Самосознающая вселенная. Как сознание создает материальный мир - Госвами Амит - Страница 60

ГЛАВА 15. ВОЙНА И МИР

В удостоенном премии Хьюго научно-фантастическом романе Клиффорда Саймака «Пересадочная станция» правящий совет нашей галактики озабочен тем, смогут ли земляне когда-нибудь забыть свои воинственные привычки и стать цивилизованными, научившись разрешать конфликты без насилия. В романе мистический объект — талисман — в конце концов вызывает преобразование, необходимое землянам для того, чтобы присоединиться к цивилизованной галактике.

Война так же стара, как само человеческое общество. Наше обусловливание, как биологическое, так и вызываемое окружающей средой, ведет к естественному возникновению конфликтов. На протяжении тысячелетий мы использовали насилие, чтобы хотя бы временно разрешать эти конфликты. Теперь с появлением разрушительной силы ядерного оружия такие войны все больше угрожают нашему будущему — не только нашей жизни, но и нашей глобальной окружающей среде. Как нам уменьшить этот риск? Какой мистический талисман может превратить наши воюющие нации в сеть сотрудничающих сообществ, преданных идее разрешения конфликтов мирными и глобально ответственными средствами?

Существующие общественные парадигмы мира, по существу, носят реактивный характер, поскольку касаются отдельных ситуаций, в которых конфликт уже возник, или надвигается. Поэтому основные заботы связаны с национальной безопасностью, сокращением вооружений и разрешением конфликтных ситуаций; все это — ответные, ситуативные меры для достижения мира. Мы на протяжении тысячелетий пытались обеспечивать мир такими способами, и это до сих пор не помогало.

Ситуативный подход к сохранению мира неразрывно связан с материалистическим и дуалистическим мировоззрением, с давних пор преобладающим в наших представлениях о самих себе. Сегодня, когда наш образ самих себя все в большей степени определяется научным реализмом, эта точка зрения превратилась в узость взглядов. Социобиология (современный вариант социального дарвинизма) изображает нас машинами для передачи «эгоистичного гена» [75]— отдельными сущностями, соперничающими друг с другом за выживание. Согласно этой точке зрения, наши судьбы и поведение управляются детерминистическими законами физики и генетики и обусловливанием со стороны окружающей среды. Социобиология представляет собой по самой своей сути циничное соединение идей из классической физики, теории эволюции Дарвина, молекулярной биологии и поведенческой психологии [76].

Социобиологическая точка зрения на человеческий род противоположна идее мира в фундаментальном смысле. В социобиологии не находится места миру как всеобщему братству между людьми, миру как сотрудничеству, идущему от сердца, миру как альтруизму и состраданию по отношению ко всем людям, независимо от расы, цвета кожи и вероисповедания. Согласно этой точке зрения, лучшее, на что мы можем надеяться, — это ситуативная этика, прагматическое и юридическое сдерживание насилия и временные перемирия в наших соперничающих и конфликтных программах, направленных на победу и выживание.

В идеалистической парадигме, предлагаемой в этой книге, мы начинаем не с таких вопросов, как: «Почему в мире так много конфликтов?», «Почему народы Ближнего Востока не могут научиться уживаться друг с другом?», «Почему индуисты и мусульмане постоянно борются за власть?» и «Почему западные государства продают смертоносное оружие развивающимся странам?». Вместо этого мы спрашиваем: «Что создает движение сознания, порождающее все эти конфликты в мире?», «Есть ли в сознании какие-нибудь компенсирующие побуждения?». Иными словами, мы ищем упреждающий, фундаментальный поход к сохранению мира, включающий в себе все части целого. Как отдельные люди, мы начинаем принимать на себя ответственность за эти более крупные движения сознания. Мы — это мир, и потому мы начинаем принимать на себя ответственность за мир. Первый шаг к принятию этой ответственности состоит в понимании, для начала — интеллектуальном, позиций других по отношению к нам как отдельным людям. В этом отношении важные освободительные движения в сознании действительно начинают компенсировать (по крайней мере, частично) прежние бесплодные побуждения к насилию.

Идеи, развиваемые в этой книге, предполагают внутреннее единство человеческого сознания, выходящее за пределы разнообразия индивидуально эволюционирующих форм. Сегодня во многих дисциплинах, судя по всему, бытует мнение, что насилие присуще человеку от природы и, потому, неизбежно. Однако если новая точка зрения верна, то наша отдельность — главный источник эгоизма и бессердечности, которые ведут к насилию, — это просто иллюзия. За этой иллюзией кажущейся отдельности скрыта единая реальность неразделимости.

Чтобы примириться со значением эксперимента Аспекта, вне всяких разумных сомнений доказывающего нашу неразделимость, прагматический ученый использует инструментализм — идею, согласно которой наука не имеет дело с реальностью, а просто играет роль инструмента, направляющего развитие технологии. Но инструментализм нельзя обосновать. Это напоминает мне об одном студенте, который в ходе эксперимента по выработке условных рефлексов у лягушек научил лягушку прыгать по команде «Лягушка, прыгай!». Потом он отрезал лягушке одну лапку, подавал свою команду «Лягушка, прыгай!». Лягушка прыгала, и он с удовлетворением отмечал в своем лабораторном журнале: «Условный рефлекс сохраняется, даже если отрезать лягушке одну лапку». Он повторял эксперимент, отрезая лягушке две, а потом три лапки, и в обоих случаях лягушка прыгала по его команде. Наконец он отрезал четвертую лапку и подал команду. На этот раз лягушка не прыгнула. Немного подумав, студент записал: «Потеряв все четыре лапки, лягушка перестает слышать».

Сама по себе идея основополагающего единства не нова; она составляет главное откровение большинства мировых религий. Однако религиозные учения, постольку поскольку они подчеркивают ту или иную форму личного спасения в качестве цели самопознания, склонны к отрицанию мира [77]. По контрасту, при подходе к философии монистического идеализма с новой научной позиции, описанной в этой книге, мы получаем точку зрения, которая предполагает единство в мире разнообразия. Новое мировоззрение утверждает мир, показывая возможность более зрелого мира.

Мировоззрение монистического идеализма и идеалистической науки ясно показывает, что все проявленные формы представляют собой лишь одну из многих возможностей единой волны, которая стоит за формой (частиц). Та идея, что единство лежит за пределами формы, также подразумевает, что все дозволенное разнообразие форм обладает только относительной, а не абсолютной, внутренне присущей ценностью. (Это похоже на положение буддизма, согласно которому никакая вещь в мире не обладает внутренне присущей собственной природой).

Когда мы таким образом смотрим на проявленный мир, в особенности мир людей, то легко можем понять мудрость, заключенную в том, чтобы уважать и ценить разнообразие человеческих выражений — такому отношению к культурным группам в последнее время отдавали предпочтение многие антропологи. Разнообразие культур раскрывает человеческие возможности так, как никогда не смогла бы делать жизнь в рамках обусловливания любой отдельной культуры. Каждая культура отражает, хотя и не полностью, образ Одного. Глядя на отражения в разных зеркалах, мы можем лучше понимать смысл и чудо человеческого существования.

Таким образом, самая современная тенденция культурной антропологии знаменует отход от одноязыкового типа мышления, которое считает целью цивилизации (и антропологии) одно выражение, одну культуру, одну интерпретацию. Возникает направление, ведущее к политематическому развитию, которое признает ценность многообразия, показывающего множественные измерения сознания. Это движение от одного языка к множественным темам прокладывает ясный путь от сопернической военной парадигмы материального реализма к парадигме мира и сотрудничества, которую обещает идеалистическая наука. Кроме того, в разработке действенной парадигмы сохранения мира важное значение имеет уход от линейных иерархий.