривать принесенный Холмсом утюг. А он быстро разжег его и поставил у входа в кабину. Вудворд и Чезлвит обратились к своим, прерванным нашим появлением занятиям, а мы вошли в кабину. Холмс соорудил какую-то стоечку. Затем взял ванночку и при красном свете осторожно опустил в них две фотопластинки. В дистиллированную воду, что была здесь же, он прибавил какого-то порошка из пробирки, которую он извлек из чемоданчика. Полученным раствором он залил обе ванночки с пластинками и тут же накрыл их чем-то, не допуская к ним даже красного цвета. Затем на стоечках он укрепил оба письма, в развернутом виде, но не в самом низу, а несколько выше. Так мы с ним посидели некоторое время, которое он использовал для приготовления свежих проявителя и закрепителя. После этого он погасил и красный свет, оставив нас в полнейшей темноте. Движения его были точно рассчитаны. Он открыл ванночки, дал с пластинок стечь раствору, некоторое время подсушивал их на воздухе, а затем положил их горизонтально под стоечками, прямо под расположенными повыше письмами. Кабина закрывалась двумя черными пологами, и это давало возможность выйти из нее или, наоборот, войти, не опасаясь проникновения в нее света. Холмс воспользовался этим, и через секунду в кабине появился разогретый утюг. Мне действия Холмса были непонятны, но я не мешал ему расспросами, старательно выполнял его указания: это — подержать, это — подать, это — переставить и так далее.