Судья (Адвокат-2) - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 19

Валерий Петрович когда-то был обычным инженером, а потом случайно, «по разнарядке», попал в народные заседатели городского суда. «Кивалой»[4] он пробыл года два и многому полезному нахватался в суде, особенно внимательно прислушиваясь к речам адвокатов на процессах… Когда началась повальная «демократизация» общества, Валерий Петрович решил баллотироваться в Ленсовет, и приобретенные в горсуде навыки очень пригодились ему во время пламенных выступлений перед избирателями…

В демократическом горсовете народ подобрался пестрый, и поэтому не было ничего удивительного в том, что «опытный юрист» Глазанов попал в комиссию, «курировавшую» правоохранительные органы. У Валерия Петровича хватило ума не претендовать на первые роли, и своим положением он был очень доволен — вскоре он стал известной и значительной фигурой с большими возможностями и маленькой ответственностью… Политика оказалась очень интересной игрой, да и чисто материальные моменты радовали сердце… И все бы было совсем хорошо, если бы не одно обстоятельство: Валерий Петрович был тайным гомосексуалистом. Эту слабость, к которой приобщил его в свое время один народный судья, Глазанов тщательно скрывал, имея дела только с хорошо знакомыми партнерами, приличными людьми. Даже его жена и дочь не подозревали о страсти, которая захватывала Валерия Петровича все сильнее и сильнее…

На ней он и погорел: на одной из пресс-конференций к Глазанову подошел молодой красивый журналист из известной городской газеты. Журналист предложил встретиться для того, чтобы сделать большое и интересное интервью о положении в правоохранительной системе. Он так сладко улыбался, будто невзначай показывая розовый язычок, что у Валерия Петровича заныло в паху… В большой квартире, куда пригласил Глазанова журналист, все, естественно, закончилось койкой… Но плотские радости быстро сменились горьким похмельем — в разгар нежных утех неожиданно в комнату зашли два человека, у одного из которых в руках была видеокамера. Тот, что был постарше (позже он представился Виктором Палычем, дядей журналиста), устроил настоящую бурю, стыдил плачущего корреспондента, а с «развратившим» его депутатом обещал разобраться по «всей строгости закона» да еще передать отснятую пленку Шуре Невзорову в «600 секунд». Валерий Петрович чуть не умер от инфаркта, но все устроилось, Виктор Палыч оказался отходчивым и деловым человеком, махнувшим в конце концов рукой на сексуальную ориентацию «племянника».

Так Глазанов начал выполнять сначала мелкие, а потом все более ответственные поручения Антибиотика. Виктор Палыч щедро платил депутату за услуги, и спрятавшееся было за черную тучу солнце засияло для Валерия Петровича снова… В суть просьб своих новых друзей Глазанов старался особо не вникать, он «работал» в основном курьером — передавал просьбы, поручения, зондировал почву, несколько раз перевозил какие-то «посылки»…

В августе 1992 года он действительно приходил в прокуратуру к Ярославу Сергеевичу Никодимову — Виктор Палыч просил отослать в командировку какого-то следователя на пару дней… Ярослав Сергеевич страшно разволновался, начал объяснять, что это просто невозможно, но Валерий Петрович еще раз, слово в слово, передал настойчивое пожелание Антибиотика: «По крайней мере, его гарантированно не должно быть дома в течение суток, он может помешать важным переговорам…»

…Депутат говорил и говорил, угодливо улыбаясь страшному человеку с ножницами в руках а лицо у того все больше каменело и внушало уже не просто страх, а какой-то парализующий ужас…

— Следователя этого, которого услать надо было, как фамилия? — задавая вопрос, Сергей опустил глаза, чтобы Глазанов не увидел в них того, что испугало бы его еще больше, хотя больше, наверное, и так было некуда…

— Простите, что? Ах, фамилия? Позвольте… Я не помню уже точно, по-моему, как-то на «Ч» начиналась…

— Челищев?

— Что? А, да-да, по-моему, Челищев… Сергей долго сидел молча, не обращая внимания на трясущегося депутата. Он услышал то, к чему подсознательно был уже готов, но эта страшная информация просто не укладывалась в его сознании: «Антибиотик убирает меня из дома через первого заместителя прокурора города… А тот спешит исполнить его поручение и фактически становится соучастником убийства… На чем же Палыч так зацепил Ярослава — совесть нашей прокуратуры, — что тот спокойно вписывается в мокрые дела? Положим, Никодимов мог и не знать, что готовится убийство, но потом-то, потом он не мог не срастить концы с концами: он же прокурор, а не девочка-второклассница…» Челищев вдруг вспомнил телефонный звонок, разбудивший их после «ночи любви». Звонил как раз Никодимов. Сергей тогда не придал этому обстоятельству значения, а теперь все вставало на свои места… Как просто и незатейливо его нейтрализовали — подложили смазливую шлюху, и он клюнул, как глупый карась.

«И все-таки… Слишком много людей при таком раскладе знают заказчика — Палыча… Он не мог этого не понимать… Может быть хотел этим как раз крепче привязать к себе… Крепче, чем мокрым, не привяжешь… Кстати, Прохоренко-то тоже, получается, в курсе. Воронина его человек, да и Никодимов после ухода Глазанова сразу к Николаю Степанычу пошел: они что-то обсуждали и пили, а потом Воронину вызвали — на инструктаж… Странная какая-то история… Неужели все действительно прогнило до такой степени, что прокуроры помогают ворам мокрухи делать?»

Депутат пискнул, напомнив о себе. Челищев поднял на него тяжелый немигающий взгляд, потом вынул диктофон и сказал:

— Сейчас ты все ясно, внятно и связно расскажешь в эту машинку. Не волнуйся, педрило, это как обычное интервью, ты ведь их любишь?… Только вопросов я задавать не буду, ты их и так, наверное, не забыл… Глазанов кивнул и еле выговорил дрожащими губами главный, мучивший его вопрос:

— А… А потом? Вы… Вы меня застрелите? Сергей медленно покачал головой:

— Нет. Не застрелю.

Валерий Петрович удовлетворенно, с пристоном выдохнул и начал устраиваться на стуле поудобнее, готовясь к записи…

Он наговорил на целую сторону микрокассеты, и когда закончил, снова спросил угрюмого интервьюера:

— Вы… Вы меня под суд отдадите?

— Нет, — ответил Челищев. — Не отдам. Помолчи, не чирикай, мне подумать надо…

Он ушел на кухню, чтобы не видеть умоляюще-искательных глаз депутата, достал из пачки последнюю сигарету, затянулся ею так глубоко, как только мог, и присел на табуретку, глядя в темноту за окном. После всего, что депутат Глазанов рассказал, оставлять его в живых было нельзя. Эта мысль и раньше, еще до похищения, приходила Челищеву в голову, но он гнал ее от себя, прятался от нее… Но теперь нужно было что-то решать. Передать его в руки ментовки или комитета? Но в этом случае Сергея самого сразу же расшифруют, а это повлечет за собой немедленную смерть… Даже уголовного дела завести не успеют, если его вообще захотят заводить. Значит…

Он вновь затянулся во все легкие, и огонек сигареты обжег ему губы. Челищев вернулся в комнату, достал стакан и бутылку джина, налил до краев и протянул Валерию Петровичу:

— Пей!

Тот непонимающими глазами уставился на Сергея и залепетал:

— Но зачем? И тут так много… И потом, у меня же привязаны руки.

Руки депутата Челищев освободил и вновь протянул стакан.

— Пей!

Давясь, тот выпил примерно половину, закашлялся до слез и умоляюще проговорил:

— Я… Я не могу так, мне нужно запить…

Сергей принес ему бутылку пепси, и Глазанов допил джин. Подумав и посмотрев на депутата, Челищев налил еще полстакана.

— Пей!

— Но… зачем? Я никогда… не пью столько… Это вредно… — язык у Валерия Петровича уже начал заплетаться.

— Для моего спокойствия — если ты вдруг начнешь кричать на улице — ну, пьяный и пьяный… Стрелять тогда в тебя не придется.

Услышав страшное слово «стрелять», Глазанов быстро схватил стакан и выпил его залпом. Переведя дух, он, запинаясь, спросил:

— А к-к-куда мы п-п-п-поедем? Челищев уже надевал куртку: