Вор (Журналист-2) - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 38

— Вы считаете, что вас посадили незаслуженно? — вскинул брови журналист.

— Давайте не будем об этом, — мягко улыбнулся Юрий Александрович. — Наказаний без вины, наверное, не бывает… А подробности вы у опера спросите, у Колбасова этого… Что же касается того, почему я захотел говорить… Мне это сложно сразу объяснить… Вам, наверное, описали меня как ужасного злодея и монстра?

— Нет, — покачал головой Серегин. — Если честно, то мне вас вообще почти никак не описывали. Сказали: сам поговоришь — увидишь… Юрий Александрович, вы не будете возражать, если я диктофон включу?

— Пожалуйста, пожалуйста. — Барон наклонил голову и остро глянул на газетчика исподлобья. — Воры действительно не давали интервью… Но все это в прошлом… Наш мир уходит, то, что сейчас происходит, весь этот бандитский карнавал, мне очень сильно не по душе… Думаете, мне нравится этот преступный мир? Ошибаетесь, молодой человек. Не нравится, причем очень сильно… Раньше… Раньше да, были люди, которые умели и могли управлять всем этим стадом… А сейчас… Сейчас идет сплошной беспредел, и почти не осталось никого, кто бы смог в узду взять всех этих дебильных рэкетиров, эту плесень розовую…

— Круто вы о них, — улыбнулся Серегин.

— А как же иначе? — хмыкнул старик. — Дебилы, они и есть дебилы, вдобавок еще все и в армии советской служили, были там отличниками боевой и политической подготовки… А теперь носятся по городу как безумные, и у каждого придурка только одна мечта — где бы автомат достать… Общаться с ними невозможно, потому что мозги не развиты, там по три извилины всего, извиняюсь за выражение: «жрать», «ебаться» и «боюсь». Все, больше они ни о чем думать не способны. Журналист не выдержал и рассмеялся, а Барон остался абсолютно серьезным.

— На самом-то деле это все не так смешно, как кажется… Мы — в наше время — по понятиям жили, старались головой думать, и при нас кровушка не лилась рекой, как сейчас… Убийство было делом чрезвычайным, и серьезные люди никогда на него не шли… Ну, почти никогда… Даже мента нельзя убить было… А сейчас всем все равно, какую работу делать — мокрую, не мокрую — лишь бы схватить кусок послаще… Наши традиции уходят, их разрушают те, кому выгоден сегодняшний беспредел.

— Вы считаете, это целенаправленно делается? — быстро спросил Серегин. Юрий Александрович пожал плечами:

— Не знаю… Я вам одно только скажу: крепкий уголовный мир, со своими законами и понятиями, с традициями и без беспредела, он возможен только в сильной стране. А кому нужна сильная Россия? Да никому — ни Англии, ни Франции, ни Америке… Им как раз слабая Россия нужна — спокойнее будет…

— Это точно, — вздохнул журналист. — Здесь я с вами полностью согласен… Но ведь не считаете же вы, что всех этих беспредельщиков к нам западные разведки засылают?

— Нет, конечно, — покачал головой Барон. — Они все наши, отечественные… Другое дело, кто условия такие создал, чтобы все эти бакланюги позорные на свет Божий повылезли… Вам, наверное, странно такие слова от меня слышать? Действительно, я — вор, и криминала в моей жизни было достаточно… Но, видите ли, я всегда полагал, что уголовный мир — он должен быть маленьким, а не всепоголовным… Воровать и сидеть за это время от времени должны только те, кому такое по судьбе положено. А сейчас — оглянитесь… Я не хочу ни на кого намекать, но ведь нынче не крадут только те, кому на рабочем месте взять нечего. При этом воров-то настоящих, профессионалов почти не осталось, сплошные крадуны какие-то… Им бы работать, но как на эту зарплату прожить? Вот и катится этот снежный ком по России-матушке… И скоро за ее границы выкатится… Знаете, мне иногда кажется, что скоро снова будет железный занавес, только на этот раз его уже Запад установит из страха перед нашим беспределом.

— И какой же выход? — спросил Серегин, доставая пачку сигарет. Видно было, что парню очень хочется закурить, но он, очевидно вспомнив, что ему рассказывали о болезни старика, смутился и быстро убрал курево обратно в карман.

— Да вы курите, не стесняйтесь, — махнул рукой Юрий Александрович. — Мне тут таким дышать приходится, по сравнению с этим немного табачного дыма — просто мелочь. Да и мне понюхать приятно бывает — я уже давненько бросил, а все-таки тянет…

— Спасибо. — Журналист снова достал пачку «Кэмела», но сигарету не вынул. — Я попозже, когда уж совсем невтерпеж станет…

Нет, положительно этот парень нравился Барону… Но все равно — сразу говорить ему что-то нельзя, пусть попривыкнет, заинтересуется… Да и как сказать-то? Наверняка ведь Колбасов разговор слушает… Хорошо еще, если один Колбасов…

— Какой выход? — переспросил Юрий Александрович. — Лично мне кажется, только один — жесткость и жестокость. Иначе ничего сделать нельзя будет. Вся страна развалится и запылает, как при Николае Втором, которого почему-то Кровавым прозвали. Какой же он Кровавый? Тряпка безвольная, упустил Россию, твердости не проявил… Правильно сделали, что его расстреляли. То есть семью-то, конечно, зря: жену, детей — это просто зверство какое-то, — а вот самого Николая мне нисколько не жаль. Кстати говоря, у нас страна испокон веку на костях строилась и только тогда вперед и двигалась, когда правитель жесткость проявлял. Да сами посмотрите — и Петр Первый костями беглых наше болото вымостил, и Йоська трупами зэков Беломорканал прокладывал… А БАМ? БАМ-то Ленька тоже строил нашими, зэковскими руками… Вы со мной не согласны?

Серегин промолчал, видно было, что ему не очень понравилось, что сказал старик насчет необходимой государственной жесткости. С другой стороны, скажи старику, что не разделяет его точку зрения, он вообще замкнется, обидится и не станет говорить. Сенсация сорвется… Все эти сомнения Барон легко прочитал на лице парня и внутренне улыбнулся, ожидая ответа.

Журналист все-таки достал сигарету, закурил и, выпустив дым в сторону, наконец сказал:

— Не согласен, Юрий Александрович… Жестокость порождает только жестокость… Конечно, бывают ситуации, когда ее надо применять… Но жестокость как государственная идеология — это мы уже все проходили… Пострадают и правые, и виноватые, и просто случайные люди… Мне кажется, нужно людей воспитывать, вести просветительскую работу… Ну и одновременно с этим, конечно, бороться с бандитизмом силовыми методами, но только на законных основаниях, только гласно, только подконтрольно… А иначе государство само превратится в такого же бандита-беспредельщика…

— Долго это — воспитывать-то, — усмехнулся Барон. — Пока до воспитуемого дойдет — он воспитателя пять раз уделает… Неужели вам самому никогда не хотелось быстро справедливость восстановить — как вы ее понимаете? Не дожидаясь, пока так называемый государственный закон раскачается? Я читал вашу заметку про оперка, который золотишко у граждан скупал… Вас же никто не заставлял его подлавливать? Могли просто сообщить куда положено, чтобы все шло законно и официально…

— Да, — невесело усмехнулся Серегин, — мог бы, конечно… Результат был бы, наверное, такой же — капитан-то этот до сих пор работает в угрозыске, ничего с ним не сделали, даже не наказали никак… А вот меня несколько раз пытались на допросы дернуть… Да, ловко вы меня поймали, Юрий Александрович, действительно очень часто хочется самому справедливость восстанавливать и разных гадов карать по собственной совести… Но ведь я не представитель власти, не государственный чиновник. С меня и спрос другой. Я — журналист, работаю в независимой газете, принадлежащей трудовому коллективу… Мне еще простительно бывает действовать по-партизански…

Журналист лукаво улыбнулся, и старик подумал, что парень-то, похоже, действовал «по-партизански» не раз и не два, да и останавливаться, судя по всему, не собирается… Юрию Александровичу Серегин нравился все больше и больше. Барон специально подбрасывал ему разные дискуссионные темки — смотрел, как прореагирует… Хорошо парень сказал насчет государственной жестокости, Михеев и сам думал примерно так же, а все темы насчет Петра Первого и Иосифа Виссарионовича прогнал нарочно, потому что, если бы журналист с ним согласился, — тогда стоило бы еще очень хорошо подумать, прежде чем довериться ему… Однако экзамен, о котором газетчик ничего не подозревал, еще не кончился, вор хотел протестировать его еще глубже, слишком уж велики были ставки в этой игре… Тем временем Серегин загасил недокуренную сигарету, уселся поудобнее, подперев щеку рукой, и попросил: