Журналист - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 6

Пассажиры сбились в две большие группы и сдавали свои красные паспорта каким-то уверенным дядькам в светлых рубашках и штанах необычного покроя — в Союзе такие на улицах еще не встречались.

Обнорский сунулся было к этим дядькам в крутых штанах, но они, увидев его синий документ, почему-то шарахнулись от него как от зачумленного.

— Военный, что ли? Это не к нам. Тебя свои встретить должны.

— А… кто свои-то?… И где они?

— Там, — неопределенно махнули руками собиратели красных паспортов, отворачиваясь от Андрея. — После таможни…

Обнорский стиснул зубы, выматерившись про себя, и, подхватив чемодан и сумку, побрел к зданию аэропорта. Перед входом в это неказистое строение стоял маленький смуглый человечек в юбке, рубашке и вьетнамках на босу ногу. Андрей решил приветствовать первого встретившегося ему йеменца по всем правилам классического арабского, какому учили его в университете. Обнорский говорил несколько минут, объясняя, что он только что прилетел из Союза, что не знает, куда идти и что делать… По мере того как он говорил, лицо кучерявого человечка в юбке все больше вытягивалось — казалось, он напряженно пытался понять, чего хочет от него этот странный русский. Когда Андрей умолк, заговорил абориген. Его речь была настолько непонятной, что Обнорский едва не выронил чемодан. Несколько секунд Андрей и мужичок в юбке тупо смотрели друг на друга, а потом как-то воровато разошлись в разные стороны.

Обнорский присел на чемодан и решил перекурить. Его пальцы мелко подрагивали после первого опыта общения на живом арабском языке.

— Блядь какая! — сказал вслух Андрей после первой затяжки. — Переводчик приехал, называется…

Пробегавший мимо худощавый брюнет в странной форме песочного цвета удивленно оглянулся на Обнорского и остановился:

— Это кто тут матерится? Ты чей, хлопец? Андрей вскочил с чемодана и с надеждой уставился на брюнета.

— А вы — русский?

— Почти, — хмыкнул брюнет. — Вообще-то я хохол. Но тут мы все — русские. А ты-то кто такой?

— Я военный переводчик, — ответил Обнорский. — Из «десятки»… Там сказали — здесь встретят… Брюнет удивленно покачал головой и протянул:

— Ну дела… Из «десятки», значит… Совсем там охренели, как я погляжу. Нас никто и не предупреждал, что ты прилетаешь… Повезло тебе, что меня зацепил. А то куковал бы тут долго. Переводчик, значит… Ну а я — твой начальник, референт Главного военного советника майор Пахоменко Виктор Сергеевич.

— Обнорский Андрей Викторович, — вытянулся Андрей, оправляя сбившуюся рубашку.

— Звание?

Обнорский замялся, потом пожал плечами:

— Я еще студент. Восточный факультет ЛГУ, на пятый курс перешел…

— Практикант?! — Референта перекосило как от зубной боли, а Андрей виновато кивнул — да, мол. практикант, виноват, исправлюсь.

— Ну и суки, — сказал Пахоменко. — Просто суки, и все.

— Кто? — не понял Обнорский. Референт махнул рукой.

— Мы их как людей просили — пришлите переводчиков нормальных, в бригадах советники уже осатанели… В стране черт знает что творится… Прислали — три вагона практикантов да лейтенантов пяток… И тебя, такого красивого, в довесок…

Кровь бросилась Обнорскому в лицо, он стиснул зубы и по-бычьи наклонил голову.

— Я, товарищ майор, сюда не напрашивался! Пахоменко усмехнулся и покрутил головой.

— Ишь ты какой горячий… А еще говорят: Питер — северный город, люди там все выдержанные и спокойные… Не обижайся — не в тебе дело. Я не сомневаюсь, что ты нормальный парень, и даже допускаю, что учился неплохо… Штука в том, что для адаптации тебе потребуется время. И ты в этом не виноват, как и все остальные, впрочем, тоже. Проблема в том, что у нас этого времени нет. А против тебя лично я ничего не имею. Пока.

Референт вздохнул и хлопнул Андрея по плечу.

— Ладно, студент, бери барахло, и пошли на таможню. Повезло тебе, что меня встретил. Паспорт твой где?

Обнорский с облегчением отдал свой паспорт Пахоменко и подхватил багаж.

Местная таможня оказалась на удивление непридирчивой — после короткого диалога между референтом и таможенным офицером (Андрей снова не понял ни слова) в паспорте Обнорского появилась большая печать, а на багаж таможенник даже не взглянул.

Зал аденского аэропорта поражал своей невероятной загаженностью и теснотой. Прямо на закиданном окурками полу сидели и лежали дети, мужчины в юбках-футах и закутанные в черные балахоны женщины. Пахоменко уверенно лавировал между тел, коробок и тюков, и Андрей едва поспевал за ним. Они вышли из здания аэропорта на небольшую площадь, в центре которой лениво журчал фонтан — тонкая струя воды била вверх из каменного глобуса.

— Вон, видишь, студент Андрюха, наша «тойота» стоит. — Референт показал на большой пикап желтовато-коричневого цвета. — Давай загружай назад свое барахло — и поехали… Водила подойдет сейчас, он, наверное, отошел пепси попить.

Обнорский закинул сумку и чемодан в «тойоту» и прислонился было к машине, чтобы передохнуть, но тут же отскочил от нее как ужаленный — поверхность автомобиля была горячей, как раскаленная сковорода.

Пахоменко засмеялся:

— Привыкай, студент. У нас здесь солнце знаешь какое? На капотах яйца жарить можно. Солнечная активность в восемь раз выше средней нормы по Союзу. Так что рекомендую без головного убора больше не ходить — мозги спекутся и волосы повыпадают. А вот и водила наш идет…

Через площадь к ним подходил коренастый мужик средних лет в темных очках и точно такой же форме песочного цвета, как и у референта. Еле заметным вопросительным движением он слегка вскинул подбородок, а Пахоменко также еле заметно отрицательно качнул головой. Подошедший нахмурился, но тут же улыбнулся Андрею:

— Не понял… Сергеич, к нам пополнение? Новенький?

— Новенький, — ответил референт. — Из Питера. Знакомьтесь: Андрей — Геннадий…

Андрей пожал протянутую руку, а потом все залезли в «тойоту», внутри которой было жарко, как в духовке. Обнорский был уже мокрым насквозь, а на форменных рубашках референта и водителя лишь под мышками еле заметны были темные следы пота.

— Ничего, — сказал Пахоменко, — сейчас поедем с ветерком — попрохладнее будет. Гена, давай в Мааскер[5].

«Тойота» рванула с места так, что Андрея отбросило назад. Горячий ветер, бивший в открытые окна, казалось, лишь обжигал, но Пахоменко с видимым удовольствием подставлял под него лицо, покрытое желто-красным загаром. Мелькающие мимо улицы Адена производили на Обнорского удручающее впечатление — казалось, профессия дворника неизвестна в этом городе: везде пыль, песок, мусор, какие-то давленые жестяные банки в невероятных количествах, обертки, рваные полиэтиленовые пакеты. Сами улицы были тесными, кривыми и мрачными, стены домов украшали какие-то темные потеки, через каждые двадцать-тридцать метров на глаза попадались невероятно тощие козы и овцы, жевавшие какую-то бумажную рвань. Зелени почти не было. Редкие прохожие, как показалось Обнорскому, были одеты в неопрятные лохмотья…

Конечно, Андрей знал, что Аден — это не Запад. Но все-таки увиденное его глубоко шокировало. «Вот тебе и заграница, — вертя головой, думал Обнорский. — Неоновые рекламы, небоскребы, бары, пальмы, сияющие витрины магазинов… Херня собачья…» Андрей разозлился сам на себя за ту наивную картину сказочной заграницы, которую рисовал сам себе: с первого взгляда Аден производил впечатление большой качественной помойки.

— Ну как, нравится? — Водитель Гена оглянулся на Обнорского, увидел его вытянувшееся лицо и захохотал с каким-то завывом, хлопая ладонью правой руки себя по ноге. — Ничего, Андрюха, с непривычки это всегда по мозгам бьет, а неделька пройдет — перестанешь все это говно замечать. В бригаду тебя распишут куда-нибудь в Мукейрас или Бейхан[6] — оттуда будешь приезжать, тебе Аден Парижем покажется. Кстати, Сергеич, куда ты хлопца определять думаешь?