Сочинитель - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 26

— Это ни о чем не говорит! Ты не понимаешь! Они и на детские дома жертвуют, и на церкви… Да только это ничего не меняет — деньги-то все равно грязные, не просто грязные, кровавые денежки… Не бывает у бандитов чистых денег!

— Не бывает? — она тоже повысила голос. — А деньги вообще не бывают чистыми! Ты думаешь, что в ментовке работаешь, от государства зарплату получаешь, взяток не берешь — значит твои деньги чистые? Крови на них нет? А то, что это государство, которому ты служишь, Белый Дом расстреляло, со своим же законно избранным парламентом — это как? Пол-Москвы кровью залили… То, что это государство все счета в Сбербанке заморозило, стариков-пенсионеров в нищих превратило — это, конечно, не бандитизм и не воровство?! Очнись, Никита! Посмотри на рожи тех, кто в нашем правительстве сидит, посмотри, как они жрут-пьют, во что одеты, на чем ездят и куда! Но на них ты не гавкнешь, не ведено!

Она стояла посреди номера абсолютно голой, чуть расставив длинные ноги, с пустым стаканом в руке. Самая прекрасная, самая желанная женщина на свете…

Кудасов с усилием сглотнул — у него начало саднить горло… Грипп, это все грипп этот не проходит…

— Я занимаюсь своим конкретным делом, — устало сказал Никита. — Я за всю Россию страдать не умею, хотя и вижу прекрасно все, о чем ты говоришь… Я работаю против конкретных преступников и делаю свое дело, как могу… И если я смог поймать вора и бандита — то он должен сидеть в тюрьме! Или что — по-твоему, если я все равно всех, кого надо бы, не пересажаю, значит и никого сажать не надо? Чего, мол, нашу мелочь питерскую душить, если в Москве на самом верху такое творится? Так, что ли?

— Не надо передергивать, — у Даши поникли плечи. — Я так не говорила. Просто… Знаешь, везде в мире капиталы сколачивались одинаково. Нельзя же теперь на каждого богатого смотреть, как на сволочь… Ты говоришь, они на церкви и детские дома дают — а по-твоему, лучше, если церкви останутся разрушенными, а в детских домах ребятишки будут по очереди зимние ботинки носить? Этот Мухин… Я его не знаю… Но что, от того, что он останется в тюрьме — кому-то лучше будет? Лучше, если хороший фильм не выйдет, актеры и вся съемочная группа будут как и раньше — лапы сосать? Лучше, если наши люди по-прежнему будут эти кретинские американские боевики смотреть да сериалы про мексиканских дебилов?

— Если Муха останется в тюрьме, — Никита сжал челюсти, катнул желваками к скулам, — если он на зону уйдет — будет не лучше. Будет справедливо. Честно будет, понимаешь?

Она ничего не ответила, опустилась обессилено в кресло у столика, длинные русые пряди закрыли ее глаза. И такая обреченная безнадежность была во всей ее фигуре, что Кудасову захотелось завыть в голос. Он растер рукой горло и сказал шепотом:

— Даша, Дашенька, ты даже не понимаешь, о чем просишь…

Она резко вскинула голову, огромные глазищи блеснули в полумраке:

— Я у тебя ничего не прошу! Не просила и не прошу. И просить не буду, не волнуйся! Ты поинтересовался моими проблемами — я тебе рассказала. Надеюсь, любопытство твое удовлетворено? Можно проходить мимо, товарищ. Каждый умирает в одиночку. Свои проблемы я буду решать сама! Мужики, которые берут на себя беды своих женщин — всегда в России были редкостью. У нас только бабы должны мужиков понимать и жалеть — сочувствовать им, советовать что-то, стрессы снимать… Бандиты и воры, говоришь? Да их хотя бы за то уважать можно, что они своих жен и любовниц из нищеты выдернули, что детей своих куском хлеба обеспечили…

— Отняв его у других детей, — закончил за нее Никита. Он вылез из постели и, покачиваясь от внезапно навалившейся слабости, шагнул к ней: — Даша, Дашенька моя… Проблемы ведь по-разному решить можно…

— О, да! — она с силой оттолкнула его руку. — Кстати, я не ваша, товарищ. Так что — не забивайте себе голову! Бесплатные добрые советы мне не нужны, я их сама кому угодно дать могу… Мою проблему можно решить изменением подхода к ней, ты хотел сказать? Правильно, товарищ! Можно переквалифицироваться из актрис в продавщицы… А можно банкирчика побогаче трахнуть, отсосать у него на каком-нибудь приеме, пока меня еще на них приглашают… Пожалуй, второй вариант поинтереснее будет, как считаете, товарищ?

— Даша… Дашенька… Ну, что ты говоришь, я же… — Кудасов попытался ее обнять, но она вывернулась, выскочив из кресла, и выставила вперед руки:

— Не трогай меня, Никита! Не прикасайся!

Он замер. В полутемном гостиничном номере стояли напротив друг друга красивая женщина и здоровый, сильный мужик, а между ними, невидимая глазу, все шире и шире расползалась бездонная пропасть, из которой несло холодом, отчаянием и болью…

Даша быстро подняла с пола свой халатик, надела его, плотно запахнув.

— Уходи, Никита…

— Даша!

— Ну, что Даша? — Кудасову показалось, что она то ли застонала, то ли всхлипнула. — Что Даша? Я уже тридцать один год — Даша… Бабий век короткий, Никита… А я еще и актриса, я работать хочу. Я не могу ждать, пока в стране все наладится и мне по старой памяти будут предлагать характерные роли молодящихся тещ и умудренных жизнью свекровей…

Она вздохнула, посмотрела Кудасову прямо в глаза:

— Я все понимаю, все… Ты не можешь иначе, и тебя не в чем винить… Я-то за свое, за шкурное радею, а ты — за глобальные нетленные ценности, за честность и справедливость… Ты настоящий мент, Никита. Возможно — если бы я наблюдала весь наш разговор со стороны, — то я бы даже восхитилась тобой, несгибаемый товарищ… Взял и ради долга и чести через собственную бабу перешагнул вместе с ее дурацкой мечтой и надеждой… Только, к сожалению, я сегодня не в роли зрительницы оказалась, а в роли той, через которую переступили. А женщина — запомни это, Никита, — когда через нее перешагивают, она в последнюю очередь способна оценить красоту мотивов, двигавших переступившим ее мужиком… Уходи. Я ненавижу себя за этот разговор. Я никогда не чувствовала себя такой дрянью. Я никогда не смогу простить тебе этого… Уходи. Иди к своей жене. Я ее никогда не видела, но мне почему-то кажется, что она-то никогда не предаст тебя…

Одевался он, как в бреду — натягивая брюки, даже запутался в них и чуть не упал. Даша молча ждала, отвернувшись от него и массируя виски пальцами. Кудасову было так плохо, что он прокусил нижнюю губу до крови, даже не почувствовав боли. Его грызла изнутри боль намного страшнее физической — такая, от которой хотелось закричать… Но он ушел из номера молча.

Утром Никита Никитич даже удивился тому, что умудрился пережить эту самую долгую в его жизни ночь. Он не смог забыться сном ни на минуту, а хуже всего было то, что рядом лежала Татьяна. Кудасов знал, что она тоже не спит — так они и пролежали всю ночь молча, боясь пошевелиться. Завтракали тоже в молчании — Никита с трудом запихнул в себя яичницу с бутербродом, залил чаем плохо прожеванные куски. Где-то он читал, что брак разваливается тогда, когда супругам нечего сказать друг другу за завтраком… Уходя на работу, он глянул на Татьяну и понял, что когда за ним закроется дверь — она заплачет.

В управлении он сумел кое-как сконцентрироваться. На утреннем «сходняке», который проводил с руководителями отделов полковник Ващанов, майор Кудасов сидел как обычно — собранным и спокойным. По крайней мере внешне он выглядел именно так. Когда совещание закончилось и все начали расходиться, Геннадий Петрович попросил начальника 15-го отдела задержаться. После нескольких малозначительных и рутинных вопросов (Никита, впрочем, ответил четко и подробно на каждый), полковник, словно вспомнив о чем-то, поинтересовался:

— Да, Никита, как там у тебя по Мухе с Ильдаром дела движутся? А то, понимаешь, замучили меня уже звонками со всех уровней — депутаты, пресса… То тюлень позвонит, то олень…

Геннадий Петрович был на удивление свеж и не благоухал вчерашним перегаром. И настроение у него было, судя по всему, хорошее. Кудасов же наоборот, выглядел так, будто пробухал где-то всю ночь — под покрасневшими глазами чернота и мешки, углубившиеся морщины на лице… Правда, «выхлоп» отсутствовал, что несколько удивляло.